Сергей Семенов - Васька
Когда Прасковья вспомнила все это, то худое, с большими темными кругами под глазами, но еще красивое лицо ее выразило такую бездну тоски и отчаяния, грудь ее так придавило, точно внутри ее хотело разорваться что-нибудь. У нее явилось желание разрыдаться, но она не могла; от этого внутренняя боль ее только усилилась.
V.
В таком состоянии она подъехала ко двору. В ней все как-то одеревянело. Ей постыло было все: постыл дом, ребенок, самая жизнь. Она с радостью бы теперь куда-нибудь исчезла: умерла, сквозь землю провалилась; ей было все равно. Когда она слезла с воза и вошла в избу, то и холодная изба, пустота, ее голые стены усилили в ней ее чувства: "Господи, да что же это такое?" -- испустила она мучительный вопль и, положив голову на стол, осталась было так.
Но так она пролежала не долго. За окном скрипнуло и загромыхало. Прасковья схватилась с места и выбежала из избы. Чужая лошадь, на которой она привезла "новь", остановленная у чужого двора, не захотела стоять тут, а пошла к своему двору.
– - Тпру, тпру, подлая! куда тебя понесло-то? -- закричала Прасковья и бросилась догонять лошадь. -- Что ты, лешман, не хочешь постоять минуты, аль тебе не мил чужой двор-то? -- и она схватила лошадь под уздцы и повернула ее опять к своему двору. -- Надо бы подержать ее. Где это Васька-пострел? Никак в избе-то его нету! -- и она прикрутила морду лошади вожжей к оглобле и вошла в избу. -- Васька, Васька! -- окликнула она. -- Где ты, пес? -- Она заглянула на печку, -- там его не было и следа. -- Убежал кобель! Куда его шут унес в такую погодку? Остудится, околевать будет, а там ходи за ним. Ах он, сокрушитель мой! -- И сердце ее наполнилось такою яростью, что у нее помутилось в глазах. Она тотчас же вышла из избы и, остановившись у калитки, закричала во всю мочь: -- Васька, Васька, Ва-а-ська!
– - У Малютиных твой Васька, на огороде, поросенка палят, -- крикнула Прасковье баба, трепавшая лен у двора напротив их избы.
Прасковья молча направилась на огород Малютиных.
Увидавши парнишку в толпе ребятишек, сгрудившейся около палящейся свиньи, баба, не доходя несколько шагов, остановилась и крикнула:
– - Васька! ты куда, шутенок, ушел-то? Не сидится тебе дома-то, расхвати тебя поперек-то!
Васька, услышав необычайно сердитый голос матери, вышел из толпы и, повернувшись к ней, уставился на нее во все глаза.
– - Домой иди, я тебя по ножке разорву, мерзавца!
Баба даже топнула ногой; мальчишка не двигался.
– - Ты что же, будешь слушаться-то или нет? -- крикнула она и двинулась было к мальчишке.
Васька заметил, что ему добра ждать нечего от матери, вдруг повернулся и во всю прыть побежал взад огорода за овины.
– - Куда, куда тебя нечистый-то понес? -- заблажила Прасковья и со всех ног бросилась было за ним.
Васька улепетывал, как только могли ноги двигаться. Он уж поровнялся с овинами. Прасковья остановилась.
– - Ну, пес с тобой, беги, дальше дома никуда не убежишь!
И она повернулась на месте и пошла обратно ко двору. Когда она проходила мимо кучки, хлопотавшей около свиньи, ребятишки уставились на нее во все глаза, а одна баба сказала:
– - Что ж ты его загнала-то, забежит еще куда.
– - Пес с ним, пущай бежит! -- пробурчала Прасковья и, не останавливаясь, прошла дальше.
VI.
Прасковья стаскала мешки с новью в избу, отвела к соседям лошадь, выпрягла, убрала ее и вернулась домой. Дома она некоторые мешки выпорожнила, другие поставила так в горенке и хотела было уже раздеваться, как вспомнила о Ваське; она остановилась посреди избы и проговорила: "А ведь Васька-то не идет домой, постреленок! Где же это он там пропадает?" И она вышла из избы и направилась опять на огород Малютиных. Но на огороде уже никого не было. На том месте, где палили свинью, только лежали с обгорелыми боками чураки, чернела куча пепла после сожженной костры. Пепел этот виднелся и дальше на огороде, его разносило ветром. Кругом было серо и скучно и холодно; душу Прасковьи защемила тоска, и она, не останавливаясь, шла по огороду и кричала:
– - Васька, Васька, Васька-а!
Но никто не откликался ей. Она пошла дальше, дошла до овинов и все кричала. Поровнявшись с линией овинов, она остановилась, оглянулась на все стороны, как бы соображая, куда ей итти, и опять кликнула Ваську.
Опять никто не откликнулся. Она осмотрела один овин, поглядела сзади его -- там никого не было; она опять кликнула и пошла было к другому овину. Проходя мимо кучи дров, лежавшей за первым овином, Прасковье послышалось, как в середине кучи что-то хрустнуло; она заглянула туда и сейчас же закричала:
– - Ах ты, пес! Ах ты, сокрушитель мой! Чего ты только забрался-то сюда, окаянный? -- и она протянула руку, хотела выдернуть мальчишку из кучи, но в это время ее взгляд остановился на личике мальчишки, и сердце ее внезапно охватила жалость.
Мальчик сидел в дровах весь скорчившись, но это не оберегло его от холода. Он весь посинел, зубы его стучали, на глазах стояли слезы, и он сейчас еще всхлипывал.
– - Присуха моя безотвязная! -- уже со слезами в голосе закричала Прасковья. -- Чего ты здесь торчишь-то только? Ведь замерз совсем, мучитель ты мой!
Она взяла Ваську на руки; тельце его все подергивалось. Она расстегнула свой перешивок, обернула его одной полой и пошла с ним домой.
– - Чего ты тут сидел-то, ведь окоченел совсем, постылый мой! Что ж ты домой-то не шел?
Васька только всхлипывал.
– - Ведь все как лед, и ножонки и брюшонко. Разве можно в такой холод раздевшись ходить, -- простудишься в одну минуту, скрутит и помрешь. Ах ты, безопасный этакий!
Она уж говорила это без всякого сердца. Гнев ее прошел, в голосе ее слышалось что-то новое, сердечное. Она внесла мальчика в избу, посадила его на приступку и стала раздеваться. Мальчик еще чаще заколотил зубами и вдруг громко заплакал.
– - Ну, чего ты, чего, дурак этакий?
– - Меня на печку, -- пролепетал Васька и заревел совсем.
– - Ну, иди, иди! -- проговорила Прасковья, сбросила с него кофту, стащила сапоги, пощупала ножонки. -- Это что!.. ноги-то как у гуся, полезай скорей!
И она помогла ему взобраться на печку, постелила там ему худенькую дерюжонку, накрыла его валявшимся там тряпьем и прилегла сама с ним, положивши на него одну руку.
– - И зачем ты только убежал, куда не следует? -- говорила она ему. -- Куда такой холод бегать! Это у кого хорошая обувка-одежка, да и то только стерпи; ишь ведь какая знобь: в избе-то и то сугреву нет.
Но Васька ничего не отвечал. Он лежал, весь скорчившись, и только изредка глубоко и прерывисто взрыдывал.
– - Захвораешь и будешь вот так валяться, разве хорошо? -- продолжала причитать Прасковья. -- Эх ты, глупый, право, глупый!
Васька продолжал молчать. Дрожь его мало-по-малу стала униматься, он видимо начинал отогреваться; вскоре его охватила глубокая дремота, и он заснул.
VII.
Прасковья слезла с печки и села к столу. Она перевязала платок на голове, вздохнула и вспомнила, что она еще сегодня ничего не ела. Она встала с лавки, достала с бруса хлеба и положила его на стол. Потом подошла к печке, вытащила оттуда сковородку с нечищенным картофелем и принялась обедать.
Ела она проворно, с большим аппетитом, и в это время ее голова была точно пустая, бродили в ней какието обрывки мыслей, но ясного и цельного ничего не было. После картошки она налила из кринки немного молочка и быстро выхлебала его. После этого ее взяла дрожь. Она только теперь почувствовала, как холодно у них в избе. Убравши со стола, она усиленно дыхнула, -- изо рта пошел пар. Она подошла к косяку окна, приставила руку и ясно почувствовала, как несет холод. Потом она сунулась в угол -- и там дуло очень ощутительно. Она села на лавку и как-то опустилась вся, лицо ее точно потемнело, и из груди вырвался глубокий вздох.
"Изба разваливается, надо новую ставить, -- подумала она, -- а где нам что взять? Вон он какой добышник-то: свою утробу никогда набить не может, а не то что, что"…
И целый рой печальных дум поднялся у нее в голове. Ей представилось, как у них развалится изба, на что им будет "сгоношить" новую? Один сруб купить и то денег много нужно: лес с каждым годом дорожает, и плотники поднимают себе цену; а чего стоит их прокормить! "Ведь вот если бы он путный был, -- подумала она на мужа, -- то, что пропивал-то, каждый год откладывал бы на избу: по десяти рублей в год -- и то сколько денег-то! А с этими деньгами можно было бы и к стройке приступить, было бы с чем затеять; тогда, видя его старанье, и в долг бы лучше дали: тот маленько, другой немножко, а то теперь куда итти?"
И жгучая злоба на своего бесталанного мужа охватила все ее существо. У нее сперло дыхание, глаза ее как-то расширились, и из груди ее вырвался глухой стон.
"Куда с ним пойдешь? Куда денешься? Чего от него можно ожидать? Разнесчастный он человек, загубил он мою голову, заел мой век!
"Если уйти от него?.. Взять вот мальчишку да уйти в свой город, в губернию, а не то в Москву. Белый свет не клином сошелся. Уходят другие, да как еще живут-то, за милую душу. Эна Марья Пискарева приехала и на деревенскую-то не похожа -- купчиха купчихой. Муж-то какой храбрый, а приступить боится: заплатила за него недоимку, ее руку и староста и старшина держат.
