Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 3)
Но тут из глаз ее покатились слезы, и Самгин подумал, что плакать она - не умеет: глаза открыты и ярко сверкают, рот улыбается, она колотит себя кулаками по коленям и вся воинственно оживлена. Слезы ее - не настоящие, не нужны, это - не слезы боли, обиды. Она говорила низким голосом:
- Он - дурак. Всегда - дурак: стоя, сидя, лежа. Вот эдаких надобно пороть... даже расстреливать надобно, - не дыми, не воняй, дурак!
Самгин слушал и чувствовал, что злится. Погасив папиросу о ломтик лимона, он сказал сквозь зубы:
- Подожди, не бесись...
Она - не ждала. Откинувшись на спинку дивана, упираясь руками в сиденье и разглядывая Самгина удивленно, она говорила:
- Совершенно не понимаю, как ты можешь петь по его нотам? Ты даже и не знаком с ним. И вдруг ты, такой умный... чорт знает что это!
Самгин пожал плечами, говоря:
- Ты поешь сладкие песенки, а идиоты убеждаются, что все благополучно.
Он понимал, что говорит плохо и что слова его не доходят до нее. Ему хотелось крикнуть, топнуть, вообще - испугать эту маленькую женщину, чтоб она заплакала другими слезами. Враждебное чувство к ней, опьяняя его, возбуждало чувственность, вызывало мстительное желание. Он шагал мимо нее, рисуя пред собою картину цинической расправы с нею, готовясь схватить ее, мять, причинить ей боль, заставить плакать, стонать; он уже не слышал, что говорит Дуняша, а смотрел на ее почти открытые груди и знал, что вот сейчас...
Но она сама, схватив его за руку, заставила сесть рядом с собою и, крепко обняв голову его, спросила быстрым, тревожным шопотом:
- Что с тобой, милый? Кто тебя обидел? Ну, скажи мне! боже мой, у тебя такие сумасшедшие, такие жалкие глаза".
Это было глупо, смешно и унизительно. Этого он не мог ожидать, даже не мог бы вообразить, что Дуняша или какая-то другая женщина заговорит с ним в таком тоне. Оглушенный, точно его ударили по голове чем-то мягким, но тяжелым, он попытался освободиться из ее крепких рук, но она, сопротивляясь, прижала его еще сильней и горячо шептала в ухо ему:
- Я знаю, что тебе трудно, но ведь это - ненадолго, революция - будет, будет!
- Позволь, - пробормотал он, собираясь сказать ей что-то сердитое, ироническое, убийственное, но сказал только: - Мне - неудобно.
В самом деле было неудобно: Дуняша покачивала голову его, жесткий воротник рубашки щипал кожу на шее, кольцо Дуняши больно давило ухо.
- Ты - умница, - шептала она. - Я ведь много знаю про тебя, слышала, как рассказывала Алина Лютову, и Макаров говорил тоже, и сам Лютов тоже говорил хорошо...
Выдернув, наконец, голову, оправляя волосы, Клим вскочил на ноги.
- Лютов не мог хорошо говорить обо мне и вообще о ком-нибудь.
Он чувствовал, что говорит - не то, ведет себя - не так и, должно быть, смешон.
- Нет, нет, это неверно, - торопливо и убедительно восклицала Дуняша. - Он сказал Макарову при мне:
"Самгин смотрит на улицу с чердака и ждет своего дня, копит силы, а дождется, выйдет на свет - тут все мы и ахнем!" Только они говорят, что ты очень самолюбив и скрытен.
Она стояла пред ним, положив руки на плечи его, - руки были тяжелые, а глаза ее блестели ослепляюще.
"Пошлейшая сцена", - убеждал себя Самгин, но слушал.
- Лютов - замечательный! Он - точно Аким Александрович Никитин, знаешь, директор цирка? - который насквозь видит всех артистов, зверей и людей.
Он обнимал талию женщины, но руки ее становились как будто все тяжелее и уничтожали его жестокие намерения, охлаждали мстительно возбужденную чувственность. Но все-таки нужно было поставить женщину на ее место.
- Ну, довольно! - сказал он и, намеренно крепко, грубо схватил ее, приподнял, но она вырвалась из его рук, отскочила за стол.
- Нет, подожди! Ты думаешь, я - блаженненькая, вроде уличной дурочки? Думаешь - не знаю я людей? Вчера здешний газетчик, такой курносенький, жирный поросенок... Ну, - не стоит говорить!
И, запахнув капот на груди, она громко сказала:
- Делиться надобно не пакостью, а радостью...
- Довольно, - повторил Самгин, подходя к ней.
- Оставь, расстроил ты меня и... устала я! Вздохнув, она скучно взглянула за плечо его, мимо лица.
- Надеялась, - попраздную с тобою! А - не вышло... Ты - иди. Уж очень я... не в духе! И - поздно уже. Иди, пожалуйста!
Самгин ушел, не сказав ни слова, надеясь, что этим обидит ее или заставит понять, что он - обижен. Он действительно обиделся на себя за то, что сыграл в этой странной сцене глупую роль.
"Черт меня дернул говорить с нею! Она вовсе не для бесед. Очень пошлая бабенка", - сердито думал он, раздеваясь, и лег в постель с твердым намерением завтра переговорить с Мариной по делу о деньгах и завтра же уехать в Крым.
Но утром, когда он пил чай, явился Дронов.
Всем существом своим он изображал радость, широко улыбался, показывая чиненные золотом зубы, быстро катал шарики глаз своих по лицу и фигуре Самгина, сучил ногами, точно муха, и потирал руки так крепко, что скрипела кожа. Стертое лицо его напоминало Климу людей сновидения, у которых вместо лица - ладони.
- Постарел ты, Самгин, седеешь, и волос редковат, - отметил он и добавил с дружеским упреком: - Рановато! Хотя время такое, что даже позеленеть можно.
Самгин предложил ему чаю, но Дронов попросил вина.
- Тут есть беленькое, "Грав", - очень легкое и милое! Сырку опроси, а потом - кофеишко закажем, - бойко внушал он. - Ты - извини, но я почти не спал ночью, после концерта - ужин, а затем - драма: офицер с ума спятил, изрубил шашкой полицейского, ранил извозчика и ночного сторожа и вообще навоевал!
- Весело рассказываешь, - отметил Самгин, усмехаясь; Дронов покосился на него прищуренным глазом и, почесывая бритый подбородок, сказал очень просто:
- Я, брат, циником становлюсь. Жизнь всего успешнее обучает цинизму.
И, потянув носом, он добавил, тоже усмехаясь:
- Теперь, когда ее взболтали, она - гнильем пахнет. Не чувствуешь?
- Нет, - ответил Самгин, думая, что, если рассказать ему, как вел себя, что говорил поручик в поезде, - Дронов напишет об этом и все опошлит.
- Не чувствуешь? - повторил Дронов и, приятельски заказав слуге вино, сыр, кофе, - зевнул.
- А знаешь, - здесь Лидия Варавка живет, дом купила. Оказывается - она замужем была, овдовела и - можешь представить? - ханжой стала, занимается религиозно-нравственным возрождением народа, это - дочь цыганки и Варавки! Анекдот, брат, - верно? Богатая дама. Ее тут обрабатывает купчиха Зотова, торговка церковной утварью, тоже, говорят, сектантка, но - красивейшая бабища...
Самгину неприятно было узнать, что Лидия живет в этом городе, и захотелось расспросить о Марине.
- В каком смысле - обрабатывает, - в сектантском?
- Чорт ее знает! Вот - заставила Лидию купить у нее дом, - неохотно, снова зевнув, сказал Дронов, вытянул ноги, сунул руки в карманы брюк и стремительно начал спрашивать:
- Ну, что у вас там, в центре? По газетам не поймешь: не то - все еще революция, не то - уже реакция? Я, конечно, не о том, что говорят и пишут, а - что думают? От того, что пишут, только глупеешь. Одни командуют: раздувай огонь, другие - гаси его! А третьи предлагают гасить огонь соломой...
- А сам ты как думаешь? - спросил Клим; он не хотел говорить о политике и старался догадаться, почему Марина, перечисляя знакомых, не упомянула о Лидии?
- Как думаю я? - переспросил Дронов, налил вина, выпил, быстро вытер губы платком, и все признаки радости исчезли с его плоского лица; исподлобья глядя на Клима, он жевал губами и делал глотательные движения горлом, как будто его тошнило. Самгин воспользовался паузой.
- Все-таки: что же такое - эта? Зотова?
- А... зачем она тебе?
Клим сказал, что приехал он по делу своего доверителя с Зотовой.
- Угу, - отозвался Дронов. - Нашел время судиться доверитель твой! Чокнемся!
Сладостно прикрыв глаза, Дронов высосал вино и вздохнул:
- Зотова? Красива, богата, говорят - умна и якобы недоступна вожделениям плоти, пользуется в городе почетом, а в общем - темная баба! Муж у нее, говорят, был каким-то доморощенным философом, сектантом и ростовщиком, разорил кого-то вдребезги, тот - застрелился. Ты про нее Лидию опроси, - сказал он, пожимаясь, точно ему стало холодно. - Она Лидию, наверно, обирает. Лидия ведь богата - у-у! Я у нее денег просил на издательство, - мечта моя - книги издавать! Согласилась, обещала, но эта, Зотова, видимо, запретила ей. Ну - чорт с ними! Денег я достану. Нет, ты мне скажи: будет у нас конституция?
- Будет, - обещал Самгин, не глядя на него.
- Так...
Дронов приподнялся, подогнул под себя ногу, сел на нее и несколько секунд присматривался к лицу Самгина, покусывая губы, играя цепочкой часов; потом - опросил:
- А тебе она - нужна? Конституция?
- Странный вопрос.
- Нет, - серьезно?
- Шаг вперед, - нехотя сказал Самгин, пожимая плечами.
- И - далеко вперед? - назойливо добивался Дронов. Клим, разливая вино по стаканам, ответил не сразу:
- Увидим.
- Осторожно сказано, - вздохнул Дронов. - А я, брат, что-то не верю в благополучие. Россия - страна не-бла-го-по-лу-чная, - произнес он, напомнив тургеневского Пигасова. - Насквозь неблагополучная. И правят в ней не Романовы, а Карамазовы. Бесы правят. "Закружились бесы разны".
