Надежда Лухманова - Лилея
Когда хозяйственные распоряжения были все сделаны, и князь погрузился в игру со стариком доктором, Лилея вынула из кармана белую полоску вышивки и как утром погрузилась в работу, тоненькие пальчики мелькали, поблёскивал золотой напёрсток, иголка ритмически поднималась и опускалась.
— Что это вы шьёте, княжна? — и доктор Каргин сел с нею рядом.
— Воротничок; я очень люблю английское шитьё.
— А лихорадки не было? Можно ваш пульс…
— Право, я здорова, и пульс, наверно, хорош, — улыбнулась девушка и как бы после мгновенного колебания протянула руку.
Горденьеву показался странным и слишком горячо выразительным взгляд чёрных глаз доктора, — от него не укрылось и лёгкое колебание княжны. — Неужели это — будущий жених? Тот, который должен придти и спасти эту бедную Лилею от страшного и близкого разорения? — Какое-то гнетущее чувство тоски вдруг сжало его сердце, он встал и отошёл к перилам балкона, из сада на него несло ароматом тёплой июльской ночи; на смутном, точно трепетном небе стояла полная луна, молочно-фосфорный свет её обливал дремлющий сад, и по дорожкам, таинственно уходившим вглубь, двигались тени, «тени без конца» от кустов и деревьев, чуть-чуть колеблемых ночным ветерком. — Георгию Алексеевичу стало грустно, грустно до слёз от тайной, совершенно чужой ему жизни, которая вдруг, по капризу судьбы, стала на его дороге; в шёпоте листвы ему слышались жалобы, каким-то тихим рыданием где-то далеко плескала в фонтане вода, а за ним раздавался мягкий музыкальный голос девушки.
— У всякого своя судьба, — говорила она.
«Да, у всякого своя, — какая-то предстоит тебе?» — подумал Горденьев.
Старый доктор прощался. За князем пришёл великан Геннадий и отвёз его в комнаты. Княжна последовала за отцом, держась правою рукою за борт кресла.
— Позвольте указать вам вашу комнату.
Перед задумавшимся Георгием Алексеевичем стоял доктор Каргин.
— Княжна передала мне, что Павел Львович назначил вам синий кабинет. Он с тех пор, как заболел стал очень раздражителен. Его приходится беречь и…
Горденьев чуть не сказал «обманывать». Ему почему-то доктор был сильно антипатичен.
— Скрывать разные мелочные распоряжения по хозяйству. Вы простите, что я говорю с вами об этом, но я здесь не совсем чужой человек. Судьба нечаянно поставила меня поддержкой и советником Елены Павловны.
Графу опять стало неприятно. Зачем доктор не назвал её второй раз княжной, а так фамильярно по имени и отчеству.
— И мы во многом изменили здесь хозяйство.
Это «мы» окончательно раздражило Георгия Алексеевича.
— Прошу вас, скажите проще в чём дело. Мне решительно всё равно, какую занять комнату.
— Вам-то всё равно, я в этом убеждён, но завтра же князь начнёт расспрашивать вас и о своей библиотеке и о картинной галерее. Я не смею просить вас… ответить так или иначе… но спокойствие княжны будет во многом зависеть от этого ответа. Второй этаж давно заперт и необитаем по многим причинам.
— Где же собственно отведена комната для меня?
— Я уже сказал, что если вы позволите вам её указать… — и доктор сделал несколько шагов вперёд.
Горденьев последовал за ним. С террасы они повернули налево, комнаты князя были направо. Доктор открыл третью дверь по широкому коридору, и Горденьев к своему удивлению увидел синюю комнату. Очевидно, что вся мебель из той, о которой упоминал князь, была перенесена сюда. Каждый, кто здесь ночевал, мог отвечать на вопросы старика о «синей» комнате. Были и две боковые двери, только вели они в соседние комнаты, а не в библиотеку и картинную галерею с их сокровищами.
— Благодарю вас, теперь я не заблужусь и найду свою комнату, но вечер так хорош, что я бы хотел ещё побродить по саду.
И слегка поклонившись Каргину, не приглашая его последовать за собою, граф снова вернулся на террасу и спустился в сад.
«Неужели эта гордая, чистая девушка должна каждому, кто заедет сюда, сама или косвенно, через этого посредника, просить лгать перед отцом. А что будет с нею через три года. „Что тут только будет!“» — вспомнил он слова ямщика.
И такая тоска сжала его сердце, что он бежал бы отсюда немедленно, если б это было возможно. Сигара давно потухла, он бросил её, заблудился в садовых дорожках, заметил, что громадный сад расчищался только в передней его части, так как очевидно не хватало рук за его уходом, и наконец вышел с совершенно противоположной стороны дома. В воздухе было душно, набежавшие тёмные облака поглотили луну, тень от громадных вязов закрыла дорожку, и Горденьев, желая попасть на террасу, шёл осторожно по мягкой траве, держась около самого дома. Вот два окна с тёмно-пунцовыми занавесами, за которыми просвечивает ещё огонь лампы, и карикатурно длинными очертаниями вырисовывается силуэт великана Геннадия, вероятно укладывающего спать князя. Дальше открытое окно, спущенная белая штора, за нею мерцает только огонёк лампады. Когда Горденьев с особым желанием скрыть свои шаги, чтоб не нарушить спокойствие той, которая, может быть, молится теперь в этой комнате, крался мимо, он услышал около себя шёпот, и, узнав голос княжны, невольно останавливается.
— Боже мой, Боже мой! Чем всё это кончится!?.
И из-за шторы протягивается тонкая рука, окно захлопнулось, и Горденьев скользнул дальше и наконец благополучно достиг террасы и своей комнаты.
— Да, что будет дальше, что будет дальше?.. — повторял и он, засыпая в широкой кровати под синим пологом.
* * *— Вы обратите внимание на Мадонну Бугеро, она в правом углу от входа, я её купил в Риме, после смерти одного кардинала любителя. Это оригинал и chef d'oeuvre[5]. Лилея! Пойди сегодня вместе с графом в картинную галерею. Представь, что он сегодня встал так поздно, что только поспел к завтраку.
Бледная до прозрачности княжна старается улыбнуться.
— Она вам покажет всё, — продолжает князь Лукомский, — и портреты предков, а потом в библиотеку. Там вы увидите такие фолианты, которыми гордилась бы наша публичная библиотека. Vous m'en direz des nouvelles. [6] У любителя могут глаза разбежаться. Il y a des choses à voler, mon cher! [7] Ты когда же, Лилея, поведёшь нашего гостя?
Бледные губы княжны шевелятся.
— Предоставьте это мне, князь! — спешит отвечать Горденьев. — На этот счёт я оригинал. Мне нужно настроение. Я сам попрошу княжну открыть предо мною двери ваших святилищ. А пока я так очарован вашим парком, садом, что хочу ещё побродить. Ведь это моя последняя станция на родине. Потом пойдут итальянские леса, лимонные рощи, которые никогда не заменят ваших вязов.
— А я бы хотел туда. Лилея! Катнём и мы за границу. А?
— Доктор говорит…
— Ah, ne me chantez pas! [8] У нас каждая фраза начинается с доктора. Я лучший судья, где себя чувствую хорошо, и если решу ехать, так мы соберёмся в один день. Это те, кто считает гроши, может задерживаться. J'espère, que nous n'en sommes pas là [9], - засмеялся князь.
И, вторя ему, засмеялась княжна. Горденьеву показалось, что в её смехе слышится нотка рыдания.
Прошла неделя. Воспользовавшись как-то отсутствием княжны, Горденьев уже без стеснения говорил со стариком и об его картинах и редких книгах. Князь хохотал до слёз над «невежеством» графа, беспрестанно путавшего то мастеров, то названия, но в общем остался доволен его восхищением. Каждый день к вечеру Горденьев собирался бежать, и каждое утро с первым появлением Лилеи в комнату, с первым взглядом её гордых и в то же время полных страха глаз ему становилось снова жаль, невыразимо жаль этой заброшенной усадьбы, со всем её отживающим величием и роковою тайной, которая через три года может стоить жизни отцу или дочери. Снова как-то приехал старый доктор, опять на террасе играли в trente et quarante. В стороне княжна бледными и прозрачными пальчиками вышивала свою нескончаемую полоску батиста. Каргина не было и Горденьеву почему-то казалось, что бледность княжны и её скрытое нервное волнение возрастали.
Как тогда, он закурил сигару и спустился в сад. На этот раз не было луны. Тёмное небо казалось страшно, недосягаемо далеко; звёзды, точно встревоженные, мерцали, горели синим огнём и пропадали, как бы поглощённые быстро набегавшими безобразными облаками. Разорванные, зловещие тучи неслись откуда-то галопом как фурии. Кругом становилось всё темнее. Поднявшийся ветер качал верхушками деревьев.
Горденьев шёл, не разбирая дороги, поворачивая направо, налево и, как всегда почти, кружась на одном и том же месте, опять очутился недалеко от дома, на круглой площадке, где меланхолично плескал фонтан; он сел на каменную скамью, стоявшую в нише густой зелени, мало-помалу забылся, почти задремал, убаюканный монотонным журчанием воды, шёпотом гибких ветвей; — сколько времени сидел он здесь? Может быть минуту, может час, — он очнулся, слыша голос княжны Лилеи и Каргина, который сейчас же и узнал.
