Игнатий Потапенко - Не герой
— Да уж ей стоит только раз представиться, а там тебя начинает тянуть к ней какая-то невидимая сила… Ну, как нашел ее?
— Женщина интересная!..
— Слабо, слабо сказано! Ну, а впрочем — все-таки она женщина, следоветельно, цена ей медный грош. Все они, вместе взятые, стоят один медный грош, хотя продают себя гораздо дороже… А ты мне вот что скажи, Дмитрий, о чем ты беседовал с мадам Ползиковой, Киргизовой тож, и прочая, и прочая, и прочая.
— С Зоей Федоровной? Да неужели и это тебе известно? Каким образом? — окончательно изумился Рачеев.
— Ах, херувим, херувим! Истинный ты херувим! — воскликнул Ползи-ков, покачивая головой. — Говорю же тебе, что у нас всем бывает известно все от слова до слова, до малейшей подробности. Да это еще слава богу, а то литератор Матрешкин в «Заветном слове» в фельетоне всю твою подноготную опишет: как ты с женой живешь, сколько раз и при каких условиях изменил ей, да вдобавок еще, для красоты слога, припишет тебе все те мерзости, которые сам сделал… Итак, о чем ты беседовал с вышеупомянутой дамой?
— Беседа была интересна, и я все собирался поговорить с тобой, Антон Макарыч…
— Со мной? Это что же? Поручение какое? Претензия? А? — спросил Ползиков, скривив рот в презрительную улыбку.
— Сейчас все тебе объясню. Признаюсь, это нелегко. Все у нее выходит как-то запутанно…
— У них все запутанно, дружище! У них малый мозг сидит на месте большого, а большой на месте продолговатого… А мысли рождаются у них в спинном мозгу… Ну, излагай, излагай, любопытно!..
— Излагать все, что она мне говорила, я тебе не стану…
— Ну, еще бы!.. Я подлец, я мерзавец, разбойник, разбил ее жизнь, а она — ангел, угнетенная невинность и так далее. Меня следует повесить за то, что я отказался содержать ее вместе с господином эскулапом Киргизовым… Этого уж, конечно, не стоит излагать…
— Не совсем так, но в этом роде! — продолжал Рачеев прерванную речь. — Но видишь ли, я должен сказать тебе, что она в очень скверном положении…
— В каком смысле?
— Конечно, в материальном!..
— Гм… Значит, не вывезло зубодерганье! Великолепно!.. Ну-с, что дальше!
— А дальше нечто, на мой взгляд, очень странное. Она находит, что ты обязан выдавать ей содержание, и притом приличное…
— Ха, ха, ха! Восхитительно! Только я не вижу тут ничего странного. Подобные субъекты всегда находят, что кто-то обязан им выдавать содержание и уж конечно — приличное! Ха, ха, ха!.. Это в порядке вещей… Но любопытно, весьма, весьма любопытно. Так прямо, значит, и заявила: обязан, дескать, выдавать? Ну, и была мотивировка. А? Столь же приличная, как и желанное содержание? А?
Ползиков как-то неожиданно откинулся назад, так что спинка стула издала треск. Лицо его нервно оживилось, глаза оживленно забегали. Обычный сарказм в его тоне теперь слышался резче и гуще.
— Излагай, излагай, Дмитрий! Очень Любопытно! — прибавил он, порывистым движением поправляя очки.
— Была и мотивировка: как-никак, а она все-таки Ползикова, она носит твое имя…
— Чертова кукла! — бешено, вскрикнул Ползиков и с видом возмущения вскочил с места, высоко подняв голову, и, как показалось, даже выпрямившись. — Мое имя! Да, она его носит и паскудит, это верно. Положим, мне это — наплевать, но возмутительно, что она смеет это говорить! Возмутительно! Нет, посуди, посуди, Дмитрий, что это такое делается на свете? Эта женщина обманула меня, опозорила, оскорбила, разбила мою жизнь, сделала меня пьяницей и мерзавцем и главное, главное — украла мое имя… Ну да, она украла его, потому что добровольно я свое имя не отпустил бы вместе с нею в спальню эскулапа Киргизова… И она же корит меня этим, да мало этого — требует плату за то, что позорно пользуется украденным у меня именем… Нет, да что же это делается? Что это делается?
Он, задыхаясь, тяжело опустился на прежнее место. Голова его вздрагивала, а веки непрерывно мигали. Рачеев переждал с минуту, желая дать ему время успокоиться.
— Не знаю, Антон Макарыч, в состоянии ли ты слушать дальше? — сдержанным голосом промолвил Рачеев.
— В состоянии… Нет такой пакости, которую я не был бы в состоянии выслушать!.. — ответил Ползиков, едко подчеркивая слова.
— Но дальше будет хуже…
— Тем лучше… По крайней мере будет выдержанный тип!
— Я спросил ее, что же она могла бы дать тебе за это? Она ответила мне…
— Ага, ага… Любопытно!..
— Она мне ответила: я готова сойтись с ним, если он пожелает!
Рачеев внимательно и не без опасения смотрел на приятеля. Он ожидал после этих слов какой-нибудь необыкновенно бурной выходки, но, к его удивлению, Ползиков не сдвинулся с места и не произнес ни одного слова. Только лицо его несколько раз подряд передернулось, словно под влиянием непрерывного ряда болезненных уколов, и наконец приняло выражение странное, в котором смешивалось жалкое с презрительным. Он сидел молча, погруженный в глубокую задумчивость, глаза его теперь уже не бегали, а неподвижно уставились в неопределенную точку. Это продолжалось несколько минут. У Рачееву мелькнула даже мысль, нет ли какой-нибудь опасности. Иногда такое видимое спокойствие означает до необычайности напряженное волнение и предвещает катастрофу в виде удара или помешательства. Он осторожно сказал:
— Что же ты на это скажешь, Антон Макарыч?
Тот посмотрел на него рассеянным взглядом, молча поднялся и стал ходить по комнате. После довольно продолжительного задумчивого шаганья он остановился и, не оборачиваясь к Рачееву, спросил:
— Ну и что же, у тебя есть поручение передать ответ?
— Такого поручения нет, но я могу передать, если ты хочешь!.. — ответил Рачеев, хорошо знавший, что никакого ответа не может быть, кроме ругательного.
Ползиков опять зашагал и, сделав несколько оборотов, вновь остановился, затем подошел к вешалке и взял пальто и шапку.
— Так вот что ты ей скажи, Дмитрий… Вот что скажи ей, — промолвил он как-то слишком твердо и отрывисто. — Ты скажи, что я согласен… я принимаю ее предложение… Да, да, да! Принимаю!..
— Ты? Принимаешь это предложение? — воскликнул Рачеев, неожиданно пораженный этими словами.
Он смотрел ему в лицо, надеясь найти на этом лице тень шутки, потому что это не могло не быть шуткой. Или все уже здесь в самом деле до такой степени перепуталось и перевернулось вверх дном, или его взгляды на простые жизненные явления так сильно разошлись со взглядами этих людей, что они совсем не могут понять друг друга?
Но выражение лица Антона Макаровича было очень далеко от шутки. Оно было решительно и сумрачно. Он говорил еще:
— Не изумляйся, ничему не изумляйся… Так передай! Только не сейчас, а… Ну, через неделю… Да… Ну, вот именно через неделю ровно, — во вторник той недели я уже все приготовлю и буду ждать ее… Только и ты приходи, пожалуйста… А то, знаешь, как-то неловко в первый раз… Понимаешь? Этак часов в двенадцать… Ну, прощай, друг…
Он кратко пожал руку Рачееву и ушел все с тем же сумрачным лицом.
После этой сцены Рачееву не сиделось в тесной комнате. Неожиданное решение Ползикова подняло в голове его целый рой навязчивых мыслей, которые разогнали недавний сплин. Ему сделалось душно в номере гостиницы и как-то почти страшно одному с такими безотрадными мыслями. «Куда бы пойти?» — думал он и вынув свою памятную книжку, нашел в ней поручение, которое давно следовало исполнить. Надо было съездить к одному издателю и потолковать с ним насчет высылки некоторых книг для школы. Это было тем приятней именно в эту минуту, что личность самого издателя давно уже интересовала его.
Через минуту он уже был на улице и, не обращая внимания на дождь и ветер, ехал на плохом извозчике по направлению к Васильевскому острову, где жил издатель.
II
Павла Мелентьевича Калымова указал ему Бакланов. Эта фамилия значилась на обертках всех вышедших в свет сочинений Николая Алексеевича, потому что Калымов был его издателем. Но и помимо Бакланова это имя было хорошо известно Рачееву, так как многочисленные и разнообразные издания Калымова обязательно занимали десятую часть пространства в витринах книжных магазинов. Издательская деятельность его началась лет двадцать тому назад и с каждым годом расширялась. В последнее время он выпускал книжку за книжкой, и, что всего замечательнее, среди этих книг не было ни одной пустой, бесполезной, ненужной; и если принять во внимание, что ни одна строчка в его изданиях не выходила в свет без личного внимательного контроля самого Павла Мелентьевича, то в самом деле можно было искренно подивиться неутомимости этого человека.
Пятая линия Васильевского острова была достигнута не без больших затруднений. Несмотря на защиту зонтика, Рачеев оказался совершенно вымокшим, и, прежде чем позвонить у двери, на которой была прибита визитная карточка Калымова, он должен был минуты две постоять в подворотне, чтобы стряхнуть с себя воду. Наконец, он решился дернуть ручку звонка. Ему отперла горничная.
