Вячеслав Кондратьев - Не самый тяжкий день
- Нет. Что сделано, то сделано. Не думал, конечно, что война такая будет,- вздохнул сержант.
- Думал, ать-два, вперед на запад, с барабанным боем? Так, что ли? усмехнулся Мачихин.
- Так не думал. Я же кадровый, войну представлял все же. Но не такой.
- Страшное дело война,- вздохнул и Мачихин.
Тут появилась Катя с котелком в руках, раскрасневшаяся от бега, с довольной улыбкой.
- Полный котелок! Видали? - Она победно махнула котелком.- Пойдемте, дядя Федор, с дороги, недалече полянка есть, там и поедите.
И она повела их в глубь леса, где и верно оказалась сухая поляночка. Там и присели, вынули "инструмент", то есть ложки алюминиевые, и принялись за кашу. Каша была почти горячая и масляная, умяли за милую душу.
- Как же тебя мать отпустила? - спросил Мачихин, облизывая ложку.
- А что она могла? В цепи, что ли, заковать или в амбар запереть? Небось совершеннолетняя я.
- Дурешка ты, Катя-Катерина. Война-то и мужикам невмоготу, а вам?..- И добавил, засовывая ложку за обмотку: - Спасибо за заботу, Катюша. Наелись от пуза.
- Да, да, большое спасибо,- заулыбался и сержант, и хотел было дотронуться до Катиной руки, но она спрятала за спину.
- За что благодарить, подумаешь, какое дело - котелок каши,- сказала она, окинув сержанта настороженным взглядом.
- Что-то неласковая у тебя землячка, Мачихин,- обиженно произнес тот.
- У тебя поумней слов не нашлось? На фронт же двигаются. Так ведь, Катя?
- Каждую ночь команды ожидаем. Сколько верст-то до передовой?
- Близко она, Катя. Верст двенадцать... Ну, ты расскажи, письма-то из дома получаешь? Я уж три месяца от женки - ничего.
- Получаю, дядя Федор. Последнее, когда в госпитале лежала. Беспокоится мама обо мне очень, особо после того, как на Зину похоронка пришла. Вы уж отпишите ей, что живой-здоровой меня видели.
- Конечно, отпишу, Катя, а как же... А что с отцом твоим, что об остальных пишет?
- Много похоронок в нашу деревню идет. А вот на кого, не писала, только про Зину...
- Очень Зинушку жаль...- горестно покачал головой Мачихин. - Помню ее, боевая девчоночка была, озорная... А вот Оля вроде тихоня, молчунья. А она как?
- Про нее не знаю я,- ответила Катя, но как-то уклончиво, отвернув глаза.
- Вообще-то, не бабье дело - война,- после некоторого раздумья сказал Мачихин.- Ваше дело все же рожать.
- Не то вы говорите, война же,- торопливо возразила она.
- Ну и что война? Самое то я и говорю, Катя-Катерина,- убежденно произнес он.
- Ладно, не будем об этом, дядя Федор. Рада я очень, что вас повстречала. Часть-то наша только сформирована, еще не подружилась ни с кем, а с вами, как с родным, поговорить можно.
- Ты и говори, Катюша, говори... Что, сержанта стесняешься? Так он в сторонку отойти может. Верно, сержант?
- Пожалуйста,- поднялся тот не очень-то довольный и отошел в конец полянки.
- Ну, говори, Катюша.
- Да не знаю как и сказать? Что-то страшно мне на фронт идти.
- По второму разу завсегда страшней, Катя, но ничего, надо на лучшее надеяться. Ты при полку связистка-то?
- При полку.
- Ну это, значит, не самый передок. При полку полегче, чем при роте-то или батальоне.
- Расстроила меня мать письмом своим... Непонятное письмо какое-то. Жалко мне ее очень.
- Ну, об этом раньше надо было, Катюша, думать, когда в армию рвалась.
- Тогда не думала, а сейчас сердце разрывается. Она же такое мне написала! Такое!
- Чего же она могла такого тебе написать? - удивился Мачихин.
- Не могу я вам сказать, не могу... Только после этого письма я сама не своя.- В голосе Кати чувствовалось смятение, но расспрашивать больше Мачихин не стал - не хочет или не может девчонка говорить, чего уж тут.
Вынул Мачихин махру, долго крутил самокрутку, долго чиркал кресалом, пока не выбил огонь и не прижег цигарку.
- Не нравится мне ваш сержант, дядя Федя. Обглядывает всю, будто раздевает. У нас такие свои есть. Надоело,- махнула она рукой.
- Что ж, такое ты тоже должна была знать, чай, не маленькая, каково бабе среди мужиков жить,- с горечью сказал Мачихин.
- Много вы от меня хочете, дядя Федор. Девчонкой же была совсем, только восемнадцать исполнилось. Ни о чем таком я тогда не думала, я Родину защищать хотела.
- Родину защищать? - проворчал Мачихин.- Тоже мне герои. Мужиков, что ли, мало?
- Все-таки дело-то мы делаем, дядя Федор,- мягко возразила Катя, а поглядев на сержанта, добавила: - Позови сержанта-то, а то неудобно.
- Ничего, удобно. Ну, что ты еще сказать мне хотела?
- Да все вроде.
- Тогда позовем... Сержант, иди к нам! Сержант, сидевший на какой-то кочке, поднялся и подошел. Понял он, что неверный тон в разговоре с Катей взял, что развязность его ей не по душе, а он привык нравиться девушкам и всегда хотел этого. И хоть сейчас вроде ни к чему завлекать Катю, встреча-то мимолетная, через полчаса разойдутся и больше не встретятся, но все равно - уж так был устроен - хотелось ему произвести впечатление, а потому подошел скромненько, глаза не пялил.
- Вы, Катя, на меня не обижайтесь за глупые слова Я же малость ошалевший оттого, что живым вышел, ну и мысли у меня оттого тоже шальные. Не пришлось мне погулять до армии, в тридцать девятом в клубе из-за девчонки подрался, заступился, ну и угодил я на год, хоть и невиноватый был... Вышел, и через день повестка в армию, а через полгода - война. Понимаю я, не до ухаживаний вам, не до трепа.
- Какой треп, когда впереди передовая маячит? Хорошо, что допер ты до этого сам. Ну, присядем на дорожку, да и тронемся. И нам пора, и Кате, наверно, тоже.- Мачихин присел.
Присели и сержант с Катей, которая после слов сержанта уже не глядела на него с недоброй настороженностью, а стала смотреть просто, даже вроде сочувственно Мужчины закурили, а она сорвала какую-то травинку и - в рот взяла, пожевать. Разговора не получалось, сидели молча, каждый в своем.
Первой поднялась Катя
- Ну, дядя Федор, прощаться пора. Вы уж матери моей обязательно отпишите, что видели меня. Слышите - обязательно.
- Конечно, Катюша
- А вы мне номер своей полевой почты не дадите? - робковато спросил сержант
- А зачем вам? - опять насторожилась Катя.
- Писать вам хочу. И от вас получать письма хорошо бы. А то, что, встретились, и - в разные стороны. А мне вам, может, много сказать нужно.
Катя подумала немного, а потом сказала:
- Ладно, записывайте.
Сержант обрадованно вынул огрызок карандаша, бумажку и записал.
- Спасибо, Катя. Значит, черкну я вам из госпиталя?
- Пишите, что мне, жалко,- вроде бы безразличии ответила она, но все же улыбнулась, потом подошла и поднявшемуся Мачихину, прижалась к его груди.
Он поцеловал ее в щеку, погладил по голове. Подала она руку и сержанту, который уже не стал долго ее держать, а лишь пожал тихонько.
- Ну, Катерина, желаю тебе того, что каждый солдат другому желает.Голос Мачихина дрожал немного, а здоровой рукой тер он глаза.
- Да, да, всего вам хорошего, Катя,- заспешил и сержант.
Вышли они на дорогу и пошли. Катя стояла и махала им вслед, сержант тоже, часто оборачиваясь, помахивал, пока не скрылась она за поворотом.
Поначалу шли молча. Мачихин часто вздыхал, крякал, а сержант, видно, ходьбой рану разбередил и когда оступался, то или стон у него вырывался, либо матюки. Версту всего прошли, и пришлось перекур делать. Присели. Закрутив цигарку, Мачихин буркнул:
- Тяжело у меня на сердце, сержант, все о Катьке глупой думаю. Что-то в глазах у нее нехорошее стояло. Приметил?
- В глазах не приметил, а что грустная была, то верно.
- Прямо хоть вертайся к ней,- сказал Мачихин.
Сержант полез в карман гимнастерки, вытащил купюры и стал считать.
- Порядочно у меня деньжат. И сальца купить можно и картохи. Давай в следующей деревне пошукаем?
- Ладно,- согласился Мачихин и вдруг вздохнул.- Знаешь, сержант, хотела мне что-то Катерина сказать, да не решилась. А что, никак в ум не возьму.
Вскоре желанная деревня перед ними и показалась. Сержант Мачихина у околицы оставил, а сам пошел по избам. Полчаса примерно он пропадал, а когда появился, то уже издалека увидел Мачихин по походке, что идет тот с добычей. И верно, когда поближе подошел, то видно уже стало, что карман бридж оттопыривается, а в руках несет что-то в газетке. Оказалось - сала кусок невеликий, картоха вареная. Хлебца, увы, не было.
- В кармане-то что? - с надеждой спросил Мачихин.
- Водичка, Мачихин, водичка обыкновенная. Запить-то надо.
- И то верно, засохло горло.
Присели, нарезали сало. Было оно старое, желтое, но жевали за милую душу, да и картошка вареная вкусной казалась, давненько не ели. Кусок бы черняшки - совсем бы хорошо стало, но ничего не поделаешь, и за это добро сержант двести пятьдесят целковых отдал.
- Не хотела баба за деньги продавать, если бы вот, говорит, бельецо или обувку какую,- сказал сержант.
- А чего она на деньги сделать может?
- В общем, из жалости продала.
После еды разморило их, сало-то - не пшенка, легло приятной тяжестью, и почувствовали они вроде настоящую сытость.
