Юрий Бессонов - Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков
Уклад тюремной жизни, как мне потом в том пришлось убедиться, здесь был сравнительно мягкий. Начальник тюрьмы относился к арестованным не плохо. Спали мы на полу, но с одеялами и подушками из дому. В маленьком городишке у всех сохранились еще запасы продуктов и поэтому мы могли жить «передачами с воли». Казенный паек был очень плох.
В то время в России начинался голод и на воле уже выдавали одну восьмушку фунта хлеба. Как же могли кормить в тюрьме?
В 6 часов утра нам давали кипяток и маленький ломтик хлеба, в 12 часов приносили большие тазы, деревянные ложки, а затем приходили кашевары с котлом и тазы наполнялись мутной водой, которая пахла воблой. Единственное качество этого «супа» то, что он был горяч; и после обеда опять поили кипятком. В 5 часов дня та же картина что и за обедом, только вода становилась еще светлее. Затем опять кипяток.
Я видел мелких уголовников, сидевших на этом казенном пайке в продолжении двух месяцев. Они уже начинали пухнуть от голода.
В это время нас еще водили в маленькую тюремную церковь. Вся обстановка, страдающие, молящиеся люди и сама молитва успокаивали и поднимали хорошее в человеке. Кроме того хотя и издали, но мы соприкасались с внешним миром... В церковь допускались посторонние.
Непривычно было по началу положение арестанта. Часто являлось желание встать, пойти куда-то, что-то сделать, вообще проявить инициативу... и тут стукало в голову — ты в тюрьме.
Время проводили в разговорах, играли в самодельные шахматы и шашки. В нашей камере не чувствовалось подавленности. Большинство обвиняемых никакой особой вины за собой не имело и в этой маленькой захолустной тюрьме красоты большевицкого террора еще не казались нам такими ужасными.
***
Кое-кого иногда допрашивали, но с разбором дел чекисты не торопились. Раза два Юрьева водили на допрос. Допытывали у него, где он достал манифест и как он его распространял, считая факт распространения манифеста доказанным.
Откровенно говоря, я до сих пор не понимаю, как попал к нам этот дурацкий «манифест». Наверное кто-нибудь дал его Юрьеву прочитать и тот забыл его уничтожить. Наконец, на третьем допросе, Юрьеву заявили, что дело его разберут в Петрограде и его переведут туда.
К этому времени Юрьев заболел. На скачках у него была сломана нога и она неправильно срослась, причиняя ему время от времени большие боли. Как раз в это время он очень страдал. Не желая с ним расставаться и в таком его положении отпускать...
... {страницы 15-16 отсутствуют в оригинале!}...
...гу поставленные, немного косящие во внутрь глаза. Вид кретина. Никогда нельзя сказать чем чекист был до революции.
Сами они об этом не говорят, а если и говорят, то врут, а догадаться трудно. И кажется, что он так и родился чекистом.
В течение получаса на нас никто не обращал внимания.
Дело обычное, — привели арестованных.
На столах были разбросаны трофеи последних дел: груды денег, кучи писем, фотографические карточки, бутылки с вином и оружие, — главным образом шашки...
Около них вертелось несколько вычурно-одетых развязных «сотрудников» и две-три «сотрудницы» из типа часто встречавшегося на скэтингах и в кабаках. Не тех милых гуляк-товарищей, которые от души пользовались жизнью, а таких, единственная цель которых была положить себе в чулок.
Наконец двое чекистов подошли к нам и начали обыскивать. На этот раз от нас ничего не отобрали... Затем один из обыскивающих предложил нам идти за ним и нас повели по коридорам. «Совсем как гостиница», — подумал я, когда мы остановились перед № 96.
***
Камера, в которую нас ввели, была общая. Сажени три в ширину и столько же в длину. Одно окно во двор. Помещалось в ней около 50 человек. Теснота, духота и вонь.
На койках, которыми она была сплошь заставлена, сидело по два, по три человека. Большая часть людей, чтобы дышать воздухом, стояла около открытого окна.
Элемент был самый разнообразный, — присяжный поверенный, офицеры, директор банка, доктор, партия клубных игроков и т.п.
Нельзя было не обратить внимания на двух арестованных калек, военных инвалидов. На двоих у них было две ноги и четыре костыля. Работать они, конечно, не могли и занялись, «мешочничеством», т. е. возили муку из деревни в Петроград.
Их арестовали за спекуляцию и уже несколько месяцев этих несчастных калек мотали по тюрьмам.
Среди арестованных, я встретил двух знакомых офицеров: Экеспарэ и Кн. Туманова. Они объяснили нам, что нужно записаться у старосты камеры и подвели нас к отдельной койке со столиком.
На койке сидел высокий красивый старик, который очень ласково и любезно обратился к нам, спросил наши фамилии, записал их, предложил нам посидеть у него и начал расспрашивать за что мы арестованы. — Мы рассказали.
К нам подсели Экеспарэ и Туманов и мне сразу показалось странным, что они, состоя в какой-то организации, слишком откровенно рассказывали про нее в присутствии этого старика. Они даже советовались с ним, как им отвечать на допросе.
Почему-то мне этот старик не понравился и я держался с ним очень сдержанно. Поговорив с нами, наш староста указал нам койку, которую нам можно занять. Мы расположились на ней, подошли другие арестованные и начался обычный тюремный разговор. Когда? За что? Какое обвинение? И, вместе с тем, рассказы о себе.
Впоследствии я привык к этим рассказам. Почти всегда повторяется одно и тоже. Взяли неизвестно за что, держат уже несколько месяцев без допроса и т.д.
День прошел спокойно. Днем «Гороховая» спит, живет ночью.
Арестованные по очереди спали на койках. Кое кого, не более двух-трех вызвали на допрос. К вечеру настроение изменилось. Начались допросы. Арестованных вызывали одного за другим. Возвращались бледные, с испуганными лицами. Угроза смерти стояла перед ними.
Экеспарэ и Туманова допрашивали чуть ли не в десятый раз. Они вернулись и, опять, рассказали старосте подробности допроса. Оказалось, что их организация раскрыта и от них требуют, чтобы они сообщили все подробности. Мне опять стала непонятна такая откровенность. Старик скоро вышел в канцелярию со списком заключенных. Я не мог удержаться, чтобы не высказать Экеспарэ моих опасений.
«Что вы!» — ответил он мне, — «это милейший человек, профессор, его нельзя подозревать ни в чем. Он сидит здесь уже три месяца, и так как его дело разбирается и он привлечен по какому-то пустяку, то он пользуется привилегиями».
Допросы шли всю ночь. Все время гремел замок. Люди соскакивали с коек, ждали своей фамилии и опять томились в ожидании.
Только к утру камера успокоилась и можно было задремать.
За ночь привели еще человек двадцать новых арестованных. В камере совершенно не хватало места. Через того же старосту мы узнали, что к вечеру будет разгрузка: допрошенных арестованных переведут в другие тюрьмы.
Действительно, часов в 6 вечера, дверь в камеру растворилась шире обыкновенного и вошел комендант Гороховой, знаменитый палач Эйдук. Одет он был в офицерский китель, красные штаны и почему-то сапоги со шпорами. Начался вызов арестованных для отправки. Он прочитал список, отправляемых на Шпалерную, затем в Петропавловскую крепость, Дерябинскую тюрьму и прибавил, что все отправляемые должны быть, через пять минут, готовы со своими вещами.
Пришел конвой, принял арестованных и в камере стало свободнее.
С вечера камеру опять охватило беспокойство и жуткое чувство.
К ночи привели арестованных. Я ждал допроса, но нас не вызывали. Долго я сидел в этот вечер с Экеспарэ и Тумановым. Экеспарэ был спортсмен. Мы говорили о скачках, об общих знакомых, но чаще всего разговор переходило к их делу. Он мне рассказал о том, что состоит в организации, которая поддерживается иностранцами — англичанами и что он верит в успех. «Если мы не свалим большевиков изнутри» — говорил он, — «англичане придут на помощь извне».
«Наша организация расшифрована, но есть другие, и мы все-таки победим», — утверждал он.
Допрашивали его, по его словам, чрезвычайно любезно: папиросы, мягкое кресло, завтрак, ужин, — все было к его услугам.
Осведомленность у них большая. Сам он ничего не выдал но подтверждал то, что они уже знали. Им в глаза обругал большевиков и коммунизм, заявляя, что будет с ними бороться. Несмотря на это, ему все время гарантировали жизнь. Не знаю, сознавал ли он опасность, или верил чекистским обещаниям, но во всяком случае, держал он себя молодцом.
С князем Тумановым была несколько иная картина. Ему навалили кучу обвинений. — Сношения с иностранцами, организация вооруженного восстания и т.п. Допрашивали его грубо, все время угрожали расстрелом, предлагая сознаться в действиях, которых он не совершал. Его совершенно запутали и он нервничал. Большей частью свою виновность он отрицал. Не знаю, был ли он вообще виновен в чем-нибудь серьезном. Он был совсем мальчик.
