Сулейман Велиев - Триглав, Триглав
- Ты хочешь сказать...
- Я хочу сказать только, что, хотя кисет и не выручал меня из беды, он все же всегда был для меня частицей той жизни, о которой я всегда думаю. Он, если можно так сказать, для меня - символ любви.
- Любви вечной, постоянной?
- Да.
- Аслан, а если он у тебя... пропадет? Вместе с ним ты потеряешь веру в любовь?
- Нет. Разве что...
- Ты что подумал? - Анита вдруг переменила тему. - Я хочу сказать только, что восхищаюсь мастерством азербайджанской женщины.
- А разве у вас девушки не вышивают?
- Нет женщины, которая не занималась бы рукоделием. Когда у меня будет свободное время, я покажу тебе, как у нас умеют вышивать...
Вот с того разговора все и пошло. Она испугалась, как бы Аслан не подумал, что она к нему далеко не равнодушна; Аслан стал думать о ее словах, о своем отношении к ней... И так уж получалось, что ни о ком ином, кроме как друг о друге, думать и тревожиться они не могли. Чувства свои таить они не умели и не хотели - и теперь о них знали все... И все же Анита растерялась, увидев Аслана в палатке. Делать нечего, она склонилась над рукоделием. На тонкой ткани платка с каждым стежком все яснее проступали контуры цветов.
Аслан что-то пробормотал во сне, вздрогнул, услышав свой голос, и повернулся на другой бок. Волосы упали ему на глаза. Анита осторожно поправила их и быстро отдернула руку, но было уже поздно: Аслан открыл глаза.
- Прости, что занял эту постель.
- Ничего. Спи.
- Встаю. Не люблю валяться.
- Ты так храпел, что, наверное, было слышно во вражеском штабе, засмеялась Анита.
- Что ты, я ведь никогда не храплю.
- Да? В следующий раз приглашу свидетеля - не будешь спорить.
- Сдаюсь, - засмеялся Аслан. - Я видел такие сны, что они стоят жизни. Побывал на родине. Снилось мне, что мать готовилась к моей свадьбе. Говорю ей: "Не спеши, мама..." А она отвечает: "Пора, сынок..."
- Ты видел во сне свою невесту? - дрогнувшим голосом спросила Анита.
- Разумеется.
- Она очень красивая, твоя бакинка?
- Моя возлюбленная - здешняя девушка. Ее я и видел во сне.
- Не может быть, - Анита вспыхнула.
- Правда.
- Какая же из наших девушек даже во сне не дает тебе покая?
- Та, которая в первый раз показала мне Улицу любви. Дочь горняка.
Анита покачала головой, рассмеялась.
- Хорошо, это только сон... А что ждет тебя наяву? Кончится война, ты возвратишься на родину, а она?
- Я возьму тебя с собой.
- М-меня? Ох, фантазер, - засмеялась Анита. - Если бы все было так просто, как тебе кажется...
- Кто может помешать нам любить друг друга? Для любви нет преград, нет и границ.
Ласково заглядывая в глаза Аслана, Анита спросила:
- Ладно, увидим, как будет. А теперь сознайся: ты не дружил ни с какой девушкой?
Аслан замялся, и на губах Аниты появилась тревожная улыбка.
- Скажи, дружил?
- В школе дружил с одной девочкой...
- Вот, попался! Любил ее?
- Э, это было давно, и она была такой маленькой!
- Ну и что ж? Тогда была маленькой, а теперь - взрослая.
- У нас с ней не дошло до любви.
- А в Севастополе? Там не было девушки?
- В Севастополе? - Аслан горько усмехнулся. - До того ли там было?
- Хочешь сказать, что полюбил впервые?
- Хочешь - верь, хочешь - нет, но это так, - твердо ответил Аслан.
Анита ласково погладила его по голове. Аслан хотел поцеловать ее - она выскользнула из его объятий.
- Это что за вольности?
- Хочу, чтобы исполнилось хоть десять процентов моего сна.
- А я этого не допущу!
- А я прошу. Ну, только один раз.
- Только один? - Анита игриво взглянула на Аслана. - Значит, второй раз поцеловать не захочешь? А ради одного раза я не согласна...
- Чур, нет. Миллион раз... - поспешно сказал, он и, не дав девушке возразить, приник к ее губам.
И хотя это был не первый поцелуй, лицо Аниты горело, как будто они целовались впервые. Она отстранила от себя Аслана.
- Хитрый какой! - и, чтобы скрыть смущение, сказала: - Я загляну к раненым.
- Да они же спят! Будить нельзя: сон - лучшее лекарство...
- Ну хорошо, - сказала девушка. - Только смотри, без шалостей...
Улыбнувшись, она достала из шкафчика тарелку с красной морковью.
- Попробуй. Бывает у вас такая морковь?
- Морковь? - спросил Аслан. - Разве на земле есть место, где не бывает моркови? Или картошки? Или капусты?
- Нет, ты только попробуй, какая сладкая...
- Давай попробую. - Аслан взял одну морковку, весело надкусил ее белыми крепкими зубами. - Все-таки не то... Вот однажды я ел такую морковь, слаще которой уже не найти.
"Сейчас начнет вспоминать", - подумала Анита. И, стараясь отвлечь его, весело сказала:
- Ты, наверное, ел шоколад, а не морковь.
- Нет, дорогая, морковь. Но она была вкуснее шоколада.
- Должно быть, очень редкий сорт.
- Сорт не знаю какой, но я ел ее в концлагере. "Хотела отвлечь, а получилось наоборот", - с горечью упрекнула себя Анита.
- Милый, гони от себя мрачные мысли! Все страшное позади и больше никогда не вернется.
- Я тоже так думаю... Но ты не беспокойся, случай, о котором я тебе расскажу, право, смешной... Конечно, было это в лагере, и голод одолевал нас. Вот мы с товарищами и решили пробраться на склад, где хранилась морковь. Выбрали самую темную ночь, выждали момент, когда охранник отошел в сторону, и, юркнув в окно, свалились прямо на кучу моркови. Темень такая, что хоть глаз выколи. А мы и рады - насели на морковь... Кое-как вытираем и едим, едим... Ничего более вкусного я, наверное, в жизни своей не едал. Во всяком случае, не могу вспомнить. Возможно, в ту минуту мы были самыми счастливыми среди пленных. Не помню уж, сколько времени мы пировали. Одним словом, пока не услышали шаги охранника. Он что-то, видимо, заподозрил. Вошел, мерзавец, прислушался да вызвал другого. Я, говорит, слышал какое-то похрустывание. А второй отвечает: "Здесь полно крыс". Потом оба расхохотались и давай стрелять наугад в темноту. Как мы уцелели, не знаю... Да еще набили морковью карманы для товарищей. В тот вечер в бараке был праздник...
- Да... - только и сказала Анита. - Но такое больше никогда не вернется.
Они беседовали почти до самой зари. Аслан, взглянув на восток, сказал:
- Теперь, дорогая, я должен идти.
- Но ведь ты нисколько не отдохнул!
- Зато побыл рядом с тобой!
ПЕРВЫЕ ИСКРЫ
Перед началом решающих боев за Триест Август Эгон созвал совещание командного состава. Партизанам, больше трех лет героически сражавшимся против врагов в горах, надлежало развернуть широкие операции. Каждый понимал, что заключительные бои будут жестокими; это уже не партизанская война... Фашисты располагали в этих краях значительными силами, большую часть которых составляли четники. Предвидя свой конец, четники дрались с отчаянием обреченных.
Главный партизанский штаб Словении возлагал на бригаду Августа Эгона серьезные задачи. Бригада нацеливалась прямо на Триест, но предварительно она должна была выйти на плато Истрия, все пути к которому были закрыты врагом.
В общих чертах ознакомив командиров с задачей, Август Эгон сказал:
- Теперь мы должны действовать так, чтобы приумножить славу нашей бригады. Фашисты и четники утверждают, будто наша бригада в недавних боях обескровлена. Пусть они пребывают в этом заблуждении - тем хуже для них... Я хочу знать ваше мнение, товарищи. Пусть каждый выскажет свои предложения, как лучше выполнить нелегкую задачу...
Утомленный бессонной ночью, Август переводил усталый взгляд глубоко ввалившихся глаз с одного лица на другое.
- Я жду. Начинайте, товарищи! Что думаете о предстоящих делах? Что нужно для успешного проведения операции?
Командиры молчали, собираясь с мыслями.
Тогда, к удивлению многих, встал Мрва, никогда не выступавший на совещаниях. Он заговорил, поблескивая очками:
- Задача нам дана, действительно, очень серьезная. Для того чтобы овладеть Истрией, мы должны разгромить вражеские силы, засевшие в окрестных лесах. Выходить на исходные позиции придется горами. Это трудный путь. Но мы его одолеем, конечно. Однако хотелось бы знать, каковы силы фашистов, стоящих перед нами?
- До тридцати тысяч четников и немцев, - сказал Август.
- А какие силы могут выступить против нас со стороны Удины?
- Надо полагать, значительные, - ответил Август. Почему-то ему не хотелось выкладывать все сведения о противнике, хотя он ими располагал. Дело ведь, товарищи, совсем не в том, сколько будет фашистов, а в том, как их разбить!
Вошел дежурный, подал Августу записку. По мере того как Август читал донесение, лицо его бледнело.
- Послушайте, что пишут наши товарищи, оставленные ожидать самолеты союзников с оружием и боеприпасами. "Весь день мы дежурили на склоне холма. В назначенное время никто не прилетел. Спустя немного показались два английских самолета; они сбросили три тюка обмоток и запас жевательной резины. Зато в это же самое время четникам Михайловича были сброшены и обувь, и обмундирование, и консервы..."
