Владимир Рецептер - Эта жизнь неисправима
Хроника юбилейного спектакля
(Перед премьерой)
Она переоделась в нарядное платье и выставила на столик чай с печеньем, а Р., кроме коробки конфет, приволок здоровенный и неуклюжий магнитофон советского производства, — кажется, он назывался «Вега», — выданный завлитом БДТ Д. М. Шварц, а ею, в свою очередь, полученный от заведующего радиоцехом Юрия Изотова.
Свидание состоялось в отдельной уютно обжитой комнате второго этажа, в главном корпусе ДВС имени М. Г. Савиной.
Мотив у Р. был железный: блоковский юбилей и три репетиции, которые провел в театре сам Александр Александрович. Но прежде чем перейти к Блоку и репетициям «Розы и Креста», в которых принимала участие сама Нина Флориановна Лежен, они обсудили некоторые текущие события и ряд театральных новостей, без чего встреча носила бы слишком прагматический характер и подчеркнула бы невоспитанность визитера.
— Вчера был Сережа Карнович, поздравлял с именинами, — сообщила Нина Флориановна и шепотом добавила: — Побежал в театр, принимать Чурсину, он теперь ею восхищается. Он ведь всегда был большой аматёр по части женщин. А Чурсина, конечно, хорошая киноактриса, но в театре ей не играть.
По поводу Чурсиной Р. хотел было возразить, но хозяйка, переменив тему, стала хвалить Карновича, и он не посмел перебивать.
— А как Сережа у нас в «Трех толстяках» играл Раздватриса, учителя, это я вам передать не могу, он был великолепный актер! Почему он у вас не «заслуженный»?
Это и вправду было несправедливо, но переменить ситуацию Р. не мог, так как ни в каких комитетах, худсоветах, а тем более в наградных органах не состоял.
— Это он у них не «заслуженный», — бодро сказал Р., — а у меня — очень даже «заслуженный». Вот с ним вместе мы и приедем поздравлять вас с юбилеем.
27 июня 1980 года Нине Флориановне исполнялось восемьдесят лет; в одной из первых постановок Большого драматического «Царевич Алексей» по пьесе Мережковского она сыграла Ефросинью, почему и помнила дату смерти царевича, совпадающую с днем ее рождения.
Чай был хорош, и гость не преминул его похвалить.
Прекрасная хозяйка объяснила ему, что Блок и Бенуа старались пьесу переосмыслить, «одобряя» реформатора Петра и «осуждая» царевича Алексея в соответствии с духом времени, но Алексея играл Николай Федорович Монахов, и сочувствие публики оказывалось почему-то на стороне консерватора-сына, а не реформатора-отца. Да и пьеса сопротивлялась революционной трактовке. И во время сцены допроса Алексея заполнявшие зал матросы, не сдержавшись, выкрикивали ей то есть не ей, а предавшей царевича Ефросинье: «Стерва!» — и другие военно-морские слова.
Нет, Нина Флориановна была недовольна тем, как в кинофильме «Петр I» режиссер Петров и артистка Зарубина обошлись с Ефросиньей, потому что ее героиня вовсе не была безграмотной распустехой, а отличалась умом и начитанностью. Недаром Александр Николаевич Бенуа показывал на репетициях написанные ее четким почерком грамотные, рассудительные и внятные письма…
25 марта 1920 г. Первое представление «Царевича Алексея». Мое интервью по этому поводу в «Жизни искусства» запрещено М. Ф. Андреевой.
А. А. Блок, «Записные книжки»
— А постановка «Розы и Креста» была решена?
— Нет…
— Что же это были за репетиции?
— Официальных назначений не было. Это, как у нас теперь называется, был встречный план…
— Вот как! — сказал Р. — Внеплановая постановка?..
— Внеплановая, — подтвердила Нина Флориановна и повторила популярный в тридцатые годы термин: — Встречный план… Всех обманул, по- моему, Гришин, управляющий, но обманул совершенно сознательно, чтобы успокоить Блока, утешить его, чтобы Александр Александрович ждал и надеялся. Не сегодня, так завтра, понимаете?..
— Да-да, — сказал Р., — не сегодня, так завтра. Это я понимаю….
— Ему старались внушить мысль, что он нужен театру, что он — сама совесть. Чистота. Ведь то, что он нам твердил, было как покаяние… Что мы обязаны работать, работать… И он обязан… Я не вру, когда разгружали дрова, он на себя эти ледяные бревна взваливал… Мы отнимали, а он сердился… Он считал, что в долгу перед народом, говорил: «Как бы я ни страдал, мне хорошо…Чем больше я страдаю, тем больше понимаю, что я отдаю долг за то, что когда-то получил». Вы понимаете?.. Ведь это он нам на всех собраниях внушал…
— Понимаю, — сказал Р. — Это — из Достоевского: «Пострадать надо…» И это поет Гаэтан: «Радость-Страданье одно…»
— Да, да, — сказала Нина Флориановна, — да, да… «Радость-Страданье…»
— А Гришин все-таки обманул? — спросил Р.
— Ну, конечно! Это же он сказал, что надо ставить, вы понимаете?.. «Александр Александрович, вот мы с вами поставим „Розу и Крест“»… Во МХАТе не удалось, потому что в это время началась революция, и так далее, и так далее… А сейчас — самый момент. Это ведь — двадцатый год, после «Царевича Алексея»… Гришин сказал Блоку… А Мичурин Геннадий был страшным его проповедником, и был влюблен в него, как безумный… И когда он случайно услышал об этом, он сейчас же побежал к Блоку, и Блок подтвердил, что Гришин действительно обещал…
Какую силу имеют в театре руководящие обещания, Р. хорошо знал. Вот и ему через шестьдесят лет после описываемых Ниной Флориановной событий пообещали дать возможность поставить к юбилею Блока «Розу и Крест», однако безо всяких дополнительных затрат, то есть на костюмном «подборе» и «за ту же зарплату».
Это был все тот же неистребимый «встречный план», но Р. проникся надеждами и воспрял духом.
Между тем Нина Флориановна продолжала:
— Мичурин спрашивает: «Александр Александрович! А у вас есть какие-нибудь мысли о постановке?» А Блок ему отвечает: «Знаете, теперь, когда я хорошо узнал труппу, у меня не просто отдельные мысли, я даже себе представляю, как пьеса замечательно расходится…» И сказал: такой-то — такой-то, и так далее, и так далее…
— Нина Флориановна, дорогая, — взмолился Р., — но это же блоковское распределение, о котором никто не знает!..
— Как же никто? — спросила Нина Флориановна. — Ведь я же вам рассказываю, значит, теперь мы оба… Да, он сам распределял, а вот кто — кого и кто какой… Я вам сейчас скажу… Потерпите… Ну, Изора — конечно, Женичка Вольф-Израэль… Это понятно… А вот Алиса, представьте себе, — моя светлость…
— Вот оно как! — восхищенно сказал Р., чтобы еще больше воодушевить прекрасную даму, и она действительно воодушевилась.
— Ну, да, да, — с горделивым кокетством сказала она. — Хотя мне только двадцать лет было, и это был мой первый сезон в Большом драматическом…
— Поразительно, — сказал Р.
Оценив произведенное впечатление, Нина Флориановна продолжила:
— Вот я сыграла Ефросинью в «Царевиче Алексее» и была совершенно свободна… Так, теперь вот интересно, что он говорил, вот я вас заинтересую. Бертрана мечтал играть, конечно, Геннадий, то есть Мичурин, и вместе с Музалевским получил в очередь… А короля…
— Графа?..
— Ну да, графа, но он же там почти король, — это Голубинский, очень хороший артист… Теперь вот этого рыцаря, рыцаря-несчастье…
— Мичурин и Музалевский, — повторил Р., — Бертран — это и есть «Рыцарь-несчастье».
— Нет, другого, который поет, этот, идеальный, седой…
— Гаэтана?
— Да, конечно… Так вот, Блок мечтал, чтобы этого Гаэтана сыграл Максимов Владимир Васильевич… Но боялся, что он откажется… Максимова обожали девочки, он снимался в кино и немножко любил покрасоваться… Он ведь был очень много занят… Вы знаете, МХАТ-второй целый год играл в Ленинграде, в помещении Суворинского театра, закрытого тогда, то есть в вашем теперешнем помещении, на Фонтанке, и актеры Больдрамта пригласили Болеславского и Сушкевича к нам, в Оперную студию Консерватории, напротив Мариинского театра, где Большой драматический открывался… Так вот, Болеславский ставил «Рваный плащ», Сушкевич — «Разбойников», а Максимов играл и у того и у другого, потому что его очень любили… Монахова тоже любили, но по-другому…
— А кто должен был быть вашим партнером — Алисканом? — спросил Р.
— Алисканом должен был быть Коханский, Орест, очаровательный был… Он потом перешел в Ленком… Потом был несколько раз арестован… За педерастию… Кстати, вы таких Ниве не знали?..
— Нет…
— Ну и хорошо… Он женился на этой Ниве… Но это был такой брак… Условный… Обоюдно условный… Уже после войны… Потом он нигде не работал… Потом умер…
Она опять примолкла.
— Нина Флориановна, — спросил Р., — значит, Блок сделал распределение ролей, а актеров подговорил и собрал Мичурин, это была его инициатива?
— Да… И начались интимные репетиции…
— Репетиций было…
— Их было три… Сначала сказал Блок, что он благодарен всем и ему бы очень хотелось, чтобы пьеса пошла в Большом драматическом… Потом Мичурин сказал, я помню, что «Розой и Крестом» продолжится чистая романтическая линия…
