Елена Ткач - Странная фотография
Сеня со Слоном уверили женщину, что они не родственники, а просто интересуются историей монастыря, поблагодарили и пошли прочь.
— Петь… а я ведь с призраком разговаривала, — вскинув горящие от возбуждения глаза, призналась Сеня.
— А чего, дело нехитрое, — вовсе не удивившись, ответил Слон. — После той фотографии я вообще ничему не удивляюсь. Меня удивляет, почему некоторые вопят, когда речь заходит о чем-то таком необычном, — дескать, глупости, ничего нет, это всякие шарлатаны людям головы дурят… тупость вот эта, сечешь? Если чувак сам не видел, руками не трогал и в учебнике про это ни одного абзаца не сказано, значит, этого нет и точка! — так у нас народ думает. Не, такой взгляд давно устарел, сейчас наука с религией в одной упряжке идет. Пора просечь, что все, что прежде казалось мистикой, на самом деле та же реальность, как вот этот камень или вывеска на стене… Просто реальность сложнее, чем думают, и нечего убегать от неё в кусты, просто надо свое сознание пропахать, расширить, что ли… я по крайней мере так думаю.
Сеня во все глаза глядела на своего приятеля: он впервые говорил с ней не в обычном шутливом тоне, а взволнованно и серьезно, и она поняла, что проблема реальности волнует его не меньше, чем её. Они единомышленники! Это было так здорово, что у неё прямо выросли крылья. Ведь теперь рядом с ней человек, с которым можно поговорить о том, что её так занимало — о мире тайном, о скрытом… Для кого-то он так же прост и понятен, как волновая природа атома, о которой прежде люди и понятия не имели… Вот бы во всем разобраться! Ведь теперь она может путешествовать в этот мир уже не одна…
— Петь, а знаешь… я думаю точно так же! — выпалив это, Сеня вся залилась краской — это признание далось ей так нелегко, точно она признавалась в любви…
— Классно, будем вместе копать в этом направлении. Глядишь, нароем чего-то такое, что у всех от удивления просто крыша съедет! Ладно, пошли я тебя провожу, помогу манатки собрать — вы же завтра переезжаете…
Да, этот день был последним на старой квартире. Сеня с грустью обошла дворик, заглянула в беседку детского садика… Сбегала домой за фотокамерой, выскочила во двор и принялась щелкать, стараясь сохранить на память любимые уголки детства. Ветер рвал с деревьев последние вялые листья, кое-где деревья стоически боролись с неизбежностью, отстаивая до последнего свой золотистый нежный убор… Из раскрытой форточки квартиры на первом этаже рвался надсадный голос Шевчука, певшего мамину с папой любимую «Последнюю осень».
Последняя осень детства! Что-то сжалось в груди, Сеня едва удержалась, чтоб не разреветься. Прощай, двор, квартира на втором этаже, сумрачные проходные дворы, суматошная Новослободская и тихий приют Миусского парка…
Прощай, детство! Она знала, что неудержимо, с какой-то пугающей скоростью стала взрослеть, зимой, в январе ей стукнет четырнадцать… интересно, а когда Петя впервые её поцелует? И как это будет? Жуть как интересно… и страшно, да!
Сеня поплотнее запахнула полы своей куртки, кивнула двору и вернулась домой. Всю мебель, кроме кроватей, уже перевезли с утра, оставались узлы и коробки. К вечеру, когда мама с папой, измученные до предела, вернулись после очередного рейса с партией узлов, сели ужинать. Костик все ещё дулся на сестру, но хлопоты переезда и предстоящая новая жизнь сгладили все: все обиды и острые углы…
За столом помалкивали: новая жизнь — это прекрасно, но как-то ещё она сложится? Старый дом, хоть и обшарпанный, дряхленький, не позволявший скучать: то потолок осыплется, то потоп сделается, то обнаружится утечка газа, был родным, — сколько всего здесь пережито, сколько воды утекло… Он всегда защищал, пригревал их и что бы ни было, как бы тяжко ни приходилось, все в конце концов оканчивалось хорошо. Жизнь здесь текла потихонечку, помаленечку, ни шатко ни валко, и всех, в общем-то это устраивало. Главное, чтоб беды не было, а остальное — устроится… Перемены требовали немалых сил. И теперь семья в последний раз собралась за столом в этих старых стенах, чтобы попрощаться с ними, со старой жизнью, поблагодарить этот дом и поклониться ему…
Сеня улегшись в постель, все-таки не смогла удержаться от слез. Дом он как живое существо, жалко с ним расставаться! Сколько здесь прожито целых тринадцать с половиною лет! Что там ждет впереди? Ей казалось, воздух здесь как бы застоялся, застыл и они начали задыхаться. Им всем нужны перемены, свежий воздух, движение… что-то новое, что поможет каждому не топтаться на месте, сделать шаг вперед. Смелый шаг! Да, Сеня знала: начинается новая жизнь… и все-таки плакала. Она не могла понять, как Проша мог оставить её, бросить на перепутье — ведь он даже не пришел попрощаться! Почему, за что, для чего, — она терялась в догадках.
Она уже засыпала, как вдруг что-то теплое, мягкое коснулось руки.
— С новосельем, Колечка! — проскрипел знакомый гнусавый голос.
— Проша! А я уж думала… куда ты пропал?
— Приболел я, — и домовой разразился хриплым надсадным кашлем. Простудился. Не хотел тебя заражать…
— А разве от домовых вирус людям передается? — изумилась Ксения.
— Еще как! А если честно, — он понизил голос и говорил теперь свистящим шепотом, — стушевался я. Стыдно мне стало. Столько бед я вам причинил… ох, и сказать нельзя!
— Прош, перестань, все хорошо! Ты лучше подумай, какая у нас квартира шикарная!
— Все равно, не домовой я, а гнус! Знаешь ведь, что от зла содеянного остается сгусток плохой энергии, как бы темное поле, которое просто так не уйдет, не исчезнет… Получается, что я могу только темные следы оставлять на земле… худо это. Вот я и хотел того — развоплотиться. В жертву себя принести.
— Проша, зачем? Вспомни, сколько ты сделал хорошего?
— Это да, этого не отнять. А хотелось-то больше! Значит, большего не дано, вот и ладно, вот и урок мне: нечего заноситься, в чистые лезть, сидел бы на своем месте и не высовывался! Ох, и переживал я, Сененыш, слов нет! Плакун-траву-то я не достал, исстрадался весь… И только когда матушка тебя позвала — моя Варварушка бедная, меня угрызения совести начали мучить. Что ж это, думаю: сижу сложа руки, а другие за меня мою работу делают семью мою из ямы вытягивают?! Да ещё в яму-то они по моей милости угодили… Тут так разозлился я на себя — страшно сказать! — и попер на прогнатого. Хорош, думаю, моих мучить, всему есть предел! Схлестнулись мы, только клоки шерсти летели! А тут — гроза! Ну и… в общем, нету теперь прогнатого — убило его.
— Как это? Неужели гроза?
— Молнией его поразило — только мокрое место осталось. Понятное дело: кто ж такого домового, который последнего беса злей, терпеть долго будет вот Бог его и покарал!
Проша сидел в углу пустой комнаты, нахохленный, как птенец, кашлял и утирался мохнатой ладошкой.
— Прошенька, давай я тебе чайку горяченького принесу, — засуетилась Сеня. — Ты скажи, что тебе для обзаведенья хозяйством в новый дом надо, может, посуду какую, чашки, ложки — я все сделаю.
— Этого всего у меня завал! — отмахнулся Проша. — У меня тут, — он постучал себя по груди, — неполадки, а насчет хозяйства полный порядок.
— Прош, ну миленький, отчего неполадкам-то быть? — развела руками Ксения, — В новый дом поедем, ты теперь с чистой совестью можешь в нем водвориться — узел-то ты развязал… Ну, хорошо, не ты, но все равно он развязанный, значит, нечего дурью маяться, надо новую жизнь налаживать. Брось дурить, Проша, я прямо не знаю, у кого из нас переходный возраст: у тебя или у меня?
— Ох-хо-хонюшки… Ладненько, Сененыш, ты спи, поздно уже. А я все-таки себе простить не могу. Да. Так что… — он снова тяжко вздохнул и закашлялся. — И потом твоя мама уверовала, да и отец тоже, — вон как вам бабушка-то помогла! Так что тебе помощь моя теперь не нужна. Да ещё парень этот… не до меня тебе теперь. Не нужен я никому! — и он зафыркал так сердито и громко, что Сеня подумала, не плачет ли…
— Проша, Прошенька, глупости не говори! Мои — это одно, Петя — другое, а ты — это ты! Тебя мне никто не заменит.
— Ну, будет придумывать, тоже мне… фантазии в тебе много. Ладно, спи, а я лечиться пойду.
Кашель стал глуше, глуше… Сеня спала.
Рано утром, когда девчонка, умывшись, зашла на кухню, она застала маму за странным занятием: мама сметала пыль из углов в старый лапоть и приговаривала:
— Дедушка домовой, властитель дворовой, вот тебе сани, поезжай с нами!
— Мам, ты чего делаешь? — воскликнула Сеня.
— Я… да, вот видишь — домового зову.
— А где ты этому научилась, и лапоть откуда у нас? — у Сени в голове не укладывалось, что мама вдруг вспомнит о домовом…
— Лапоть? В Измайлове на толкучке нашла. А заговор этот из фильма, я его с детства помню: кажется, это трилогия про детство Горького. Там его бабушка потихоньку эти слова нашептывает — у меня в памяти очень ясно все отложилось. Давай быстренько хватай тостик горячий, вот тебе чай, уж вот-вот машина придет.
