Михаил Федотов - Иерусалимские хроники
"Вы арестованы,--сказал в штатском.--Где микроскоп?" Если бы не спящий китаец Хаим, то мы были бы очень похожи на сцену из экранизации "Трех мушкетеров", которую я недавно посмотрел по иорданскому каналу: граф Рошфор приходит с тремя полицейскими, а Портос, тоже килограммов под сто двадцать, бьет его скамейкой, а потом д'Артаньян с графом Рошфором сражаются на льду и ругаются по-арабски. Я вообще раньше не помнил такой сцены у Дюма, и там точно не было никаких китайцев.
"Какой микроскоп, -- сказал пьяно Шнайдер, -- я не знаю, какой микроскоп! Пузо, скажи им!" -- добавил он Портосу.
"Обыщите этих людей и весь дом!" -- сказал в штатском. Собственно, обыскивать у Аркадия Ионовича можно было только: кровати, два метра кухня и шкаф.
"Вы в шкафу посмотрите! -- нагло сказал Портос. -- Нету у него никаких микроскопов".
Полицейский открыл шкаф и вытащил оттуда несколько скомканных детских курточек. Одну я узнал: несколько дней назад она пропала у соседки с веревки.
"Скажи, Шнайдер, где цейсовский микроскоп?! -- снова сказал в штатском. -- Хевре, забирайте его".
Тогда Шнайдер сказал, что он не может ехать с полицейскими, что ему надо на работу, сторожить. Но в штатском ему ответил, чтобы он не беспокоился, что уже ничего сторожить не надо. Было слышно, как они на него орут на лестнице и заталкивают в машину. Аркадий Ионович и Портос вышли на лестницу, чтобы посмотреть, как Шнайдера увозят, но домой после этого они уже не возвращались: во двор навстречу полицейскому фургону со Шнайдером въехал еще один полицейский фургон, который вызвал кукурузник с Агриппаса. Портос сразу исчез. Он не стал дожидаться, пока машины обменяются приветствиями, спустился по лестнице и исчез.
А Аркадия Ионовича и кукурузника с Агриппаса повезли на Русское подворье разбираться. Кукурузник очень не хотел ехать, а Аркадий Ионович не хотел ехать без кукурузника, и их обоих затащили в машину силой.
Я допил бренди из чашки и съел еще несколько маслин. В комнате было темновато. Лежало несколько шабатных свечек, на которых Шнайдер пек яйца, если ему хотелось поесть горячего. За диваном, на котором все еще спал китаец, были сложены пустые бутылки с праздничными золотыми наклейками. Еще в комнате был одностворчатый шкаф "Шалом" и две железные сохнутовские кровати, еще очень хорошие. Детские вещи из шкафа полицейский бросил на пол, а сам шкаф "Шалом" стоял нараспашку, и я старался в него даже не смотреть: посреди всего мушкетерского хлама, в центре шкафа, на ворованных с веревок синтетических кофточках задумчиво стоял огромный западногерманский микроскоп с длинным беленьким тубусом. Полицейские его тоже видели. Его нельзя было не увидеть. Видимо, полицейские не знали точно, что они ищут, или им еще не приходилось в своей практике сталкиваться с кражами микроскопов.
Я машинально ел маслины и думал, что с микроскопом нужно что-то делать. Если в полицейском управлении в конце концов разберутся, как выглядит микроскоп, то мало того, что Шнайдер снова получит свои полтора года, с которых ему скостят треть за примерное поведение, но еще и Аркадий Ионович, который точно обещал, что бросит пить и станет администратором гостиницы, получит какой-нибудь условный срок, а все из-за того, что я тут сижу, ем их ворованные маслины и не могу принять мужское решение.
Я осторожно завернул микроскоп в два махровых полотенца и выглянул из квартиры на улицу. Около синагоги все еще стояла большая толпа возбужденных курдов, которым жена кукурузника что-то громко рассказывала. Я свернул в противоположную сторону и пошел переулочками кружным путем до дома. Я крался по самой стеночке, и меня, кажется, никто не заметил. Я решил спрятать его в диван, где у меня лежало ватное одеяло, которое уже наполовину сожрали мыши. Мне их было не переловить, потому что я не люблю кошек, а в мышеловку попадались только самые активные, а те, которые не попадались, очень быстро рожали новых, и они снова начинали грызть это одеяло.
Но когда я стал распеленывать микроскоп, я вдруг со всей хрустальной ясностью понял, что я ошибся и забирать его не следовало. Полицейские его точно видели. Теперь, если они увидят его фотографию, то они его вспомнят. У Аркадия Ионовича есть стопроцентное алиби: он никак не мог перепрятать микроскоп, сидя у них в полиции. И взять его мог только я или спящий китаец, которого они даже не заметили среди бутылок. Надо было нести его обратно.
Я снова завернул микроскоп в полотенца и понес его обратно, но внести его в квартиру Аркадия Ионовича было уже нельзя: еще внизу я услышал, что в его квартире кто-то громко разговаривает на иврите. Поздно.
Оставалось его зарыть. Вокруг было полно таких домов, в которых можно зарыть. Эти дома скупает городское управление: заброшенные или после пожаров, в них иногда ночевал Шнайдер, когда у Аркадия Ионовича бывали приличные гости. Шнайдер хранил там матрац, который собственно и был его единственным достоянием, и я ему даже завидовал -- сам я обязательно начинаю обрастать вещами, которые жалко выбросить. Еще у него было много мужских заграничных паспортов, которые он прятал в разные щели, я сам видел паспорт на имя Ван-Дейка, но ими совершенно нельзя было пользоваться, потому что, когда Шнайдер предъявлял паспорт и кредитную карточку в любом, даже арабском, магазине, всем сразу же становилось понятно, что это не Ван-Дейк. Сам Шнайдер очень быстро забывал, где у него хранятся паспорта. Я вообще не видел в своей жизни второго такого человека, у которого настолько бы отсутствовала память. Я нисколько не сомневался, что он уже начисто забыл, куда он спрятал этот микроскоп.
И вот в таком заброшенном дворе микроскоп можно было спрятать и забросать мусором.
Надо было мне их утром впустить. Попили бы чаю, и ничего, я бы от этого не умер. Может быть, толстый художник не стал бы гоняться за женой кукурузника, не бей я его так больно по яйцам. У него на это могла быть реакция. Очень мне надо сидеть тут и копаться, как Раскольникову, в этом мусоре! Еще я ругал себя за то, что не заступился сейчас за Аркадия Ионовича и дал его увезти живым в тюрьму. Я уговаривал себя, что у него только начался запой и в участке его полечат, но на самом деле главной причиной было то, что иногда я страшно тщеславен, и мне не хотелось, чтобы сразу все соседские курды видели, как я якшаюсь с деклассированными элементами.
Но скоро выяснилось, что я слишком драматизировал события: когда я вернулся домой, у меня на диване сидел довольный Аркадий Ионович и прямо светился от счастья. "Не будьте таким идиотом, -- сказал он, когда услышал, что я спрятал микроскоп. - Теперь, когда эти балбесы меня отпустили, подозрения снова падают на меня! Кто вас вообще просил вмешиваться? Срочно отройте его обратно и отнесите ко мне. Никто там не разговаривает. Я только что оттуда. Это Шлема Рубинфайн вернулся из сумасшедшего дома на выходные".
У нас такой район, что половина соседей откуда-нибудь вернулась.
-- Слушайте, а может быть, микроскоп отнести Зафрану? -- спросил я.
-- Он -- астроном. Зачем ему микроскоп? Смотреть на звезды?
-- Шуре еще можно отнести. Они приличные люди. Работают в патентном бюро.
-- Не надо никому ничего носить. Отнесите микроскоп на место и постарайтесь разбудить китайца. Не нужно нам лишних свидетелей. Я узнал, что на Шнайдера поступило три заявления с точным перечнем всего, что он украл. Пусть его посадят, что вам за дело? Отдохнет от питья, а я хоть смогу помыть в квартире пол. Несите, несите. И закройте его какой-нибудь тряпочкой, чтобы его кто-нибудь по ошибке не украл. Я вернусь дней через пять, когда тут все уляжется. У вас действительно нет денег? Ладно, ладно, не кричите на меня.
Аркадий Ионович ушел. А я прочитал про себя детскую считалочку, чтобы успокоиться, почему-то побрился и снова через забор полез за микроскопом.
Глава третья
ИЗ БАКУ
Дул пронизывающий ветер. Днем шел дождь со снегом, и теперь на тротуарах хлюпала грязь. Я вышел на улицу и сразу зачерпнул полный ботинок. В магазине моего хозяина горел свет, и я прошел мимо, не оборачиваясь.
Я весь день ничего не пил. Как-то все время не получалось. Ближе всего было зайти к Борису Федоровичу Усвяцову, если он в такой холод заночевал на Агриппас. У Бориса Федоровича было два места, где он сейчас мог находиться: в подвале старого Английского госпиталя или в развалинах за "Машбиром", где в разрушенном доме стояла комната с проволочной кроватью и было посветлее. С ним вместе сейчас жил Шиллер, парнишка из белорусского местечка, который сильно пил и вел полубродячий образ жизни. Я покричал снизу, но никто не откликнулся. Наверное, они спали мертвецким сном или еще не вернулись. Забрать Бориса Федоровича не могли: в зимние месяцы он мало бывал трезвым, его обыскивали прямо в машине и сразу отпускали, чтобы не возиться. Кажется, я стоял в воде. Если комнату в такой ливень залило, Борис Федорович мог увести Шиллера в госпиталь.
