Федор Сологуб - Том 5. Литургия мне
Юноша, наточивший нож
Наточил я острый нож.
Ты на сталь его дохнешь.
Рукоять его возьмешь
В освящающую руку, —
И кого ни изберешь
На пронзающую муку,
Будет свято острие,
И Твое иль не Твое
Нож пронижет тело, —
Будет свято дело.
Отдает нож Отроку.
Отрок
Острый нож в руке Моей.
Он Моей рукою сжат.
Он на весь избыток дней
Неизменно свят.
Тускло блещет сталь
В зареве огня, —
Острая печаль
Смотрит на Меня.
Разделять он вечно рад.
Разделенье — ложь.
Но, пронзив, ты сам поймешь,
Что, рукой невинной взят,
Непорочен нож.
Нож Моей рукою сжат.
Сталь ножа остра.
Ты пойми Меня, Мой брат,
Ты пойми, Моя сестра, —
Разделенные давно,
Я и Ты — всегда одно.
Там, в зеркальности небес, —
Бесконечности чудес,
Но иных и многих лиц
Нет в обители родной.
Между Мною и Тобой
Нет преграды, нет границ.
В чаше — вечное вино.
Я и Ты — всегда одно.
Огонь на алтаре слабеет.
Юноша с чашею
Принес я чашу золотую.
В нее одну росу святую
С ночных цветов я собирал.
Соединимся мы над чашей.
Твоей ли кровью, кровью ль нашей
Ее наполни. Час настал.
Передает чашу Отроку. Дева, принесшая вино, открывает фиал и подносит его Отроку. Отрок наливает в чашу освященное вино и отдает деве опустевший фиал.
Отрок
В торжественном движеньи
Руки протянутой Моей,
В дыханьи трепетных огней
Святится чаша приношенья.
Движением сплетенных рук,
Гореньем дивного огня
Очерчен неразрывный круг.
Все свято вкруг Меня.
Отрок передает чашу Избранной Деве. Вонзает нож в свою руку, протянутую над чашею. Кровь каплет в чашу. Отрок передает нож Избранной Деве и от нее берет чашу.
Отрок
Нож возьми, сестра,
Сестра Моя.
Вот свершения пора.
Плоть Моя и кровь Моя.
Здесь и вне — только Я.
Дева Избранная первая соединяет свою кровь с Его кровью и передает нож одному из участников таинства. Каждый по очереди вонзает нож в свою руку, так, чтобы капли крови падали в чашу. Медленно движутся вокруг чаши и поют.
Песнь кровиТихо льется в чашу
Жертвенная кровь.
Звезды славят нашу
Кроткую любовь.
В жертвенной могиле,
Где Иной почил,
Мы соединили
Токи алых сил.
Нож священно острый
В быстром круге рук.
Вы не бойтесь, сестры,
Острых, быстрых мук.
И не бойтесь, братья,
В чашу кровь струя,
Разрушать заклятья
Злого бытия.
Отрок
Отрок непорочный,
Между вами — Я.
В чаше полуночной
Эта кровь — Моя.
Кто ж боится боли,
В чашу кровь струя?
Тайной вечной воли
Эта боль — Моя.
Все
Сердце не трепещет.
Неразрывен круг.
Вкруг безмерность блещет
Лучезарных дуг.
Отрок
Обольщенья тела —
Легкий сон ночной.
Нет нигде предела
Меж Тобой и Мной.
Вас, как мир, Я движу.
Только плоть Мою
В хороводе вижу.
Кровь Мою Я пью.
Отрок склонился над чашею. Прильнул губами к ее краям.
Жены
Круг закончен. Дело свершено.
Отрок милый, Ты поник.
Подними Твой дивный лик.
Дай нам, дай нам новое вино.
Отрок
Соединяйтеся над чашей.
Целуйте дивные края.
Здесь капли крови, крови вашей.
Но кровь — Моя, вся кровь — Моя.
Все по очереди пьют из чаши, из рук Отрока.
Хор (поет)
Соединились мы над чашей.
Лобзаем дивные края.
Здесь вместе капли крови нашей.
Но кровь Твоя есть кровь моя.
Отрок
Из чаши, освященной ныне,
Вам в жертву кровь Мою даю.
Познайте путь к Моей святыне,
С любовью пейте кровь Мою.
Открыв пути к Моей святыне,
Над чашей вас соединя,
Один закон даю вам ныне:
Идти ко Мне, любить Меня.
Когда в лазоревом сапфире
Возник шестиконечный крест,
Благословив святыню в мире,
Соединил Я все окрест.
Моей грозой в чертог Змеиный
Огонь сапфировый проник, —
Вознес Я в правде триединой
Над миром отраженный лик.
Внимайте пламенного Змея
Несчетно повторенный стон, —
Над ним вознесся, пламенея,
Мой диамантовый закон.
И в мир идите, расторгая
Змеиный ненавистный плен.
Соединенья весть благая
Да сокрушит преграды стен.
Очарование рубина
Над славой Моего чела
Напомнит вам, что та же глина
И плоть и кровь произвела.
Ваш путь святым обетованьем
Мой очарует изумруд
И озарит благим сияньем
На ваших нивах дружный труд.
Лучи сапфира и рубина
И эта жертвенная кровь
Открыли вам, что все едино
И что во всем — Моя любовь.
Игрой державной мир колебля,
Я укрощаю злобу змей.
Как трепет зыблемого стебля,
И жизнь и смерть в руке Моей.
Здесь, с вами, и в ином пределе,
Во всех просторах бытия,
И в каждом духе, в каждом теле, —
Всё — Я. И всё — лишь только Я.
Теперь, в рассветном утомленьи,
Идите к бедным злобам дня,
Храня завет: в соединеньи
Идти ко Мне, любить Меня.
Братья и сестры целуют друг друга и расходятся, храня безмолвие. Заботливые жены и девы убирают освященные предметы и литургийные одежды.
5 февраля 1906
Томление к иным бытиям
Дню моему — сон и мечтание, ночи — томление.
Так начертано в книге судеб, и неизменно это начертание, неизменно до конца.
Когда для других восходит яростное солнце, призывающее к трудам и достижениям, тоска моя говорит мне хриплым голосом:
— Еще один день ненужного, бесцельного бытия. Но не бойся, — я с тобою. На всех путях твоих я с тобою.
Так утешает она меня: она думает, что я боюсь одиночества. Но приходят сны и мечтания и озаряют бесконечную пустыню ненужного дня.
И сны мои странные для людей, и кто из них не назвал бы их жестокими!
И мечтания мои еще страннее и жесточе. Ибо они совсем и во всем — мои, и я веду их в долину странного инобытия.
Созданная по образу и подобию земного мира, населена она вампирами и кошмарами, — самое, однако, миролюбивое население. Неба и солнца нет в долине инобытия, — свет исходит только от созерцающего и только для него. Никому не дается с принуждением созерцать образы чуждого мира.
Истинно, свобода обитает в долине инобытия.
Свобода и союз. Все вместе, и все по законам своей и моей свободы. И если проливается кровь, то это — только моя кровь, радостно пролитая.
Когда же наступает ночь, успокаивающая трудившихся человечков, приходит ко мне томление мое и говорит мне:
— Не бойся, я опять с тобою.
И оно думает, что я боюсь одиночества.
Боюсь ли я одиночества?
Если бы вампиры и кошмары оставили меня, я не был бы одинок. Из тьмы небытия извел бы я к свету истинного инобытия иные сны, иных вампиров извел бы я от небытия. Источающих мою кровь и пожирающих плоть мою. Ибо я не люблю жизни, бабищи румяной и дебелой.
1В ожидании истязаний, задуманных мною, я томился тоскою и страхом, на узкой сидя скамье.
Я был один, — пока еще один. Келья моя была мала и тесна и заперта извне на крепкий замок. Стены у нее были голые и мрачные, как стены темницы. А за стеною шептались и смеялись заглушёнными голосами, чтобы я не слышал.
Но только я и мог слышать. И кто же иной мог здесь быть, и видеть, и слушать?
Окно кельи было высокое, под мрачным сводом моей темницы томилось оно, и как будто бы его и вовсе не было. И если был свет, то не из этого окна. А свет был. И при этом свете видел я и окно, высокое, узкое, загражденное решетками. И видел дверь, железную, тяжелую, холодную, с тонкою ржавостью широких скреп и темных петель.
И видел холодные, гладкие плиты каменного пола.
![Гарольд Пинтер - Лифт [= Кухонный лифт]](/uploads/posts/books/271557/271557.jpg)
