Михаил Салтыков-Щедрин - Дневник провинциала в Петербурге
От Прелестнова пахло публицистикой, просонками и головною болью. Так как он редижировал отдел "Нам пишут" и, следовательно, постоянно находился под угрозой мысли: а что, если и завтра опять сообщат, что в Шемахе произошло землетрясение? - то лицо его приняло какое-то уныло-озабоченное выражение. Две фразы были совершенно ясно написаны на этом лице: первая "о чем бишь я хотел сказать?" и вторая "ах, не забыть бы, что из Иркутска пишут!" Тем не менее, когда Прелестнов увидел меня входящего, то лицо его на мгновение просветлело.
- "Британия"! - воскликнул он, простирая ко мне руки.
- Санковская! Мочалов! "Башмаков еще не износила"! - отозвался я с не меньшим увлечением.
- Давно ли? И не побывать? не грех ли? Помнишь "Maланью"?
Мы долгое время стояли рука в руку и смотрели друг на друга светящимися глазами. Наконец рукам нашим стало тепло, и мы бросились обнимать друг друга и целоваться.
- Хорошее было это время! - говорил он, сжимая меня в объятиях. - Еще бы! Ты писал диссертацию "Гомер, как поэт, человек и гражданин", я...
- А ты... ты вдохновлялся "Маланьей"! Ты был поэт! О! это было время святого искусства!.. А впрочем, ведь и те-* перь... ведь не оскудела же русская земля деятелями! не правда ли? ведь не оскудела?
- Где же, голубчик, оскудеть! возьми: ведь больше семидесяти миллионов жителей, и ежели на каждый миллион хоть по одному Ломоносову...
- Не правда ли? вот и я постоянно твержу: не оскудеет она, говорю! Так ли?
- Помилуй! как оскудеть! - Полководцев, говорят, нет, - будут, говорю!
- Будут!
- Администраторов, говорят, подлинных нет, - будут, говорю!
- Будут!
- Денег, говорят, нет, - будут, говорю!
- Еще бы! и пословица говорит: нет денег - перед деньгами!
- Перед нами времени-то сколько?
- Мало ли перед нами времени! Мы поцеловались опять.
- Только вот голова болит! - продолжал он, - постоянно болит! Корреспонденции эти, что ли... а впрочем, какой это бодрый, крепкий народ корреспонденты!
- Коренники!
- У нас есть один екатеринославский корреспондент - ну, просто можно зачитаться его корреспонденциями!
- Что и говорить! екатеринославцы - они молодцы!
В наше время ярославцы молодцами слыли... помнишь, половыер - ведь все были ярославцы! И все один к одному! Мяса какие у них были - не уколупнешь!
- Ну, екатеринославцы... те по части публицистики!
- Да, брат, везде прогресс! не прежнее нынче время! Поди-ка ты нынче в половые - кто на тебя как на деятеля взглянет! Нет! нынче вот земство, суды, свобода книгопечатания... вон оно куда пошло!
Под влиянием воспоминаний я так разгулялся, что даже совсем позабыл, что еще час тому назад меня волновали жестокие сомнения насчет тех самых предметов, которые теперь возбуждали во мне такой безграничный энтузиазм. Я ходил рядом с Прелестновым по комнате, потрясал руками и, как-то нелепо захлебываясь, восклицал: "Вон оно куда пошло! вон мы куда метнули!"
- Не правда ли? - вторил, в свою очередь, Прелестнов, - не правда ли, как легко дышится!
- Уж чего легче надо!
- И как светло живется!
- Уж чего же...
- Банки, ссудо-сберегательные кассы, артельные сыроварни... а сколько в одном Ледовитом океане богатств скрыто... о, черт побери!
Мы поцеловались еще раз.
- Только, брат, расплываться не надо - вот что! - прибавил он с некоторою таинственностью, - не надо лезть в задор! Тише! Тише!
- То есть как же это: не расплываться?
- Ну да; вот, например, ежели взялся писать о ссудо-сберегательных кассах - об них и пиши! Чтоб ни о социализме, ни об интернационалке... упаси бог!
- Это вследствие свободы печати, что ли?
- Ну да, и свобода печати, да и вообще... расплываться не следует!
Лицо Прелестнова приняло строгое выражение, как будто он вдруг получил из Екатеринославля совершенно верное известие, что я имею намерение расплываться. Мне, с своей стороны, показалось это до крайности обидным.
- Да я разве... расплываюсь? - спросил я, смотря на него изумленными глазами.
- То-то! то-то! время "Маланий", брат, нынче прошло! Ну да, впрочем, не в том дело. Я очень рад тебя видеть, но теперь некогда: надо корреспонденцию разбирать. Кстати: из Кишинева пишут, что там в продолжение целого часа было видимо северное сияние... каков фактец!
- Да... фактец - ничего!
- Ну-с, так вот что: приходи ты ко мне завтра вечером, и тогда...
Лицо Прелестнова из строгого вдруг сделалось таинственным. Видно было, что он хотел нечто сообщить мне, но некоторое время не решался.
- Впрочем, от тебя скрываться нечего, - наконец сказал он, - с некоторого времени здесь образовалось общество, под названием "Союз Пенкоснимателей"... но ради бога, чтоб это осталось между нами!
Он произнес это так тихо, что я даже побледнел.
- И это общество... запрещенное? - спросил я.
- То есть как тебе сказать... оно, конечно... Цели нашего общества самые благонамеренные... Ведем мы себя, даже можно сказать, примернейшим образом... Но - странное дело! - для правительства все как будто неясно, что от пенкоснимателей никакого вреда не может быть!
- Гм... и завтра у тебя сборище?
- Ну да, ты увидишь тут всех.
- Отлично. А у меня кстати несколько вопросов есть.
- Прекрасно. Стало быть, до завтра. Завтра мы все порешим. Только, чур, не расплываться! Помни, что время "Маланий" прошло! А покуда вот тебе писаный устав нашего общества.
Мы опять обнялись, поцеловались и, смотря друг на друга светящимися глазами, простояли рука в руку до тех пор, пока нам не сделалось тепло.
Наконец, однако ж, я вышел. Но когда я уже был внизу лестницы, Прелестнов, должно быть, не выдержал, выбежал на площадку и сверху закричал мне:
- Смотри же! не расплываться! "Маланью" нужно оставить! Оставить "Маланью" нужно!
----
Я не шел домой, а бежал.
"Тайное общество! - думалось мне, - и какое еще тайное общество! Общество, цель которого формулируется словами: "не расплываться" и "снимать пенки"! Великий боже! в какие мы времена, однако ж, живем!"
А ведь какой был прекраснейший малый, этот Прелестнов, в то незабвенное время, когда он писал свою диссертацию "Гомер, как поэт, как человек и как гражданин"! Совсем даже и не похож был на заговорщика! А теперь вот заговорщик, хитрец, почти даже государственный преступник! Какое горькое сплетение обстоятельств нужно было, чтоб произвести эту метаморфозу!
Я как сейчас помню некоторые выдержки из его достопамятной диссертации.
"Гомер! кто не испытывал высокого наслаждения, читая бессмертную "Илиаду"? Гомер - это море, или, лучше сказать, целый океан, как он же безбрежный, как он же глубокий, а быть может, даже бездонный!"
Далее:
"Но Гомер безбрежен не только как поэт, но и как человек. Ежели мы хотим представить себе идеал человека, то, конечно, не найдем ничего лучшего, как остановиться на величественном образе благодушного старца, в котором, как в море, отразилась седая древность времен".
И еще далее:
"Но Гомер был в то же время и гражданин. Он не скрывает своего сочувствия к оскорбленному Менелаю, что же касается до его патриотизма, то это вопрос настолько решенный, что всякое сомнение в нем может возбудить лишь гомерический хохот".
И проч. и проч.
И этот человек - заговорщик! Этот человек не настолько свободен, чтобы ясно сказать, что в городе имярек исправник ездит на казенных лошадях! Этот человек, защитник Гомера, как человека, поэта и гражданина, - один из деятельных членов разбойнической банды "Пенкоснимателей"!
И что это за банда такая?! настоящая ли разбойничья, или так, вроде оффенбаховской, при которой Менандр разыгрывает роль Фальзакаппы?!
О, Менандр! что же таится в душе твоей? что кроется в этом тихо дремлющем заливе, в котором так весело смотрится "наш екатеринославский корреспондент"? Снятся ли ей сны о подкопах, или просто закипает неясный наплыв неясных чувств? О, Менандр!!
Прибежав домой, я с лихорадочною поспешностью вынул из кармана данную мне Прелестновым рукописную тетрадку и на заглавном листе ее прочитал:
Устав Вольного Союза Пенкоснимателей
Но в глазах у меня рябило, дух занимало, и я некоторое время не мог прийти в себя. Однако ж две-три рюмки водки - и я был уже в состоянии продолжать.
"Устав" разделен на семь параграфов, в свою очередь подразделенных на статьи. Каждая статья снабжена объяснением, в котором подробно указываются мотивы, послужившие для статьи основанием.
"Устав" гласил следующее:
1. Цель учреждения Союза и его организация
Ст. 1. За отсутствием настоящего дела и в видах безобидного препровождения времени, учреждается учено-литературное общество под названием "Вольного Союза Пенкоснимателей".
Объяснение. В журнале "Вестник Пенкоснимания", в статье "Вольный Союз Пенкоснимателей перед судом общественной совести", сказано: "В сих печальных обстоятельствах какой исход предстоял для русской литературы? - По нашему посильному убеждению, таких исходов было два: во-первых, принять добровольную смерть, и во-вторых, развиться в "Вольный Союз Пенкоснимателей". Она предпочла последнее решение, и, смеем думать, поступила в этом случае не только разумно, но и вполне согласно с чувством собственного достоинства. Зачем умирать, когда в виду еще имеется обширное и плодотворное поприще пенкоснимания?"
