Л Добычин - Из книги Портрет (рассказы)
- Здравствуйте, - внезапно оказался сзади вчерашний гость. Он ухмылялся, в котиковой шапке из покойницыной муфты, и блестел глазами. Его щеки лоснились. - Ворота у вас настежь, - говорил он, - в школу рановато, дай-ка, думаю. - Поставив грабли, Селезнева показала на пустую загородку. Он вздохнул учтиво. - Плачу и рыдаю, - начал напевать он, - едва вижу смерть.Потупясь, Селезнева прикасалась пальцами к стене сарая и смотрела на них. Капли падали на рукава. Ворона каркнула. - Ну что же, - оттопырил гость усы. - Не буду вас задерживать. Я вот хочу прислать к вам женщину: поговорить. - Пожалуйста, - сказала Селезнева.
САД
Делегаты окружного съезда союза медсантруд сидели на скамейке и беседовали о политике. Дорожные корзиночки стояли между ними. Утреннее солнце грело. Развалясь, они вытягивали ноги и блаженствовали.
Улыбаясь, делегатки медленно ходили вокруг клумб. Они смотрели на цветы, склоняя набок головы. - А в будущем году еще прекрасней будет, говорил садовник Чау-Динши. Растроганные делегатки окружили его. - Можете пустить фонтан? - просили они.
Чернякова посмеялась, глядя на них. - Ишь,- сказала она. В красном галстуке, в кудряшках над морщинами, она сидела под акацией. - Господин китаец, что я вам скажу, - подозвала она. - Сегодня будем хоронить Таисию, уборщицыю: вы, пожалуйста, уже. - С огромным удовольствием, - ответил Чау-Динши, и она встала и пожала ему руку. - Мы надеемся, - простилась она и, сорвав травинку, повернулась и пошла, мурлыча.
Поэтесса Липец встретилась ей, и она остановилась и любезно поздоровалась: - Мое почтение, товарищ Липецковая, куда спешите?
Обмахнув скамейку, поэтесса Липец села и откинулась. В сегодняшней газете были напечатаны ее стихи:
гудками встречен день. Трудящиеся
- и она, под плеск фонтана, декламировала их.
Чернякову ждали неприятности. Ей объявили, что ее уволят, если она будет принимать гостей. Она заголосила. - Это кучер доказал, - сказала она.
Гроб с Таисией прибыл из больницы. Кучер привязал вожжами лошадь и пришел сказать. Управделами отпустил конторщиц проводить Таисию. Построились за гробом. Чернякова, поправляя галстук, встала с профуполномоченным, за ними встали регистраторша с курьершей, а за ними - машинистки: Закушняк и Полуектова. - Но, - крикнул кучер и, держа концы вожжей, пошел рядом с телегой. Загремели по булыжникам колеса. Профуполномоченный взмахнул рукой, шесть голосов запели. Чау-Динши прошел по саду с колокольчиком и выпроводил посетителей. Он запер на замок калитку и догнал процессию. Чернякова оглянулась на него. Пенсионерка Закс, постукивая палкой, подскочила к нему и спросила, кто покойница. - Уборщица окрэспеэс, - ответил Чау-Динши любезно. - Знаю я ее, - сказала радостно пенсионерка Закс. - Я с ней служила вместе, когда я была секретарем союза работпрос. - Она посеменила, чтобы попасть в ногу, и запела, подымая голову, как курица, глотающая воду. Солнце жарило. Пыль набивалась в рты.
Таисию засыпали. Вскочив на дроги, кучер укатил. Девицы побежали. Секретарь союза медсантруд дал им по делегатскому талону на обед в столовой - надо было захватить места, пока не набрались сезонники. Пенсионерка Закс, попрыгивая, шла с китайцем. Чернякова возвращалась с профуполномоченным.
- Товарищ профуполномоченный, - учтиво говорила она, - на меня доказывают, но подумайте, какая моя ставка: двадцать семь рублей.
В окрэспеэс уже никого не было. Один отсекр окрэмбеит, товарищ Липец, инженер-электротехник, еще сидел. Он подал заявление о прибавке и начал каждый день задерживаться. Он держал газету: был его портрет, его статейка и стихотворение его дочери:
гудками встречен день. Трудящиеся.
Чернякова заперла все двери и смотрела на него. - Товарищ Липецков, почтительно сказала она, проведя ладонью по губам, - я уж пойду, а то сезонники наскочат. Ключ повесьте в телефонной, если милость ваша будет: у меня там ключевая соберительница, кассыя ключевая.
Было жарко. Тротуар размяк. Телеги, подвозившие кирпич к постройкам, громыхали. Регистраторша, курьерша, машинистки Закушняк и Полуектова уже поели и плелись распаренные, ковыряя языком в зубах. Они перемигнулись с Черняковой. - Хорошо? - спросила она и заторопилась. Образованные люди чинно ели, отставляя пальцы и гоняя мух. На кадках пальм было выведено "Новозыбков". На стенах висели зеркала. Напротив Черняковой интересный кавалер любезничал с девицей. - Вы и сами лимонады, - наливая ей стаканчик, говорил он, - только красненькие. - Неужели я такая красненькая? удивлялась она. - Ишь ты, - посмеялась Чернякова и, доев, утерла губы галстуком и вышла, повторяя этот разговор.
Стараясь обогнать друг друга, ей навстречу, бородатые, неслись сезонники. В окрэспеэс она открыла окна. Воздух ворвался. За крышами видны были луга, стада пестрелись, голые мальчишки бегали вдоль речки. Чернякова подоткнула юбку, засучила рукава и начала уборку. - Вы такие красненькие, говорила она, делала приятную улыбку и смеялась.
Перестали грохотать телеги. Конартдив, резерв милиции и ассенобоз по очереди проскакали к речке: подымалась пыль и затемняла солнце. Тусклое, оно спускалось к кепке памятника. Сад был полон. Женщины стояли у фонтана и бродили вокруг клумб. Мужчины, развалясь, в рубашках из "туаль-дю-нор", сидели. Волейбольщики скакали, отбивая головами мяч. Пенсионерка Закс ходила за китайцем.
- Я воображаю, как вам скучно с нами, - говорила она. Чернякова подошла и слушала с участием. - Умерла Таисия, - сказала она, кашлянув. Побагровели облака и побледнели. Съезд союза медсантруд закрылся и запел "Вставай". Цветы запахли. Громкоговоритель закричал "Алло". Темно стало, присматривать за посетителями стало трудно. Чау-Динши прошелся с колокольчиком. Он запер на замок калитку и пошел к Прокопчику. Пенсионерка Закс и Чернякова провожали его. Фонари покачивались тихо. Запах сена прилетал с лугов. В окне у оптика стояли гипсовые головы в очках, и в их глазах то загоралось электричество, то гасло. - Господин китаец, это красота, - сказала Чернякова. - Замечательные вещи, - согласился Чау-Динши. Пенсионерка Закс, насупившаяся, простилась. - Не подумайте, что я устала, - предостерегла она.
Костры плотовщиков горели у реки. Луна всходила. Золотые буквы водной станции окрэспеэс блестели. Поздние купальщики плескались в темноте. Прокопчик сосал трубку. Он был рад гостям. - Мое почтение, - приветливо здоровались они, - как поживаете? - и жали ему руку. - Прилетела культотдельша, - рассказал он, - требовала, чтобы все были в трусах. Качали головами и смеялись. В городе горели огоньки. Вода журчала. - Кучер на меня доказывает, сукин сын, - пожаловалась Чернякова. - Эх, - сказала она, заиграла на губах и завертелась, грохоча. Мужчины ей подтопывали. Галстук разлетался.
вы такии
красненькии
выводила она и трясла боками, топоча, и вскрикивала.
Поэтесса Липец, обратив лицо к луне, прогуливалась, и ее отец, отсекр окрэмбеит, прогуливался вместе с ней. Они прогуливались, отсмотрев спектакль, делегатские билеты на который получили от секретаря союза медсантруд. Шарф поэтессы Липец развевался. Глядя вверх, она покачивала головой и декламировала тихо:
гудками встречен день. Трудящиеся.
ПОРТРЕТ
1
Как всегда, придя с колодца, я застала во дворе хозяина.
Он тряс над тазом самовар и, как всегда, любезно пошутил, кивнув на мои ведра: - Фызькультура.
Как всегда, раскланявшись с маман, мы вышли, и в воротах, распахнув калитку, отец, галантный, пропустил меня. По тени я увидела, что горблюсь, и выпрямилась.
Стояли церкви. Улицы спускались и взбирались. Старики сидели на завалинках. Сверкали капельки и, шлепаясь о плечи, разбрызгивались. Как всегда, на повороте, тронув козырек, отец откланялся.
Четыре четырехэтажных дома показались, площадь с фонарями и громкоговорителями. Подоткнув шинели, бегали солдаты с ружьями, бросались на землю и вскакивали. Стоя на крыльце и переглядываясь, канцелярские девицы их рассматривали. Шляпы отражались в полированных столбах.
Хваля погоду, мы уселись. Счеты стали щелкать. В кофте "сольферин" прошла товарищ Шацкина и осмотрела нас. Передвигалось солнце. Тень аэроплана пробежала по столам, и мы поговорили, сколько получают летчики.
После обеда, кончив мыть, маман переоделась и, в перчатках, чинная, отправилась.
- Мы выбираем дьякона, - остановилась она и взглянула на меня и на отца внушительно.
- Прекрасно, - похвалили мы.
Отец, прищурившись, шелестел газетой. Ветви перекрещивались за окном. В конюшне за забором переступала лошадь.
Постучались гостьи и, расстегивая выхухоль на шее, радостно смотрели на нас кверху, низенькие. Брошь-цветок и брошь-кинжал блестели. - Я иду сказать маман, - сбежала я.
Она, торжественная, как в фотографии, сидела в школе. Старушенции шептались. Кандидат на дьяконскую должность, в галифе, ораторствовал.
- Я из пролетарского происхождения! - восклицал он.
