Игорь Яркевич - Свечи духа и свечи тела, Рассказы о смене тысячелетий
А девочка страдала! Она слышала, что слон уже находится где-то рядом, совсем близко, в квартире, и не понимала, почему к ней не хочет подойти давно желанный слон.
Довольно быстро у слона проявились антисемитские замашки - он сожрал Библию, ту ее часть, где Ветхий Завет. У нас дома с антисемитами строго. И с антибуддизмом, кстати, тоже. Ты или всю Библию жри, или ничего не трогай! Ветхий Завет пусть и вкуснее и больше, чем Новый, но один только Ветхий Завет есть не надо. И "Бхагавад гиту" не надо. И Коран тоже; мы с основными мировыми религиями ссориться не хотим.
Поев, слон засрал видеокассету Гринувея и две аудиокассеты Стравинского. За Гринувея я его выебал (вербально), а хотелось и не вербально. Гринувея жалко, он - хороший, последний оплот интеллектуального кино в Европе, на нем сейчас многое сосредоточено, а вот за Стравинского даже не ругал. Бесполезно.
Ты засрал Стравинского - ладно, ты съешь Феллини, если хочешь, ты разбей любую чашку - твое дело, но не трогай Гринувея! Гринувея пока еще трогать нельзя.
Отдохнув, слон снова неуклюже повернулся и раздавил компьютер с радиотелефоном. Это он сделал верно - проще нужно быть в жизни! Не хуя выебываться! Сложнее в жизни нужно быть только тогда, когда уже нельзя быть проще! А проще можно быть всегда. Пусть на компьютерах пишут воспоминания бывшие советские чиновники, а по радиотелефонам пусть они же уточняют друг у друга детали! А мы обойдемся испытанным другом - обыкновенным телефоном и заурядной пишущей машинкой, старой верной подругой. Хотя компьютер и радиотелефон было по-человечески жалко.
Иногда слон срал так много и часто, что хотелось заткнуть ему анус - пусть срет не наружу, а вовнутрь. Но писал наш зайчик мало, хотя и пил много. Практически не писал совсем - тем более по сравнению с тем, сколько срал. Ведь может же, когда хочет!
Постепенно слон умнел, по крайней мере, начинал понимать, где он находится. Если в первые два-три дня он срал где попало и как Бог на душу положит, то в следующие дни он уже срал поближе к туалету - чтобы убирать было легче. А в конце недели он срал как джентльмен курит - на лестничной клетке у мусоропровода, чтобы в квартире не пахло и убирать было совсем легко.
Порой, под утро, слон вытягивал хобот, поднимал хвост, тужился, напрягался, потел и пытался что-то спеть. Разумеется, у него ничего не получалось. Да и что у него могло получиться - у слона-то? Но чем-то в эти минуты он мучительно напоминал всю историю русской литературы.
И тогда он снова все только портил, абсолютно не собираясь выполнять обязанности доброго ученого слона.
От него был и толк. Он сделал то, что я всегда хотел, но не решался - он сожрал Толстого! Всего! Не вонючее "Избранное" или плешивый десятитомник, а все девяносто томов Юбилейного издания, с комментариями, подстрочным переводом иностранных слов и справочно-библиографическим аппаратом, и как сожрал - без паники, ловко, с минимумом риска, как настоящий профессионал. Спасибо! Если бы все проблемы в России можно было решить именно так! Что Толстой понимал в будущем? В Шекспире, кстати, тоже.
Девочка, когда поправится, а она обязательно поправится, какого хуя тогда слон пришел, - вернется в школу. Там ее будут учить химии. Химия - это очень хорошо. Это очень хорошо, когда химия! Только не Толстой! Девочка еще маленькая, она не поймет, глупенькая, маленькая еще девочка, классов пять шесть до первой менструации, сколько страшного, резкого, непоправимого в этом простом на первый взгляд русском писателе. Его Ясная Поляна давно должна стать музеем русской советской беды.
В этой жизни совсем необязательно читать Толстого. В этой жизни вообще необязательно читать. В этой жизни не только все прочитано, но и также все давно перечитано и обозначено. В этой жизни надо другое; в этой жизни, самое главное, надо успеть сделать три дела: восстановить Храм Христа Спасителя на Волхонке, завести слона и выебать старую деву, чтобы она наконец почувствовала, как внутри взад-вперед ходит, разворачивается, дергает и плещется, словно большая рыба, живой хуй.
Кажется, на Толстом слон мог успокоиться и заняться девочкой. Но слон не хотел успокаиваться и заниматься девочкой, а вместо этого раздавил виниловый диск старинной лютневой музыки с любимой, вечно юной и неувядаемой мелодией "Зеленые рукава". Это уже было слишком.
Я обиделся на слона. Ни хуя он не дитя добра и света! Ни хуя! Он - что-то темное и ужасное, он - большой бес, обыкновенный первобытный монстр и пизда подсознания; никаких особенных ума и ласки за ним нет. Слон должен быть наказан. Приличный слон никогда не раздавит мелодию "Зеленые рукава", что всех нас так волновала, за ней чувствовалась тонкая и вечная правда - по крайней мере, раздавит не так откровенно.
Я ударил слона. Чисто символически - но ударил! Это ему за все! Это ему за медленный ход экономических реформ! Это ему за нуворишей военно-промышленного комплекса, сделавших миллиарды на поставках бракованного оружия! Это ему за отсутствие в Москве уютных маленьких кафе и среднего класса. И еще за спивающегося простого русского парня. И, конечно, за мелодию "Зеленые рукава", так нас всех волновавшую в годы правления адептов коммунистического хуя.
Я раньше никогда никого не бил. Я даже себя не бил! Только однажды облил жену бензином. Бензин в доме есть, попал Бог его знает как, много - канистра, а машины - нет, и неизвестно когда будет, и вообще ничего нет, и тоже неизвестно когда будет. Настолько ничего нет, что даже ебаться уже хочется через раз, а пить - через два! Или совсем не хочется. А жена заявила, что Чехов - большой писатель! Солнышко, нет такого писателя, как Чехов! Может, и был когда-то, давно, правда, до Дзержинского, но с тех пор весь вышел. Да и не было до Дзержинского больших писателей - до Дзержинского ничего интересного быть не могло. "Пусть Чехов и не большой писатель, но ведь талантливый! А лучше "Дяди Вани" пьесы нет!" - упорно настаивала она.
В первый и последний раз я облил жену бензином. Потом два месяца пришлось заниматься онанизмом; удовольствие ниже среднего, но жена не подпускала, и бензин выветривался. Это был единственный всплеск бензина, но последний Чехова и онанизма. Больше их в доме не было.
После символического удара слон вспомнил наконец о своих обязанностях и цели привода. Он подошел и ласково склонился над девочкой. Та неуверенно подергала его за хобот, а потом - за член, за этот неуклюжий, не очень большой, довольно грязный, но такой притягательный для ребенка слоновий член.
Девочка улыбнулась. Слон тоже был доволен.
С тех пор она дергала слона за член по несколько раз в день. И чем больше дергала, тем лучше себя чувствовала. Выздоравливала!
Наступили дни тихого семейного счастья. Жена была права: не надо блядь. Ну ее в пизду с ее прятками и хороводами! Слон - лучше!
Мир теперь казался мне простым, ясным, добрым и понятным, а не как прежде - мерзлым полем. Даже с рекламой, с этой пресловутой рекламой на продажном русском телевидении слон смог меня примирить. "МММ", "Альфа"-банк и "Стиморол" - хуйня" - был уверен я до слона. Но слон смотрел на рекламу так доверчиво, так пронзительно, так жалобно, так не отрываясь, что и я поверил - "МММ", "Альфа"-банк и "Стиморол" совсем не хуйня, а нужные и необходимые людям и слонам вещи; у людей и слонов эти вещи отнимать нельзя.
Вечерами я читал или делал вид, что читал. Выздоравливающая девочка, слон и жена резвились у меня в ногах.
Слон! Милый слон! Он заменил нам собаку - лизался и немного нюхал. Девочка повязывала ему бантик и учила гавкать.
Удавались слону и некоторые ученые штуки. С похмелья он теперь подавал мне рюмку водки. Потом, когда жена мыла девочку, он вытирал чистое тело полотенцем и вешал выстиранное белье.
Узнав, что слон сожрал всего Толстого, в гости пришел русский писатель настоящий и известный. Конечно, так настоящий известный русский писатель хуй когда в гости без повода придет!
Прямо с порога русский писатель отвратительно напился и стал кричать, что до того, как слон сожрал всего Толстого, русский писатель считал, что слон по сравнению с русским писателем полное ничтожество и поэтому должен стоять перед русским писателем по стойке "смирно", не мигать и смотреть в рот. Но теперь русский писатель понял, что он сам по сравнению со слоном полное ничтожество, и это он должен стоять перед слоном по стойке "смирно", не мигая и смотря в рот. Ведь это слон сделал то, что обязан был сделать русский писатель, сожрал всего Толстого (Толстого! Всего!). Это не вкусно, но это необходимо. Вдруг, неожиданно, хуй знает с чего русский писатель опустился перед слоном на колени, поцеловал ему ступни и вытер ему анус. И не так, как обычно вытирает себе русский писатель анус - пальцем, а салфеткой! Русский писатель даже пытался в знак особой признательности поцеловать слону хуй, но был уже настолько чудовищно пьяный, что даже чисто теоретически не был способен поцеловать слону хуй. Не нашел. Русский писатель и на менее сложные операции не способен, а такая ему и вовсе не под силу.
