Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 33. Воскресение. Черновые редакции и варианты
– Что вспоминать, – сказала она, и на щекѣ ее дрогнуло что то.
– И мнѣ лучше тебя не надо жены, – продолжалъ Нехлюдовъ, – не то что лучше не надо, а я не стою тебя.
– Ну, это ваше дѣло, – сказала она, опять овладѣвъ собой, тѣмъ же ровнымъ, почти идіотскимъ голосомъ. – Давайте теперь, – быстро оглянувшись, проговорила она, замѣтивъ, что смотритель отошелъ на другой конецъ комнаты.
Нехлюдовъ досталъ двѣ 3-хъ рублевыя бумажки и положилъ ей въ руку.
– Вотъ это хорошо, – сказала она, робкимъ воровскимъ жестомъ пряча бумажки въ рукавъ. – Приходите опять въ четвергъ. Поскорѣй бы сослали. А то вахтеры здѣсь такіе – пристаютъ.
Скоро послѣ этого къ нимъ подошелъ смотритель и потребовалъ Катюшу за рѣшетку. Нехлюдовъ былъ минуту въ сомнѣніи, какъ проститься съ ней: поцѣловаться или пожать только руку. Она стояла передъ нимъ сложивъ руки и ожидая. Онъ вспыхнулъ, она тоже покраснѣла, также, какъ 14 лѣтъ тому назадъ за кустомъ сирени, но стыдъ этотъ былъ совсѣмъ другой, чѣмъ тотъ. Думалось и то, что надо поцѣловать, чтобъ она не думала, что я не хочу, и ставлю ей въ вину ея позоръ. И она думала тоже. Думалось и то, что поцѣлуй можетъ навести на мысль о тѣхъ отношеніяхъ, которыя, несмотря на женитьбу, не должны быть, думалось и то, что совѣстно при всѣхъ этихъ людяхъ. И онъ рѣшилъ, что не надо, и пожалъ ее руку. Рука была таже твердая и пріятная.
– Прощай, Катюша, скоро буду.
Скоро зашумѣли арестанты, съ звономъ цѣпей выходя изъ за рѣшетки, и посѣтители стали выходить, и опять вахтера, выпуская, въ двѣ руки считали ихъ, чтобы не вышелъ лишній и не остался въ тюрьмѣ.
Прежде чѣмъ ѣхать домой, Нехлюдовъ пошелъ къ смотрителю и распросилъ о всѣхъ тѣхъ формальностяхъ, которые нужно исполнить для того, чтобы жениться на приговоренной. Формальностей оказалось очень много. Нехлюдовъ записалъ ихъ всѣ и въ тотъ же день принялся за исполненіе ихъ.
–
Изъ Москвы уже всѣ уѣхали, уѣхали и Кармалины, очень недовольные Нехлюдовымъ, и Нехлюдовъ оставался одинъ съ нянюшкой въ своей большой квартирѣ, ожидая окончанія формальностей для вступленія въ бракъ и отправленія вмѣстѣ съ партіей въ Сибирь. Вѣнчанье было назначено на 6 Іюня, а на 9 Іюня отправка партіи.
Чѣмъ больше проходило времени со времени рѣшенія Нехлюдова, тѣмъ больше онъ утверждался въ немъ и не только не раскаивался, но испытывалъ новое чувство радости и энергіи. Катюша была все также мертва и непривлекательна, но именно эта непривлекательность, отвратительность ея только увеличивала въ немъ его чистую любовь къ ней, не ждущую ни отъ нея, ни отъ кого бы то ни было какой нибудь награды, любовь, ищущую радости и блага не себѣ, а другимъ. Онъ испытывалъ чувство подобное тому, которое бы испытывалъ человѣкъ, отогрѣвая замерзшаго друга. Съ каждымъ днемъ и часомъ онъ чувствовалъ, какъ разгорается все больше и больше тепло въ его душѣ, и это увеличеніе тепла, т. е. любви, не то чтобы радовало его – радости тутъ не было, напротивъ, тяжелое, напряженное чувство, – но удовлетворяло его, давало ему сознаніе того, что онъ дѣлаетъ то, что нужно дѣлать и лучше чего онъ ничего не можетъ дѣлать. Удастся ему пробудить въ ней жизнь,159 вызвать въ ней всѣ лучшія воспоминанія ея чистой жизни, вызвать въ ней хоть не любовь, но сочувствіе къ себѣ, это будетъ огромное, сверхъ должное счастье, не удастся, и она останется такою и его женою, онъ все также будетъ окружать ее заботой и любовью, и ему будетъ также хорошо. Кромѣ приготовленія къ женитьбѣ, это послѣднее время Нехлюдова занимали и его проэкты освобожденія себя отъ земельнаго рабовладѣльчества.
Проэктъ его былъ готовъ, и въ ближнюю Рязанскую деревню, въ то самое, унаслѣдованное ему отъ тетушекъ имѣніе онъ съѣздилъ самъ, чтобы написать съ крестьянами условіе, въ дальнія деревни Нижегородскія и Самарскія онъ писалъ,160 что пріѣдетъ тогда, когда будетъ отправлена партія, т. е. въ Іюлѣ. Въ Рязанской губерніи у него было 800 десятинъ прекрасной черноземной земли. Едва ли гдѣ въ Россіи была лучшая земля и едва ли тоже гдѣ въ Россіи народъ находился въ худшей нищетѣ, бѣдности и униженіи. Рабство земельное, и ужасное, жестокое рабство, было здѣсь совершенно очевидно.
Тогда, 14 лѣтъ тому назадъ, когда онъ гостилъ у тетушекъ, онъ ничего не видалъ этаго. Земли были всѣ захвачены дворянами,161 и крестьянамъ отдана только самая малая и худшая часть, такъ что теперь, 30 лѣтъ послѣ освобожденія, при кое гдѣ удвоившемся населении, крестьянамъ кормиться съ своихъ надѣловъ было невозможно: недоставало хлѣба на полгода. Уйти, переселиться крестьянамъ воспрещалось, – тогда правительство было противъ переселеній, – такъ что крестьяне волей-неволей должны были закабаляться помѣщикамъ, чтобы работать на нихъ или нанимать землю по 15, 20 рублей за десятину или обрабатывать по 4 рубля серебромъ сороковую десятину. Голода, признаннаго голода тогда еще не было, но Нехлюдовъ теперь, съ своей точки зрѣнія земельнаго рабства глядя на крестьянъ этой мѣстности, былъ пораженъ ихъ нищетой.162 Держались только тѣ, которые могли отпускать своихъ работниковъ въ города въ каменьщики, плотники, дворники, и богачи, закабалявшіе себѣ бѣдняковъ и захватывавшiе ихъ земли.
Проэктъ Нехлюдова, который онъ сообщилъ собраннымъ крестьянамъ изъ трехъ деревень, къ которымъ примыкала его земля, былъ принятъ сначала недовѣрчиво и даже враждебно. Всѣ выслушали молча, и на другой день пришли выбранные отъ одной изъ деревень, самой большой и богатой, съ предложеніемъ отдать имъ землю просто по старому, въ наймы и дороже, чѣмъ онъ назначалъ, – онъ назначалъ по 6 рублей въ кругъ, а они давали 8, – но только безъ всякихъ новостей, а по старому. Купецъ мельникъ, съ своей стороны, давалъ по прежнему по 9 рублей. Нехлюдовъ отказалъ и опять собралъ крестьянъ, не всѣхъ, но болѣе умственныхъ, къ себѣ вечеромъ. Онъ жилъ въ маленькомъ флигелькѣ-конторѣ, но для этаго случая открылъ домъ и, угащивая мужиковъ чаемъ въ тетушкиномъ залѣ, – собралось около 20 человѣкъ, – высказалъ имъ свой взглядъ на грѣхъ и незаконность собственности земли, описалъ имъ ихъ положеніе рабства такъ вѣрно, что нѣкоторые, болѣе смѣлые, разогрѣтые чаемъ, разговорились, и вдругъ прорвалось все то постоянно живущее въ народѣ негодованіе на ту кабалу, въ которую они пойманы. «Ни прутика лѣса, ни травы, за ботву картофельную платимъ по 5 рублей или десятину обработать, ни пастбища. Земли всѣ за 5 верстъ, а на барскую взнесли цѣну такъ, что не оправдываетъ. Веревки вьютъ изъ насъ какъ хотятъ. Хуже барщины».
