Татьяна Алферова - Рефлексия
— Баян, чистый Баян! — воскликнул Валера и добавил, — только с Мойкой ты лажанулся, увы!
— Скотоводы же, — не поддавался Володя, — носились по пыльным степям, перегоняя стада с одного пастбища на другое, нападая на встречных, более слабых кочевников, грабя попавшиеся по пути поселения землевладельцев, вытаптывая посевы, увозя с собой их женщин и дорогую искусную утварь и одежду. Их лица, красные от бьющего в лицо ветра и дождя, были грубы и жестоки. Они, и Авель тоже, не знали песен, заимствовали игры у собственных лошадей, но, в отличие от лошадей, не обладали ни грацией, ни добросердечием. Их женщины не расчесывали косы костяными гребешками с длинными волнистыми зубьями, а обрезали чуть ли не половину волос, так, что они нависали над глазами, подобно лошадиным челкам — спутанные, покрытые красной пылью длинных перегонов…
— А у лошадей челки сами, что ли, растут короткими, им тоже выстригают, — поправил Валера совсем не агрессивно, но Алик вспылил в совершенно несвойственной манере:
— Заткнись, а? Утомил уже!
Повисла новая пауза, еще более неловкая, чем предыдущие, Валера отпил вина из фужера своей подруги и дурашливо прохрипел:
— Сру неистово, могу и обрызгать! Ладно, Володя, извиняй, я заткнулся.
Володя споткнулся о паузу и никак не мог вернуться обратно, в чудесный, одному ему видимый мир, но решил довести рассказ до конца.
— Стало быть, приятель мой Андрей играет культурного и тонкого Каина, а я — грубого скотовода Авеля. Так получается по его трактовке. Я пытаюсь втолковать Андрюше, что он не прав, что не было еще никаких кочевников и поселений землевладельцев, а были конкретные Каин и Авель, два брата, и людей, кроме их собственных родителей, на земле не наблюдалось. Речь-то не о племенах, а о предательстве, не об истории народов, а об отдельном поступке. А он мне твердит, не важно, что не было людей, дело в принципе, а отдельных поступков не бывает, все связано. И если бы Каин действительно оказался виноват перед Богом, с какой стати Бог повел от него весь человеческий род, через сына Каина, Еноха. Смутил меня окончательно своими разговорами, отправился я к режиссеру, совсем уже не понимаю, что мне играть. Режиссер хохочет:
— Вы, — говорит, — умники, двух Енохов перепутали, их там два было в библии, первоисточники читать надо внимательно, нет на вас марксистско-ленинской философии! Очень трогательно, что вы так во все влезаете, весьма поучительно, но совершенно бесполезно. Играть будете то, что я говорю, самим и думать нечего, не напрягайте понапрасну бледные мозжечки.
Закопался Андрюша в первоисточники — только пятки торчат, так носом землю роет. Но ему уж и то неважно, что от Каина не весь человеческий род, как выяснилось, а лишь ремесленники, музыканты, скотоводы, да кузнецы. Хотя и это неправда, режиссер сам, дескать, первоисточник невнимательно читает, все переложения, да сценарии. Ходит Андрей со своей отдельной правдой, в Каина перевоплощается бешеными темпами. А почти перед самым генеральным прогоном заявляет, что уходит из театра. Все опешили, режиссер рассвирепел, администрация в шоке. Поручили мне его уговорить, или хотя бы выяснить, в чем же дело. Андрюша долго не отпирался, не в его Каиновой простосердечной манере отпираться, он и говорить-то стал странно к тому времени, совсем перевоплотился.
— Пришел, — говорит, — ты ко мне ночью.
— Ты что, — кричу, — вовсе я к тебе не приходил.
А он так снисходительно, как неразумному, поясняет:
— Не ты, — Авель. Пришел ты ко мне ночью, под видом сновидения и благодарил до утра за то, что я сделал. Объяснил мне, что я твой грех на себя взял. Что так или иначе, тебе пришлось бы меня убить когда-нибудь, рано или поздно, кочевники всегда так поступали с хлебопашцами. А я, предвидя это, захотел освободить своего брата от греха и убил его первым, убил, чтобы избавить от мук совести, а не от страха за собственную жизнь и, тем более, не от зависти. Какая зависть! Неужели может сравниться бедное замученное животное, истекающее пред алтарем страхом и болью, с чудесными душистыми плодами, отданными деревом с радостью избавления от их спелой тяжести, с ворохом пахнущих будущим пышным хлебом колосьев, с венками из нежных пунцовых и голубых цветов, закрывающих к вечеру мохнатые серединки и просыпающихся утром совсем как мы, люди. Это потом придумали несвязную легенду о предпочтении одних даров другим. Придумать придумали, а все одно, без конца проговариваются. То у них — предпочтение одного другому, то все равны перед Богом. Неравны, конечно. Кто на себя грех добровольно взял, тот и выше, тому и поклониться.
Тут я сообразил, наконец, что же мне этот бред напоминает.
— Ты, Андрей, часом, не взялся «Карамазовых» перечитывать? Или тебе в другом месте роль предложили? Не сомневаюсь, что из тех же «Карамазовых». Скорее всего, роль Дмитрия. Или Ивана?
Андрюша посмотрел на меня соболезнующе, повернулся и хотел выйти, но то была его комната. Не стал я его мучить, ушел сам. Нашим сказал, что Андрюша умом подвинулся. Ввели мы замену, все равно, спектакль долго не продержался. А потом уж и я уволился.
— Он действительно сошел с ума? — вежливо поинтересовалась Алла, но было заметно, что ей неинтересно.
— Наверняка в другой театр устроился, и ты, Вова, в самую точку попал с Достоевским. Он насчет роли не признался, чтоб ты ему дорогу не перебежал, я таких, знаешь, сколько навидался. А уж в армии… Ну, порадовал рассказом, ну, прямо, как ширинку расстегнуть! — Валера махнул короткопалой рукой с максимально возможной для него выразительностью и полез в карман за сигаретами. Но, несмотря на выразительность и прорезавшееся сочувствие к рассказчику, курить в комнате ему не позволила Алла. Так ловко у нее получились два слова: "Курят на кухне", как не получалось ничего прежде. Гости приступили к свободному перемещению по квартире.
Хозяева и гости. Суббота.Вика, подобравшись к Володе близко-близко, как когда-то в кафе, умоляюще вытаращила на него глаза и быстро проговорила: — Я тебе потом все объясню. Предупреди Алика.
В том, что никакого «потом» не наступит, Володя не сомневался, сколько раз проходил на практике. О чем предупредить Алика — не понял, решил, что это импровизация на ту же тему объяснений потом. Его сильно подмывало обратиться к Вике за столом, сказать нечто нейтральное, вроде того: "А вы в кино, случайно, не снимались? Ваше лицо мне определенно знакомо. А в театральном училище я не мог вас видеть?", но пожалел друга. Алику ни к чему привлекать внимание жены к Валериной девушке. Валерина девушка, как же! И Валера, козел, что себе позволяет. Володя выпустил целое стадо козлов в адрес напористого приятеля Алика, но мысленно, вмешиваться не стоило, какое его дело? Сидит, не скучает, нравы наблюдает.
Вика тихо-тихо сидела на диване, курить не пошла: на кухне и Алик, и Алла. Обстановка квартиры произвела на нее удручающее впечатление. Все есть, и все — не так. Словно Алик и не живет здесь, ни на одной вещи нет его отпечатка, даже все магнитофоны куда-то запрятаны. Эта зануда-жена так поставила, совсем мужику житья нет. Комната совершенно безликая, о характере хозяйки ничего не говорит. Значит, жена у Алика хитрая, но бесцветная. С такой тягаться бесполезно, все равно, что с водой бороться. Правильно Вика поступила, с Аликом бы в жизни ничего не выгорело. И сюда не зря пришла, убедилась на собственном опыте, да интересно же и взглянуть, как они живут. Скучно живут, пусто. А курить хочется, и бояться нечего, она, слава Богу, ничего не украла, никому плохого не сделала. Хрен-то с ними со всеми.
Как только Вика появилась на кухне, Алик, болезненно сморщившись, прошел в комнату. Алла постояла минуту-другую и ушла следом, тем более, что не курила, а стояла так, за компанию. Валера курил у раковины, казалось, все собравшиеся на кухне старались использовать пять ее квадратным метров с тем, чтобы держаться как можно дальше друг от друга.
— Не боись, прорвемся! — подмигнул Вике любимый, с размаху размещая длань на ее круглой попке.
— Больно же, — взвизгнула Вика. — Зачем ты привел меня сюда?
— А ты думала, что только приятно будет? Ну-ну, бросай свою вонючку, хорош курить, не то все без нас выпьют.
Вика послушно потекла в комнату за повелителем, прикидывая про себя, как она с ним разберется. После.
За столом царила скука, и даже щекотливая ситуация, даже возможность конфликта или некрасивой сцены не могли разогнать ее.
Валера думал о том, что сумел-таки кинуть камень в это мещанское болото, но пока без особых последствий. Вика не думала, она ела полукопченую колбасу. Володя прикидывал, не сбегать ли за водкой сейчас, не дожидаясь пока опустеет эта бутылка, а для верности взять сразу две. Алик думал, что как раз сейчас, вот в эту минуту, он ничего не думает вообще. Не думает и не чувствует, а просто тупо сидит и поглощает водку, как тогда у Валеры. А чтобы не вспоминать, чем все у Валеры кончилось, надо продолжать не думать, чтобы не спровоцировать чего-нибудь еще более ужасного и невыносимого. Главное — не думать, а это у него отлично получается, этого у него сейчас не отнимешь. Не думать, не смотреть ни на кого. Замечательно получается.
