Рустам Ибрагимбеков - На речном пароходе
"Бедный Шихмурзаев", - думал Эльдаров, слушая песню, ему почему-то было очень жаль Шихмурзаева, хотя особых оснований для этого уже не было показавшаяся вначале страшной, затея Салманова оказалась на самом деле шуткой, пусть грубой, хамоватой, но все же шуткой, и столь острая жалость была сейчас неуместна. Но она была, так же как и черная вода вокруг парохода, как и эта песня, связавшая сейчас Эльдарова с некоторыми забывающимися уже минутами его жизни. Ему вдруг стало жаль и себя, даже не себя, а чего-то принадлежавшего еще ему, но и вместе с тем безвозвратно утерянного. А чего - он понять не мог. Это и раньше случалось с ним, даже в детстве бывали дни, когда, проснувшись утром, он вдруг чувствовал тоску и жалость к себе. И тогда это была не просто грусть, а именно жалость, как будто случилось с ним что-то непоправимое, такое, что не нужен он теперь никому на свете, ни отцу, ни матери... Или, наоборот, не случилось что-то и безвозвратно пропало для него. Он долго плакал тогда, если был один, на людях же это быстро проходило.
И сейчас Эльдарову показалось, что на глаза его навернулись слезы, он даже сжал веки, чтобы слезы скатились, но ему это только показалось - их не было. Тоска же была, и нагонял ее этот голос с нижней палубы и песня, которую Эльдаров никогда не пел, потому что петь не мог.
Эльдаров пошел вдоль борта туда, где размещались каюты первого класса.
Окно шихмурзаевской каюты выходило на палубу с другой стороны надстроек, и, чтобы найти его, Эльдарову пришлось обойти весь пароход.
Жалюзи были спущены, и увидеть что-нибудь было невозможно, но при большом желании можно было услышать звуки посуды и обрывки разговора, из которого следовало, что в каюте ужинают.
- ...лангет зуб поломал... - говорил мужской голос. Это был Садыхов. Он говорил что-то еще, но ничего больше из того, что он сказал, Эльдарову разобрать не удалось. Шихмурзаев молчал, зато одновременно говорили две женщины. Одна о чем-то рассказывала ровным приятным голосом, другая часто смеялась и возражала кому-то, по всей вероятности Садыхову.
- ...шашлык тоже?., была я... фуникулер... ничего ты не понимаешь... не так... - говорила она и заглушила первую, которая, очевидно, адресовала свой рассказ Шихмурзаеву. "Слава богу, все в порядке, - подумал Эльдаров, беседуют, ужинают, смеются, все, как у людей". Он успокоился. Можно было идти спать, но не хотелось, и Эльдаров пошел в каюту только для того, чтобы полюбоваться на готовящегося к облаве Салма-нова. Теперь, когда он уверился в том, что Шихмурзаеву и Садыхову ничего не грозит, нелепое поведение Салманова и собственное бессилие перестали угнетать его: он даже представил себе разочарованное лицо Салманова после того, как облава провалится, и совсем повеселел.
Салманов и в самом деле был занят последними приготовлениями инструктировал боцмана.
- Ты меня слушай, - говорил он, - никого больше не надо. Только ты и я. Увидишь - лезут, громко не кричи, лучше поймай, потом зови меня, а дальше не твое дело.
- Да понятно, что зря болтать-то, - басил боцман. - Который раз уж договариваемся...
Увидев Эльдарова, он смутился, но после того, как Салманов познакомил их, оправился и продолжал:
- Это Олька, сам видел, как договаривались. Длинный такой, с кобыльей рожей...
- Шихмурзаев, - подтвердил Салманов.
- Какая Оля, официантка? - спросил Эльдаров.
- Какая же еще, другой у нас нет.
- Пошли, - сказал Салманов.
- Пошли, - согласился боцман и поднялся с места.
- Я скоро вернусь, - сказал Салманов.
- Хорошо, - согласился Эльдаров.
Они вышли, из каюты. Эльдаров вышел следом.
Далеко он не пошел, но и здесь все прекрасно было слышно.
- Стой! - пронеслись вдруг по пароходу истошные вопли боцмана, - не уйдешь... Держи ее, держи... Хватай другую...
Послышался топот большого количества ног, мимо Эльдарова промчалось несколько человек, и он тоже побежал.
- Мальков, держи ту, убегет, - ревел боцман. - Ту, говорю, держи, дура... Щас мы посмотрим на ее рожу... Тащи фонарь!
Когда Эльдаров добежал до каюты Шихмурзаева, здесь уже собралось человек десять. Окно каюты было открыто, но в каюте, как и на палубе, было темно. Боцман держал за руку женщину, упорно пытающуюся вырваться. Подойдя вплотную, Эльдаров узнал в ней киноактрису, обещавшую ему книгу. Боцман делал вид, что из-за темноты не узнает ее, а она тоже не называлась, все еще надеясь как-нибудь ускользнуть неопознанной. Салманова не было.
Наконец появился фонарь.
- А, попалась? - заорал боцман, направив в лицо актрисы пучок света. Товарищ педагог, полюбуйтесь.
Эльдаров отпрянул в сторону, но, к счастью, предложение было сделано не ему, а появившемуся в этот момент Салманову. Актриса плакала.
- Вы за это ответите, - всхлипывая, говорила она. - Как вы смеете!
- Отпустите ее, - приказал Салманов и бросился к окну каюты Шихмурзаева. Боцман и остальные поспешили за ним.
- Шихмурзаев, Садыхов, выходите оба, - крикнул поазер-байджански Салманов.
- Олька смылась, - сказал кому-то боцман. - Она первая полезла, а за ней эта. Товарищ педагог побежал за Олькой, а я схватил актершу, а от нее какой прок, мне Ольку важно было, как нарушительницу трудового устава.
- Садыхов, Шихмурзаев, выходите, - повторил Салманов. Но в каюте царили темнота и молчание.
- Дайте фонарь, - потребовал Салманов. Но и фонарь не обнаружил Шихмурзаева и Садыхова. В каюте их не было.
- Что будем делать? - спросил боцман.
- Идите спать, - разрешил Салманов. - Завтра разберемся. Далеко не убегут.
- Спать так спать, - согласился боцман.
Вслед за ним разошлись и другие. Эльдаров подошел к Салманову, который продолжал освещать каюту. Ужин еще не был закончен. Салманов потушил фонарь.
- Что делать? - спросил он.
- Идемте скорей отсюда, - попросил Эльдаров. - Прошу вас.
Они молча шли по пароходу. Салманов, словно заведенный, тушил и снова зажигал фонарь. В каюте они сразу же разделись и легли спать.
- Откуда я знал, что этот буйвол будет так орать, - заговорил вдруг Салманов. - Я ему сто раз сказал: кричать не надо. Все так хорошо шло, как только я постучался, они полезли в окно. Я - в обход. Прибегаю, а он орет как резаный: держи-держи... Пока я бежал за ней, эти удрали. Ну, ничего, будут знать, как себя вести... Ты спишь?
- Нет, - сказал Эльдаров.
- А как тебе понравилась эта артистка? Царицу из себя строила, шлюха... Жаль официантку не поймали, боцман очень хотел ее поймать. - Салманов свесил вниз голову.
- Вы же видели, что они только 'ужинали вместе.
- Знаю я эти ужины... - Салманов хихикнул. - Рассказывали мне, как все это делается. Хорошо еще, я там был. А если бы с боцманом был капитан или милиция? Что их спасло бы? Вылетели бы из института как миленькие. Да я сам тут же снял бы их с практики и отправил в Баку. Ректор мне так и сказал: малейшее нарушение дисциплины - отправляйте домой. У нас педагогический вуз! Так что все хорошо, что хорошо кончается, пусть радуются, что отделались легким испугом...
На этом их разговор кончился, потому что Эльдарову показалось бессмысленным продолжать его, а Салманов убрал голову и умолк.
Утром Эльдаров встал раньше Салманова. На палубе его уже поджидал Шихмурзаев. Эльдаров пошел на корму. Сел в шезлонг. В другой шезлонг, тот, в котором сидел Садыхов, когда они пили пиво, сел Шихмурзаев. Он пытался улыбаться.
- Честное слово, ничего плохого не делали, - сказал он. - День рождения хотели отпраздновать...
- Почему ты все время врешь? - разозлился вдруг Эльдаров. - Какое рождение?! Что ты болтаешь глупости? Почему не открыл дверь?
- Честное слово...
- Перестань врать! - оборвал его Эльдаров. - Мужчина ты или нет? Сколько можно врать? Какого черта полезли в скно? Кто теперь поверит, что вы сидели за столом, кто?..
- Честное слово... - начал Шихмурзаев.
Поймав себя на том, что цитирует Салманова, Эльдаров несколько остыл, но его все еще бесила нелепость вчерашнего поведения Шихмурзаева и его гостей.
- Зачем нужно было в окно лезть? - повторил он еще раз. Шихмурзаев молчал.
- Что ты молчишь? - спросил Эльдаров.
- Официантка боцмана испугалась... а другая за ней... Что теперь будет?
- А что еще может быть? Вчерашнего тебе недостаточно? - Эльдаров встал.
- Октай-муаллим, вся надежда на вас... - Шихмурзаез тоже встал, голос его дрожал. - Прошу вас как-нибудь повлияйте... Если он напишет, нас исключат...
- Да не волнуйся, не напишет, - сказал Эльдаров. - Разве ты виноват в чем-нибудь? Нельзя так всего бояться. Все будет хорошо. Я не дам вас в обиду...
Когда Эльдаров вернулся в каюту, Салманов умывался.
- Ну, как самочувствие Шихмурзаева? - спросил он, хитро улыбаясь.
- Волнуется.
- Ты успокоил его?
- Как я мог успокоить, если от меня ничего не зависит.
- Ну, не надо скромничать, от тебя зависит столько же, сколько и от меня. А то, что ты не стал его успокаивать, это хорошо. Пусть не думает, что все так просто.
