Ольга Туманова - Мысли
Господи, какие глупости я говорю. Храп - трагедия. А вокруг столько несчастных женщин, столько злобы, пьянства, убийств.
Нет-нет, я вовсе не хочу сказать, что вокруг все черно и люди гнусны, нет-нет, что ты, упаси меня Бог. Я просто пытаюсь объяснить тебе, что та жизнь, о которой ты тоскуешь, совсем не так заманчива. Вот и мама твоя, наверное, мечтала порхать грациозной ланью под любящим взглядом твоего папы, а вместо этого в ее жизни только тяжелые сумки, они рвут руки, а мама счастлива: она достала что-то вкусненькое для тебя, она сумела заработать на вкусненькое. В магазинах - очереди, на автобусной остановке толпа, и не мужские руки, какими они мечтаются тебе, а скотские лапы, грубые локти отпихивают ее от автобуса в грудь, в лицо; вокруг брань, вонь, а ей надо скорей-скорей домой, ведь там ты. И так болит голова, и так болит позвоночник, и так хочется упасть на чистую постель. Но надо купать тебя, и мама счастлива, что сегодня есть горячая вода. А если нет горячей воды, она ставит на плиту бак. А если нет холодной воды, она бежит за три квартала к колонке, и радуется, что колонку не закрыли, как все другие вокруг, и если папа не задержался на работе и идет ей навстречу и подхватывает у нее ведро, мама счастлива. И надо еще постирать, и надо кое-что подремонтировать, ведь так быстро все рвется в переполненных автобусах, а в магазинах ничего нет, а в коммерческие она не ходит, их цены для нее недоступны. А ты обижаешься, что мама где-то задержалась, а ты так скучала весь день. Ты обижаешься, что мама не хочет посидеть рядом с тобой весь вечер и говорить, говорить, а когда она - наконец-то! - садится рядом с тобой, глаза ее спят.
И в прихожей, прижав ко рту натруженную ладошку, беззвучно плакала худенькая темноволосая женщина.
Девушка снова сделала протестующий жест, как бы отводя от себя слова Марины Сергеевны, и по лицу девушки прокатились волнами раздражение и боль.
- Да-да, детка, конечно, - мягко заговорила Марина Сергеевна, - конечно, ты думаешь, мне легко говорить. А может быть, ты думаешь, я говорю неискренне? Я с тобой откровенна абсолютно, как сама с собой. Поверь, я тебя понимаю. Я бы тоже в шестнадцать лет никому не поверила, что жизнь такая печальная тоскливая вещь. Я в те годы стояла на прекрасном песчаном берегу, нежный теплый ветерок ласкал мое красивое точеное тело, у ног моих покорно и доверчиво плескалось огромное уютное море, и солнце, огромное щедрое солнце сияло над моей головой, и я входила в морскую воду, такую нежную, чтобы плыть, плыть, плыть...
А жизнь... Такая долгая, столько успевает принести горя... И такая краткая, если вспоминать минуты счастья.
Что моя жизнь? Всю жизнь училась - в институте, на курсах, на семинарах, каждую свободную минуту читала, чтобы теперь, когда жизнь проходит, узнать: все, чему я всю жизнь так честно, так старательно училась - ложь.
Что такое моя жизнь? Работа. Без праздников, без выходных. Всегда тетради, конспекты, методички. И всегда верила: все ради высшей прекрасной цели, ради того, чтобы однажды все люди на земле стали счастливы, чтобы пришла на землю справедливость. И - вдруг! - узнаю, что я всю жизнь без устали и без отдыха сеяла в детские души не святые зерна добра и света, а семена зла и лжи.
Что моя жизнь? Бесконечные болезни детей, вечный страх за их жизнь. Очереди у кабинетов врачей, очереди у прилавков магазинов... И - вдруг! - дети взрослые, и у них своя жизнь. Своя, мне совсем непонятная жизнь, "новая". Они, мои - мои! - дети не хотят учиться - чтобы всю жизнь просидеть над книгами, как ты, и получать столько, сколько ты получала? Ну, что ты в жизни видела? И у них есть деньги, у тебя никогда не было таких денег, но тебе их деньги не кажутся большими, они тебе кажутся грязными, стыдными, преступными, потому что родились на чьем-то горе, на чьем-то отчаянии. А они презрительно усмехаются, когда ты при них выгребаешь тушенку до самого дна банки. Они болезненно морщатся, если ты, забывшись, начинаешь говорить с ними о любви к России.
Что моя жизнь... Сон: я больна, я обречена, я непременно скоро умру, и чей-то голос: так что же ты сделала в жизни? С чем ты идешь ко мне?
- Детка, - склонилась Марина Сергеевна низко-низко к девочке и заговорила совсем тихо и страстно. - Детка, а если твоя болезнь, твой недуг не беда твоя, а твоя избранность. Да-да, а ты вот возьми и попробуй посмотреть на себя так; может быть, Бог просто уберег тебя от низменных соблазнов, от суеты. Чтобы твое тело не мешало твоей душе. Чтобы ты могла видеть, понимать, осознавать то, что люди, подточенные буднями, познать не могут. Детка, - шепнула Марина Сергеевна, - а если тебе заняться религией?
- Религией? - растерянно и протяжно переспросила девочка.
- Да-да, религией, - все более загораясь своей идеей, вдруг возникшей, говорила Марина Сергеевна. - Я о ней сама ничего не знаю, только то, чему учили учебники по атеизму. Много о религии в книгах по нашей истории, но там тоже все о распрях, о каре. Мне кажется, религия - совсем другое.
- Но дедушка, - робко возразила девушка, и в прихожей в напряженном ожидании замерла строгая фигура пожилого подтянутого мужчины, и мышцы лица его напряглись, и желваки заходили под скулами, и глаза стального цвета холодно и строго смотрели в проем двери.
- Ну, ты деда-то не перевоспитывай, - и голос Марины Сергеевны улыбнулся. - Ты пойми, ему столько лет внушали: религия - зло, ложь, ее необходимо уничтожить. Он про религию знает все, как ты про любовь; не может он проснуться завтра утром и понять, что самый справедливый, самый прекрасный цвет, с которым он с бутылкой зажигательной смеси шел на бронированный танк, цвет несправедливости и горя. Ну, вот тебе сегодня скажут, что ты не Лена, а Зина, и вообще ты не девочка, а мальчик, да и вообще не на Земле ты вовсе живешь, а на неизвестном тебе астероиде. Ты поверишь? Ну, и не перевоспитывай деда, это его право верить в то, во что ему верить хочется. Но ведь все наши великие писатели, все наши великие философы, о которых мы, к сожалению, ничего кроме имен и не знаем (да часто и имена не помним), все они были глубоко верующие люди, но мы решили, что все они чего-то там недопонимали, а вот мы все грамотные. А может быть, мы чего-то не поняли? Может, они ближе нас были к истине? И все они думали о смысле жизни, все пытались понять, зачем Бог создал нас. Их.
Наша жизнь похожа на огромный океан, не наша - моя, твоя, соседей - жизнь человечества, и человечество плывет по океану, и когда на океане штиль, человек помнит, что рядом с ним в океане живет масса разнообразных существ, и спускается к ним с аквалангом и на гидростате, и любуется подводными пейзажами и собирает подводные растения и изучает подводный мир. И все вокруг солнечно и ясно, и человек знает, к какому берегу он плывет и зачем он туда направляется. Но вот приходит шторм, смерч, циклон, цунами, и человек зависает на гребне волны, что несется неведомо куда неведомо зачем, и человеку кажется: он один в этом мире, и пришел конец света. Но потом снова штиль, снова человек видит солнце и пытается понять: отчего и зачем был тот страшный смерч. И вновь видит берег. И вновь знает, куда и зачем он плывет. Ты никогда не задумывалась, мы говорим: в те годы решалась судьба государства - крещение Руси, борьба с татаро-монгольским игом, Петровские реформы - обо всем так кратенько-кратенько говорят на уроке истории, и всем кажется понятным, что там было и для чего, а ведь тогда тоже жили обычные люди, им надо было растить детей, кормить их и самим решаться на какие-то поступки, и они не могли посмотреть на свою жизнь спокойными глазами постороннего, потому что они жили не в штиль, а на гребне какой-то сумасшедшей, как им казалось, волны. Вот и нас занесло куда-то вверх, и мы замерли в сером тумане брызг и не видим за ними ничего, кроме грязной пены грозного океана, и ждем в ужасе, куда ветер и волна вынесут нас - в спокойную бухту, на неприступную скалу, или мы утонем в морской пучине.
Может, Бог тебя избрал, чтобы ты могла в тиши думать о душах людей, что с тоской барахтаются в холодной грозной воде и даже не знают, в какой стороне берег? Мне кажется, религия может сделать тебя счастливой, да-да, счастливой, ты поймешь, зачем ты живешь, ты почувствуешь, что ты нужна людям, что не они тебе, а ты им можешь облегчить жизнь.
Я, право, сама не знаю, где можно купить Библию. - Тут Марина Сергеевна вспомнила, что девочка не парализована, она слепа. - Но мне кажется, библия не главное. Главное - твоя душа, ты откроешь ее Богу, и он сам все в ней прочтет и ответит тебе. Вот завтра все уйдут, ты останешься дома одна, в доме станет тихо-тихо, и ты позови тихонько "Господи", - и мурашки откуда-то снизу, с земли побежали по ногам Марины Сергеевны, поднимаясь по ее телу все выше и выше и проникая в его глубину. - И ты снова позови: "Господи, Господи!" - и запершило в горле у Марины Сергеевны, - и ты почувствуешь - он тебя слышит. Мне кажется, вовсе не нужно кричать громко, можно звать чуть слышно, одними губами. Он услышит, и ты поймешь: вот сейчас он услышал меня и ждет, зачем я его звала. И ты спроси, ты скажи: я знаю, ты сам приходил на землю в образе человека, чтобы страдать и страданием своим помочь человеку искупить ошибки и зло. Но зачем же столько зла вокруг, Боже мой, сколько же на свете горя. И ты спроси: за что? А я? Зачем ты покарал меня? Как должна я снять с себя твой гнев? или ты избрал меня? Так что же я должна делать? Помоги мне понять, для чего ты предназначил меня в этой жизни? Чтобы я видела внутренним светом? Я не умею, помоги мне, научи. Вот увидишь, ты поймешь, чем ты должна заняться. Может быть, ты начнешь писать стихи, тонкие хрустально-прохладные. Может быть, ты услышишь музыку, удивительную, какую не слышал еще никто и никогда. А может быть, ты сумеешь рассказать людям о Боге, и Бог поможет тебе найти слова, и голос твой сквозь уличную сутолоку дойдет до сердца людей, и люди захотят быть и добрее, и милосердней.
