Вячеслав Шишков - Дивное море
- Чо-чо-чо же это? Ваше благородие, как же это так? - Он сразу стал еще ниже ростом, лицо побелело, задергалось, он бросился за офицером. Ваше благородие, миленький!.. Ка-ка-как же так? За что же? Я ведь только... Я только прогуляться... Я... я... я... Озеро-то, день-то какой, благодать-то...
Но его схватили за ворот и за руки, поволокли к камням. Игнат сопротивлялся: пахал землю каблуками, валился на спину - зипун трещал.
- Братцы, миленькие, не тащите, я сам. Вы только выслушайте, братцы. Барин-то ушел, не увидит. Вы отпустите меня, братцы. Я ведь тихий человек. Братцы, солнышко-то какое...
- Не разговаривай!
Прапорщики обливались потом, тяжело пыхтели, все посматривали по сторонам. Навстречу - скуластый солдат с удочкой, в картузе - рыба.
- Слушай, Иванов, - остановили его прапорщики, - не можешь ли ты расстрелять вот этого мужичишку-партизана?
Солдат задвигал вверх-вниз бровями, спросил:
- Кто приказал?
- Поручик Чванов.
Солдат почесал спину, прощупал взглядом скорбного Игната и, засопев, пошел своей дорогой.
- Раз взялись, так и кончайте сами. А мы этаких не расстреливаем.
Прапорщики впадали в уныние. Тихим шагом, нога за ногу, повели Игната дальше.
Тем временем красные незаметно стягивали под шумок свои силы в обхват леса, где, распустив слюни, шлялись белые, лакомились ягодой. Еще на рассвете, когда особенно был густ туман, красные с большим трудом втащили на утесы три горных пушки, пулеметы. Но об этом ни Игнат, ни прапорщики не знали.
Белых солдат на берегу не особенно много. Но вот навстречу двое.
- Слушай, молодцы, - опять приостановились прапорщики, - мы вам дадим по пятерке, расстреляйте, пожалуйста, вот этого. А то мы хвораем, лихорадка бьет, промажем.
У Игната задрожала под усами испуганная улыбка, а нутро заледенело. Из груди вырвался болезненно-нервный хохоток.
Солдаты, хмурые, чем-то удрученные, слегка подвыпившие, словно ничего не замечая, обошли остановившихся и надбавили шагу.
- Мы будем жаловаться начальнику отряда! - крикнул Чернышев. - Вы пьяны. Как ваши фамилии?
- Подь к черту, - не оборачиваясь, буркнули солдаты.
Взмокшие, как в бане, прапорщики не знали, что им делать. Они уже не рады, что связались с этим "рыжим мужичишком". Но приказ поручика исполнить необходимо.
По лесистым склонам гор все еще слышались звонкие выкрики людей, взлетала песня, заливисто голосила гармонь: народу в горах густо.
Прапорщики стали вслух совещаться, где удобнее Игната расстрелять. Если к кустам поставить, - а вдруг промажешь, пуля может в лес стегнуть да своего устукать; если же мужика к воде послать, - на народе как-никак расстреливать неловко. Игнат был как не в себе, весь дергался, улыбался полоумной страшненькой улыбкой, потом сказал:
- Братцы, не сумлевайтесь, я место такое знаю неопасное...
- Не скули, грыжа, надоел!
- Эвот-эвот стог стоит, я на него залезу, а вы меня снизу и стрелите. Ежели и мимо, пуля тогда вверх сиганет, не душевредно для ваших-то. Да нет, вы не станете убивать меня, вы добрые, по поступкам вашим вижу, что вы...
- Дурак! Ежели тебя не расстреляем, нас самих на осину вздернут...
- Пустите меня, господа хорошие, вас бог не оставит. Вот здесь, в кустышках, я и утек бы. Миленькие, братцы...
- Тьфу!
Так шли вперед к стогу, к смерти. Игнат все похохатывал, все от страху похохатывал безумным, диким хохотком. Но вот внезапно посунулся назад, весь исказился:
- Миша! Откудов ты?
Сухощекенький мальчонка лет шести с корзиночкой в руке, - в корзинке малина, хлеба ломоть, в тряпочке соль, - тоже закричал:
- Тятенька, куда ты? Тятя!
- К расстрелу, Миша!
- Ой, тятенька, пойдем к нам, не воюй! Мы с мамынькой здеся, в лесочке. Дедушка на подводе нас привез.
И было побежал Миша к отцу, и было схватил отца за трясущиеся руки, но обозленные конвоиры отшвырнули его:
- Прочь, змееныш, а то и тебе будет то же!..
- Мишка, уходи! - У отца сорвался голос; всхлипнув, он затопал на сына: - Уходи! Беги к мамке, беги к дедушке, я сейчас приду! Нечего тебе тут разглядывать. Слышишь?
Мальчонка не двигался, только молча плакал, бледное лицо его горестно сморщилось, залилось слезами. Корзинка с малиной поставлена, левая нога сама собой подогнулась, руки-палочки просительно сложены ладонями друг к другу:
- Дяденьки, миленькие, отпустите тятю. Мы с ним к мамыньке... Ой, отпустите, ой, ой!..
Потрясенный, потерявший голову Игнат бессмысленно глядел на сына. В грудь отца вошла, как нож, необоримая жалость к Мишке. Глухой стон, подобный мычанию, вырвался из груди его. Игнат смерти не боится, но он не даст убить себя на глазах своего единственного детища. "Миша, Мишутушка, ангел", - мысленно шептал он в каком-то исступленном помрачении.
Но палачи-конвоиры не могли понять острейших мук Игната. Черный, как жук, кривоногий плюгаш Зайцев уже начинал входить во вкус: глаза кровянились, взгляд зверел, на костлявых скулах вспухли желваки.
- Чего нюни распустил! Шагай! - злобно пнул он обессилевшего Игната в шею.
А мальчонка все не уходил, все умолял дяденек и несчастным своим видом и рвущимся, как нитка, пискливым голосом. Тогда Игнат, вырвавшись из рук конвоиров, просунулся к кусту, судорожно выломал вицу, опять затопал на парнишку:
- Уходи, сукин ты сын! Запорю!!.
Мальчонка, удивившись, подхватил корзинку и, перхая всхлипами, кособоко побежал прочь. Сердце отца перевернулось. Отец в отчаянии посмотрел сыну вслед, уткнулся лицом в пригоршни и тихо, в прихлюп, заплакал.
Шли или не шли, не знает. Вот он - стог, тот самый... Прапорщики сняли винтовки.
В это время с заполошным криком то здесь, то там скатывались с лесистых гор парни и солдаты. В лагере белых началось движение. К палатке начальника белого отряда проскакал всадник, за ним - другой. Рыболовы бросились от воды к обозу, к пулеметам. Игнат, до забвения погруженный в свою участь, ничего не замечал:
- Неужто жалости в вас нет? Неужто убьете? Братцы, а? День-то какой, солнышко-то...
- Живо-живо-живо! Залезай! - тревожно во все стороны завертели прапорщики головами.
Игнат покарабкался на стог, кой-как взобрался на верхушку, распрямил спину и в последний раз охватил весь мир глазами. Байкал все так же беспредельно сиял, и день, как праздник: птицы пели, высвистывала иволга, белые паруса удалялись в голубеющую мглу. Игнат пошарил в кустах глазами: нет Мишки. Мишка, слава богу, не увидит. Он закрыл ладонями лицо, борода его дергалась.
Прапорщики, испуганные начавшейся суматохой, наскоро прицелились. Стукнули два их торопливых выстрела. И тотчас же со стороны красных ударил громовой пушечный раскат, за ним другой и третий. Горы вздрогнули и сотряслись. Взмыли в небо тучи гагар и чаек. Игнат кувыркался со стога впереверт, потом воткнулся теменем в землю, момент постоял на голове и тихо пал на бок.
Прапорщики без оглядки убежали. Схоронившийся в кустах, зорко наблюдавший за отцом Мишка, забыв корзинку, бросился к лесу, жутко орал:
- Ой! Ой! Убили!.. Мамка, дедушка... - И лицо его исковеркано страхом, глаза вылезли из орбит.
По откосам скал кубарем катились внезапно атакованные белые. Трескотня пулеметов, ружейные выстрелы, гвалт, хаос. Дело было кончено молниеносно. Белые отброшены с уроном, часть врага опрокинута в озеро.
Поручик Чванов не успел выдернуть зуб и попал в плен пьяный. Кому перешел в наследство портсигар - осталось неизвестным.
1934
