Владимир Орлов - КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК
А то ведь разнюнился, профессор! Потерянное поколение! Лишние люди! Женя Онегин, Гриша Печорин, слюнтяи и захребетники. И ты туда же. Нет на тебя Добролюбовых и Писаревых!
Но вот Соломатин.
Андрюша Соломатин, естественно, видел меня. Впрочем, оставим Андрюшу. Андрей Соломатин. Андрей Антонович, кажется. Не подошел. И понимал, что я к нему не подойду. Постарел? Скорее заматерел. Лицо обветренное, грубое. Залысины. Но может, просто короткая стрижка. Мужик. А было время, брал уроки у тенора Марченко, вдохновленный или возбужденный нежностью и ласковогласием Лемешева. Теперь не тенор, баритональный бас. Игорь в плену. Сальери, жалеющий Моцарта. Говорили, ездил воевать на Балканы. Пробирался в Карабах. Но может, не ездил и не пробирался. Не знаю. Слышал о его здешнем, московском крахе. Слышал, что сник. Дал обеты, будто бы и обет молчания. Но вчера он вроде был оживленный. Временами. Минутами. Рядом с ним сидел плут. Валял дурака. Прикидывался пьяным. Андрюша-то… фу ты, Андрей Антонович у нас непьющий, но его развезло… Плут, вместе с тем и франт с вывертом, а стало быть, человек показушный, по судьбе - с реквизитом и декорациями, но франт стильный, денди с Тверской, от Соломатина чего-то хотел. Соломатин же говорил, руками размахивал, увлекался (созрел до нового увлечения?), чертил что-то, слышалось: «хлястики… вытачки!», а плут в валенках с галошами и шарфом художника кивал, радовался и срочно записывал. Или Соломатина раззадорили слова о мелких грешниках? Вряд ли ему были приятны эти слова… Болезненное чувство возникло тогда во мне. Я захотел, чтобы Соломатин, уходя, подошел ко мне. Пусть бы и надерзил. Но и опасался этого. Однако вышли в Камергерский Соломатин с плутом, пошатываясь, ни на кого не глядя, как два моряка-забулдыги из таверны в Кейптаунском порту. Или два кореша из ростовской пивной. Только что песню не орали…
Эх, Андрюша, нам ли быть в печали?
А ведь обладатель черного шарфа приводил Соломатина - в Щель (услышал, акустика). Но в Щели задерживаться обоим им не было нужды.
15
В тот майский день с Сергеем Максимовичем Прокопьевым случились два происшествия. Можно сказать, и не происшествия. А так, два разговора. Оба они были связаны с тайниками.
Поутру Прокопьеву позвонил маэстро Мельников. Срочный заказ, заявил, срочный. Не извинялся, не ссылался на неразумность собаки, не впустившей Прокопьева в дом, не юлил, не вспоминал об ущербных креслах и диване. Сразу заявил: «Срочный заказ». Срочный и секретный. Словно выстрелил спиннингом взблеснувшую наживку.
– Часов в пять в Камергерском сможете быть? - спросил Мельников.
– Постараюсь, - выговорил Прокопьев. Намерения его с пожеланием Мельникова не совпадали, но желудочный сок сейчас же напомнил ему о необходимости принять солянку. Обедом в сретенских мастерских ему выходили домашние бутерброды, а один из них оказался сегодня с подтухшим беконом. Годами раньше Прокопьев принялся бы считать, а доступна ли ему солянка. Но теперь деньги в его карманах водились.
В Камергерском, к удивлению Прокопьева, маэстро Мельников его ждал. И был он тих, скромен, а с людьми, просившими у него автографы, деликатен. Деликатен был и актер Симбирцев, ножом деливший бутерброд с икрой, красной, на три внятных ломтика. На днях Прокопьев видел Симбирцева в телевизоре. Там Симбирцев сериально изображал благородного олигарха, выигравшего на бильярде с сукном омской мануфактуры сироту (ее роль исполняла Рената Литвинова), с коей ночью в номере люкс, им снятом, он романтически отказал себе в физических удовольствиях. Впрочем, общение олигарха с сиротой в номере-люкс, та и бретельки спустила с плеч, было разорвано рекламой таблеток, усмиряющих диарею, что, возможно, и облагородило действия олигарха.
– С диваном и креслами я потерплю, - все же не смог сдержать себя Мельников.
– М-м-м… - Прокопьев попытался проглотить кусочки сосисок с маслиною.
– Да вы ешьте, ешьте, извините, - поспешил Мельников.
– Конечно, - сказал Симбирцев, - кушайте внимательнее, иначе подавитесь. Маэстро вас не переживет. А вы ему нужны по гроб.
– Николай, прекрати паясничать, - поморщился Мельников.
– Я? Паясничаю? - изумился Симбирцев.
– Мне нужно убежище, - таинственным шепотом произнес Мельников. - Или хранилище…
– Убежище? Для вас?
– Не для меня, - уж совсем тихо прошептал Мельников, оглянувшись при этом. - Для документа… Для узаконивающей грамоты…
– Но без печатей, - сказал Симбирцев.
– Каких печатей?
– Которые бы узаконили твою грамоту.
– Ты юридически беспомощный балбес, Николай!
– Какой грамоты? - теперь уже поинтересовался Прокопьев.
– Видите ли… - протянул Симбирцев. - Сергей Максимович, да? Видите ли, Сергей Максимович, мы с вами, кажется, относимся к разных чинов людям. Играл в историческом сериале, времена Алексея Михайловича, видел чертежик, на нем надпись: «Дворы разных чинов людей». Так вот мы с вами разночинцы. А Александр Михайлович из чинов светлейших. Он из Рюриковичей, а Рюрик, как известно, имел в предках императора Октавиана Августа. Что и подтверждается родовым древом Мельниковых. Да что Рюриковичи? Месяц назад в государстве Чад обнаружили черепушку то ли мужика, то ли бабы, живших до появления обезьян, и тем самым посрамили прагматика Дарвина. А на той черепушке разглядели микрозапись по латыни «Мелников»… Вот для своего родового Древа наш Александр Михайлович и желает иметь хранилище. Можно сказать, и тайник, но произнесем - хранилище…
– Коленька шутит, - Мельников не злился, во всяком случае не выказывал себя оскорбленным. - Я не поклонник Дарвина, и Рюриковичи не имели родственников в государстве Чад. Роль посредника ты, Коленька, берешь напрасно, но информация выдана тобой разумная. Передо мной нет сейчас оригинала архивного документа. Размеры его метр на три с половиной метра…
– Я видел, - сказал Прокопьев. - Вы стали разворачивать рулон здесь, но что-то вам помешало.
– Следователи, - сказал Мельников. - По поводу убийства во дворе… Копия документа с украшениями Шемякина висит у меня дома под стеклом, уменьшенная правда, а сам документ…
– Не документ! - рассмеялся Симбирцев. - А - рулон! Ты же слышал - рулон!
– Рулон я употребил в смысле формы, - принялся оправдываться Прокопьев. - Для рулона нужен тубус. Ну из тех, что у архитекторов, у чертежников…
– Он может быть и металлическим?
– Да хоть и платиновым.
– Важно, чтобы документ не мог сгореть, размокнуть, быть съеден жучком, и чтоб его ни в коем случае не похитили.
– Да кто его похитит? - удивился Симбирцев.
– Враги, - мрачно сказал Мельников. - Враги и завистники. Режиссеры из провинции. Из Авиньона… Хранилище должно быть загадочно-секретным.
– А с чего вдруг с разговором о хранилище вы обратились ко мне? - спросил Прокопьев.
– Ну… - замялся Мельников. - Я полагал…
– Молва, - сказал Симбирцев. - Народная молва. И касса с буфетом это подтвердят. Народ убежден, что вы не только краснодеревщик, но и…
– Но и чернокнижник, - вступил Мельников.
– Мало ли что несут! - рассмеялся Симбирцев. - Но все же говорят, что вы, Сергей Максимович, умелец не в одних лишь пружинных делах…
– Я имею слабость ко всяким хитроумным устройствам, однако…
– Ну вот! - обрадовался Мельников. - Мы и поладим! А я не пожалею…
– Пожалеет! - сказал Симбирцев.
– Надо посмотреть, какие у вас стены, - задумался Прокопьев. - И прочее. Вы где предполагаете устроить… хранилище? В Москве или за городом, в вашем…
– Замке! - хохотнул Симбирцев. - В родовом замке со скелетами и рыцарскими доспехами. С привидениями!
– Это надо обсудить особо, - прошептал Мельников. - И не здесь…
– Хорошо, - кивнул Прокопьев. - Мне надо подумать. Согласия я не дал.
– Сергей Максимович, - сказал Симбирцев. - И не давайте согласия. Не проявляйте легкомыслия. О душе своей подумайте и о теле. О животе подумайте, то бишь не об утробе, солянки пожирающей, а о жизни в вечном понимании… Неужели вы не помните о судьбах умельцев, сотворявших красоту, секретные хранилища и подземные ходы? Соборы, наконец, и кремли? Возьмем хотя бы либерала и просвещенного князя Юрия Звенигородского…
– По легенде! - возмутился Мельников. - По лживой и неподтвержденной легенде!
– Однако Тарковский в «Рублеве»…
– А что Тарковский? - вскричал Мельников. - Для тебя Тарковский авторитет, а для меня он ученик!
– В какие такие свои годы ты мог быть учителем Тарковского?
– А что годы? Леонардо и в пять лет мог стать учителем Вероккио. Я говорил, Андрюшенька, окстись, зачем ты бросаешь тень на милейшего князя Юрия! Не послушал… Потом, уже в Швеции каялся, чуть ли не плакал, говорил: «Ты был прав! Все это ради красивого кадра…» Я тогда платок достал, протянул ему… Вот этот…
– Хватит! Хватит! Теперь тебя не остановишь! - испугался Симбирцев. - Не лезь в карман за платком, я тебе верю, верю. Но я-то имею в виду тебя. А ты вовсе не милейший. Сергей Максимович, учтите, как только вы ему соорудите тайничок, он вас тут же и ухлопает. Или киллера вызовет из Тамбова. Или сам взорвет.
