Александр Каменецкий - Карта Родины
- Тока куплено, - процедил с завистью и отвращением.
Примерил туфлю к своему огромному растоптанному сапогу. Вздохнул:
- Не пойдеть слону подковка... - глупо ухмыльнулся и добавил, осклабившись: - А пизде - соломина...
Гыгыкнул и отправил обувь в мешок, а вслед за нею, торопливо содрав с плеч, и пиджак. Завязал мешок, наподдал по нему, широко размахнувшись, ногою, и засмеялся. В этот момент привязанный дернулся и зашевелился, мыча.
Мужчина замер. Голый до пояса, он выглядел беглым каторжником: задубевшая на солнце кожа туго обтягивала крупные кости с сухими узлами волокнистых мышц; живот глубоко запал под вдавленную грудную клетку, зияя черной воронкой круглого пупа; длинные тощие руки свисали вдоль туловища, увенчанные огромными длиннопалыми клешнями с буграми ороговелых мозолей; над выпирающими торчком ключицами ходил вверх-вниз твердый, как камень, волосатый кадык.
Привязанный снова замычал, громче, и заерзал, скользя сплющенным задом по гладкой поверхности стола и вертя головой. Мужчина поскреб щеку и скривил рот.
- Ну, что тебе еще? - спросил почти беззлобно. - Уже поил недавно, чиво тебе еще надо?
Привязанный дергался, выгибая поясницу и с плеском ударяя задницей по металлу. Широко открытые округлившиеся глаза его глядели на мужчину с мольбой и мукой. Живот колыхался из стороны в сторону студенистой белой массой.
- Жрать, небось, захотел? А нету жрать, понял! - мужчина, щерясь с истеричной радостью, показал привязанному кукиш. Ноготь на большом пальце был желт, обломан и грязен. - Может, икорки тебе подать? Этих... рябчиков жареных? Хуй тебе в рот! - он торжествующе потряс кукишем. - Будешь знать, как живут простые люди. Они, бля...
Он, видимо, готовился сказать что-то еще, но тут привязанный страдальчески застонал и, закрыв глаза, резко отвернулся. Из члена его, пенисто журча по ногам, ударила тугая, прозрачная струя. Мужчина ахнул и заметался, не зная, что предпринять, и потрясал кулаками.
Минуя ложбинку между сомкнутыми бедрами, струя разбивалась о левое колено и, брызжа, стекала на стол, а со стола - водопадами - на пол, собираясь в бесформенную лужу.
- Ты... бля... хватит... бля... ты... чиво... ты... хватит... скока ж ты... хватит... ну, кончай... ну, елки ж твои... ох ты... куда ж стока... хватит... текет... елки-палки! - задыхаясь, отчаянно лепетал мужчина, пританцовывая, ахая, размахивая руками и хватаясь за голову. Наконец, струя иссякла. Прозрачные капли мочи застыли на коже; другие капли по-весеннему весело срывались с металлической окантовки стола и звонко ударяли о поверхность прозрачной, с едва заметным желто-зеленым оттенком, лужи, медленно подбиравшейся к сапогам мужчины.
- Уделался, - чуть не плача сказал он и попятился. - Как дитё малое, ишак твою сыктым. Уделался... - повторил горько. - Чиво ж ты раньше не сказал, чудо ты, блядь, в перьях?..
Привязанный лежал теперь неподвижно, не открывая глаз. Лоб его собрался тонкими стрелками густых морщин.
- Ну, что ты наделал, свинья! - мужчина подошел к привязанному и с хрустом отодрал от его рта полосу клейкой ленты. - Ну, есть у тебя совесть, в конце концов, или как?
Привязанный глубоко вдохнул и открыл глаза. Между потемневшими веками стояли слезы.
- Извините... меня.
Мужчина кивнул, широко замахнулся, но не ударил:
- Убить тебя мало, зараза.
- Прошу вас...
- Ладно, прощаю.
Он заглянул в ведро - воды было достаточно. Протопал в дальний угол, принес тряпку, опустил в ведро:
- Щас замывать буду, - смерил привязанного долгим угрюмым взглядом. - И тут у него слуги, понимаешь. Во живут люди!
Вынул тряпку, выжал, расправил, аккуратно накрыл ею лужу. Сплюнул, присел на корточки и принялся, сопя, промокать мочу.
- Послушайте... - тихо донеслось сверху, со стола. - Вы же... разумный человек. Вы... разумный человек.
- Заткнись, - огрызнулся мужчина. - Заткнись, а то опять пасть заклею.
- Послушайте... - зазвучало уже увереннее. Голос привязанного, несмотря на слабость, был мягок и убедительно добр, с покровительственными округлыми нотками. - Вы ни в чем не виноваты, я знаю... Меня похитили совсем другие люди, а вы... ни в чем не виноваты.
Мужчина угрюмо молчал и елозил тряпкой. Несколько капель, сорвавшись со стола, упали ему на руку.
- Блин...
- Вы не били меня, не пытали, - вкрадчиво и ласково продолжал привязанный, заботливо выговаривая каждое слово с нужной, точной интонацией. - Хорошо ко мне относились, давали пить... У вас маленький ребенок... дом, сад... Неужели вы хотите всего этого лишиться ради...
- Заткнись, падла! - рявкнул мужчина, с силой выкручивая тряпку и скрипя зубами.
- Они обманули вас... Обманом втянули в свои игры... Может быть, посулили вам много денег... Но это же... глупо. Вы разумный человек. Трудитесь на земле... от зари до зари. Я ведь сам тоже знаю... что такое трудиться... чего это стоит... как тяжело дается урожай. Подрастает сын... опора, помощник... У вас есть корни... настоящие живые корни... А у них нет ничего, кроме озлобленности... Животной, бессмысленной озлобленности и фанатизма. Они думают, что разрушением...
- Если ты, гад... - задыхаясь, простонал мужчина. - Если ты... еще одно слово... Я тебя... я т-тебя, гад, размажу...
Привязанный осекся и замолчал. Мужчина домыл пол, вытер мокрые руки о штанины. Быстро и косо глянул на привязанного, отвернулся. Достал сигареты, задумался, закурил.
- Мое дело сторожить, вот, - неуверенно произнес, наконец, после долгой паузы, наблюдая, как ночная мошкара атакует со всех сторон гудящую трубку дневного света, стрекоча крыльями. - А судить тебя будет народ. Как народ решит, так и сделает. Дай Бог, чтоб приехали и забрали скорее. Я хоть вздохну спокойно.
- Судит суд, - очень убедительно возразил привязанный, приподняв голову. - А народ - это не террористы и преступники. Я хорошо знаю наш народ... его нужды, заботы... Стране сейчас нужен мир, покой, порядок. А те, кто раскачивает лодку... Они просто не понимают, они заблуждаются... У них ложные идеалы, ложная шкала ценностей... Мы ведь только учимся жить при демократии. Давайте просто... просто поговорим об этом... поспорим...
- Обязательно, - отрезал мужчина и, пружинисто поднявшись, залепил ему рот скотчем.
Отошел в тень, прочь от света лампы, поводил красными, осоловевшими глазами, отправился за бутылкой, припал к горлышку, долго пил и отдувался. Он уже нетвердо стоял на ногах, пошатываясь и держа равновесие разведенными в стороны руками. Мастерскую медленно наполнял густой аммиачный смрад, смешиваясь с зависшим в воздухе слоями, уплотнившимся табачным дымом. Мужчина долго молчал и все прихлебывал из захватанной бутылки, меряя мастерскую длинными зыбкими шагами. Вдруг замер, пораженный внезапной жуткой мыслью:
- Расстреляют, как пить дать. Это дважды два.
И снова заходил взад-вперед, уже быстрее, гулко стуча стоптанными каблуками сапог и приговаривая что-то неразборчиво себе под нос. Наконец, остановился у стола, внимательно глядя на привязанного, и процедил:
- Если мне каюк, то и ты жить не будешь, понял!
...Мальчик долго колотил в стальную дверь, но никто не открывал. Ветер, гнавший страшные корявые облака, внезапно стих, и тотчас на смену им из-за леса навалилась брюхом на хутор груда разбухших черных туч, змеившихся изнутри голубыми фотовспышками молний. Раскатисто громыхнуло - мальчик в ужасе присел на корточки, закрывая голову руками, - а затем ударил в землю сплошной стеною ливень. Потоки с гулом разбивались о крышу мастерской; трещал и опасно щелкал неплотно подогнанный шифер; старые деревья прогибались чуть не до самой земли; грудой сыпались яблоки. Забившись под узкий карниз, уже насквозь мокрый, мальчик дрожал и плакал, но вода смывала слезы, и плач терял смысл. Прошел, может быть, час. Ливень и не думал прекращаться; мальчика тряс озноб; пушечные раскаты грома с каждым разом становились все сильнее и жутче, словно кто-то ударял в твердое небо гигантским таранным бревном, стараясь сокрушить весь мир. Оглушенный, мокрый до костей насквозь, мальчик глотал холодную воду и скулил, как щенок.
Терпеливо дождавшись последней капли, мужчина аккуратно поставил бутылку у порога и, проворчав "задохнуться можно", сдвинул со скрипом засов и толчком распахнул дверь. В мастерскую ворвался отрезвляюще свежий влажный воздух, растворяя ядовитую вонь. Мужчина пошатнулся, как от сильного толчка, ухватился руками за косяк.
- Ливануло, - сказал мечтательно и ступил за порог, подставив тело жгучим, бурлящим струям.
- Папк, - еле слышно, полувздохом раздалось из-за спины.
- Га? - мужчина дернулся и, резко обернувшись, увидел мальчика. Сынок? Ты эта... ты чего эта тут опять?
Мгновенно придя в себя, он схватил мальчика легко, как куклу, и вместе с ним бросился назад в мастерскую, бормоча скороговоркой на ходу:
- Ты ж... Хосподи... мокрющий весь, хоть выкручивай... Чиво ж ты эта... вот балда ивановна... под дождем-то засел... Захвораешь... куда ж... тут же ж такое дело...
