Татьяна Алферова - Рефлексия
Алла думала, что жизнь не любит ее. Но с другой стороны, почему ее надо любить, за что? Или, вопреки чему? Это о ней, о ней — ни тепла, ни холодна. Измена мужа, откровенно издевательское присутствие его любовницы в их доме то, что стало бы трагедией для другой женщины, или вспышкой гнева, разящего, как белая раскаленная молния, для третьей, для нее лишь повод к внутреннему анализу. Неужто она настолько несимпатична? Себе самой. И люди ее окружающие, близкие таковы. Алла бегло перетасовала своих любимых литературных героев, симпатичных всех до единого, так же как она мучающихся от внутренних оценок и противоречий. Все невзгоды их, похоже, проистекали от избытка добродетелей и излишка обаяния. Но не могут так различаться люди описанные и реальные. Что же это? Ни одного симпатичного лица за столом Алла подняла взор и наткнулась на Володю, ласково и умильно улыбавшегося ей. Не успела перевести дух и оправиться от измучивших ее бесплодных размышлений, как Володя, такой было симпатичный Володя, совершил немыслимый, как ей казалось, для него поступок — мелкий и потому еще более ужасный.
— Ой, глядите, первая муха проснулась, — так же ласково, как улыбался, почти пропел Володя, быстро выпростал толстую руку из хитросплетения вилки и двух никем невостребованных ножей, сгрудившихся у его тарелки, схватил нетвердо летящее маленькое животное и бросил с размаху об пол. Муха вжикнула и закрутилась на спинке, все медленнее перебирая лапками.
Если бы подобное проделал Валера, Алла не почувствовала бы никакого протеста, но, глядя на круглое веселое лицо Володи, с трудом подавила подступившую тошноту, быстро встала и ринулась в кухню, опасаясь, что споткнется по дороге, чувствуя спиной четыре пары глаз, следящих ее бегство. Подошла к кухонному окну, схватилась за подоконник, благодарно ощупывая холодную гладкую поверхность.
Надо нарезать хлеба, скажу, что за хлебом ходила, постою еще пару минут и нарежу — она считала, что рассуждает совершенно спокойно. Вытащила сигарету из пачки, оставленной гостями на кухонном столе, закурила, неловко затягиваясь и не чувствуя вкуса табака, не слыша, как кто-то вышел из комнаты и твердо хлопнул дверью туалета.
Солнце наконец-то добралось до окон, стала видна грязь на плите, разводы от тряпки на столе. Алла принялась думать о том, что следует убрать в первую очередь, потом, после гостей. Что следует сделать в квартире, чтобы стало хорошо, чтобы стало уютно, но не так, как у мамы, где некуда сунуться взглядом, чтоб не наткнуться на безделушку, на дурацкий колокольчик или салфетку из соломки, а так, как у соседки. Но у соседки хорошая мебель, кафель, плитка на полу, соседке легко содержать квартиру в порядке. А уж сколько та рассуждает о чистоте, о планах по обустройству, больше рассуждает, чем делает. Хотя все равно чисто. Главное, что Алла не думает о сегодняшней ситуации, главное, что она может держать себя в руках. Алла успела забыть, что совсем недавно корила себя именно за это, за кажущуюся эмоциональную холодность, за неумение устроить сцену или заплакать.
Кто-то зашел в кухню, и Алла, вздрогнув, стремительно обернулась, готовясь холодно произнести: — Сейчас, Алик, уже иду. Я вышла нарезать хлеба.
Словам не удалось прозвучать, этим Аллиным словам, как большинству ее слов, не везло с самого зачатия: посредине кухни стоял Валера, засунув руки в карманы, видимо, для того, чтобы сгладить небезупречные линии зада, заниженного, как самооценка Аллиного мужа. Гость предугадал желание хозяйки удалиться от него куда подальше, а подальше — комната с другими гостями, и приступил к речи, краткой и содержательной:
— Как Алик тебя подставил, а?
Если он хотел задержать Аллу на кухне, то своей цели достиг без труда: хозяйка опешила и впала в сомнамбулическое состояние, не имея сил возразить некорректному замечанию. Она, похоже, забыла где дверь, как и для чего ею пользуются и разумеется не вспомнила, что это не муж, а Валера привел Вику. А Валера выдержал приличную случаю трагическую паузу и продолжил:
— Не подумай, что я собираюсь оскорблять тебя утешениями или враньем. Ты сильная женщина. И умная. А что кругом сплошное дерьмо — для тебя не новость. Закладывать я тоже никого не хочу, но удивляюсь, конечно: будь у меня такая жена, уж я бы расстарался. На девок времени бы не хватило, какие там девки — с такой-то женщиной. Видно же, у тебя огонь внутри плавится, он дал роздых речевому аппарату, поднял руку и указательным пальцем дотронулся до Аллиного подбородка, от его руки пахло свежей мочой.
Жест разбудил Аллу, вывел из оцепенения, вот, подстегнутая гневом, пока слабеньким, малорослым, как голубой цветочек на болоте, она выпрямилась, вот-вот, она решиться на первую в своей жизни некрасивую сцену, если повезет, то даже с пощечиной. Не повезло. Валера оказался на высоте и мгновенно уловил изменение ее настроения по уменьшению угла наклона подбородка. Рука гостя заняла исходное положение, рот тотчас оживился. Продолжение речи, уже не столь краткой, оказалось не менее действенным и парадоксальным.
— Я смотрю, Алик о своих доходах не докладывает. Или в самом деле так паскудно мало зарабатывает? Что же он, хозяин, так квартиру-то запустил? Давай, я тебе пришлю своих рабочих, кухню за пару дней в порядок приведут. Да ты не думай, бесплатно, говорю же, знакомые мои. И материалы тебе достану, кафель, там, смесители — устрою, как списанные. Я могу. Ну что, по рукам? Можешь сказать мужу, сколько угодно, хочешь, я сам скажу. Мне ничего не стоит. Ремонт, я имею в виду. Я же тебя не в кабак приглашаю, не на тайное свидание. Я помочь хочу. Ну, приятное тебе сделать. Тем более, с моими возможностями. Я, знаешь, сколько получаю? В долларах?
По мере развития увлекательной речи, Валера сам все более возбуждался. Он уже потянулся, чтобы продемонстрировать тугие пачки долларов, стянутых тонкими розоватыми резинками, он так ясно видел эти пачки сквозь не обезображенную излишней опрятностью ткань коричневых брючат, сквозь поредевшую подкладку внутренних карманов, несмотря на то, что самолично проверял их содержимое, не столько проверял, сколько опирался кулаками в пустоту карманов, как иной опирается в стол.
Та, которая спала в глубине зеркала, проснулась от звона напряженного воздуха и помчалась в комнату, но Алик никак не реагировал на ее призывы. Она не теряла надежды, просительно заглядывала в такие знакомые, такие странные — отсюда — глаза, внушала спасительный жест, шаг, движение. Дверь в кухню так близко.
Алла перестала понимать что-либо, это все не могло происходить в реальности. Хуже всего, что она не понимала собственных ощущений, чего она хочет на самом деле, почему гнев увял, не вступив в период вегетации, не набрав положенного количества листьев и бутонов. Валера стоял уже не в центре кухни, как творец, созидающий собственную вселенную в пять квадратных метров, а вплотную к ней, частое горячее дыхание долетало до хладных Аллиных ланит — как учили, одним словом. Умная женщина должна скрывать свое замешательство, — Алла думала о себе, как о посторонней и на долю секунды увидела всю, пока еще не слишком выразительную, сцену со стороны, вплоть до кофемолки, забытой на полу между плитой и подоконником. Она поступила предельно просто: отвернулась и потянулась за кофемолкой, чтоб водворить ее на место и выбраться из угла, в котором так некстати оказалась против своей воли и почти против желания. Последовал классический жест одетой в скромные, но от этого не менее облегающие при наклоне, брюки женщины, намеревающейся поднять с пола кофемолку. У Валеры просто не оставалось выбора.
В гостиной (она же спальня) Алик пытался сосредоточиться и услышать, что говорит Володя, но не слышал ровным счетом ничего, только наблюдал за тем, как двигаются над толстым подбородком толстые губы. Самого страшного Володя не говорил, не признавался в знакомстве с Валериной подружкой даже сейчас, когда они остались за столом втроем — уж это-то Алик сумел бы услышать. Но оттого, что Володя не признавался в знакомстве, Алик все больше страшился момента, когда друг не выдержит и ляпнет двусмысленную шуточку-другую, на которые был мастер. Вика ответит или промолчит — то и другое одинаково невыносимо. Чем именно невыносимо, у Алика сейчас не получалось объяснить себе, но время шло, шутка откладывалась, а страх возрастал.
Алику давно хотелось выйти, сходить на кухню, посмотреть, то есть, послушать, о чем так долго говорит жена с Валерой, им же совершенно не о чем разговаривать, тем более, что Алла терпеть не могла Валеру, хотя почти не знала его. Желание выросло до размеров абсолютной необходимости, и Алик едва сдерживался, чтоб не вскочить, не побежать, словно что-то толкало его. Но как оставить Володю с Викой? Тогда прозвучит недопустимое, и Алик не услышит. Он вполне уже ненавидел Володю и Вику, и тех в кухне, ненавидел вечер, стол с закусками и пыльный сервант, муху на полу, тополь за окном и болезненное февральское солнце, косыми лучами подчеркивающее тени и складки на лицах, невозможность, нестерпимость происходящего. После пяти минут невыносимых мучений Алик сумел подавить желание вскочить и побежать. Тогда-то, в соответствии со своей прихотливой логикой, он встал и отправился на кухню, переставляя ноги, как засыпающий на ходу сторож вневедомственной охраны.
