Александр Покровский - Расстрелять
Маршал изумился и сначала засомневался, но все происходило так быстро, ловко, а главное легко, что он тоже снял туфли, встал на белую простынь, потом на четвереньки...
Центральный почувствовал какое-то движение, какую-то возню в люке, шум, сопенье, кряхтенье, но отреагировать не успел. У среза люка вдруг показался Леха вниз головой, он подмигнул и сказал:
- Чего вы щас увидите... - спрыгнул в носках и пропал.
- Ну-ка, глянь, чего там, - сказал дежурный вахтенному центрального поста. Тот впорхнул в люк и тут же голова к голове столкнулся с маршалом. Матрос увидел красное лицо, налитые глаза и погоны и все это вверх ногами, то есть вниз головой...
Матрос видел многое, привык ко всему, но чтоб маршал и вверх ногами - этого он не выдержал, он скользнул вниз по поручням и (ни слова дежурному) исчез из центрального со скоростью вихря.
Маршал, увидев, что человек только что был, а потом куда-то упал, от неожиданности разжал руки и улетел вслед за "человеком". Дежурный в этот момент как раз шагнул в район люка, и маршал вывалился перед ним сырым мешком. Дежурный, увидев маршала перед собой в виде огромной серой кучи, потерял разум и, вместо того чтобы как-то его собрать и помочь, доложил ему, оглохшему от падения колом, что, мол, все в порядке за время вашего отсутствия.
- Я ему ничего не сделаю, - волновался маршал, вспоминая, когда уже всех нашли, пересчитали и построили в одну шеренгу, я ему в глаза посмотреть хочу. И что это у вас за экземпляры?
- Товарищ маршал! - старался командир. - Не могу даже предположить, что это был наш офицер! У нас все были на месте. Никто не отлучался. Но у нас с завода все еще приходят и работают, может, он оттуда? А вы, значит, не помните, товарищ маршал, какой он из себя был?
- Да как вам сказать, - погружался в видения маршал, черный такой... или подождите, не черный...
- У нас все черные, товарищ маршал!
- А, вот, молодой такой, сорока еще нет.
- У нас всем сорока еще нет, товарищ маршал. Леху вычислили и уволили в запас через неделю. На семьдесят процентов пенсии. Его рассчитали, как получившего заболевание в период службы.
О науке
Как у нас на флоте появляется наука? Наука у нас на флоте появляется всегда внезапно и непосредственно перед самым отходом, только нам отчаливать - а она тут как тут. Приезжает какой-нибудь ученый, бледный, с ящиком, подходит он к лодке и спрашивает у верхнего вахтенного:
- Можно, мой ящичек у вас здесь постоит? Вахтенный жмет плечами и говорит:
- Ставьте...
Ученый ставит ящик рядом с вахтенным, а сам подходит к нашему переговорному устройству - "каштану" - и запрашивает у нашего центрального поста "добро" спуститься вниз, чтоб найти кого-нибудь для передачи ему этого заветного ящика, а в ящике уникальный прибор (пять штук на Союз), который должен пойти в автономку. Пока ученый спускается вниз и ищет, кому передать
уникальный ящик, вахтенные меняются, и новый вах^ тенный уже воспринимает ящик как что-то навсегда данное и принадлежащее пирсу. Первый вахтенный спускается вниз, а наверху появляется старпом.
- Это что? - спрашивает старпом у нового вахтенного, тыкая в ящик.
- Это?.. - вахтенный смотрит на ящик детскими глазами центра России.
- Да, да, это что?
- Это?..
- Это, это, - начинает проявлять нетерпенье старпом, - что это?!
- Это?.. - задумчиво спрашивает вахтенный и изучающе смотрит на ящик.
И тут старпом орет, потому что вся сырая масса грубых переживаний предпоходовой скачки, вся эта куча влажная тревог и волнений, весь этот груз последних дней, лежащий мохнатым комелем на отвислых плечах старпома, от этих неторопливых раздумий вахтенного вмиг ломает самую тонкую вещь на свете хрупкий хребет старпомовского терпения.
- И-я-я! С-п-р-а-ш-и-в-а-ю, ч-т-о э-т-о з-а я-щ-и-к! орет старпом, дергаясь совершенно всеми своими конечностями.
Вахтенный тут же пугается, лишается лица, языка, стыда и совести и стоит бестолочью. В глазах у него мертвенный ужас. Теперь из него ничего не выколотить.
А старпом фонтанирует, не остановить; он кричит, что Родина нарожала идиотов, и что все эти идиоты заполнили ему корабль по крейсерскую ватерлинию, и что у этих идиотов под носом можно мину подложить или что-нибудь им самим (идиотам) ампутировать, а они даже не шевельнутся, и что при необходимости можно даже самих этих идиотов выкрасть, завернув в во влажную ветошь.
- Тьма египетская! - орет старпом. - Чего ж тебя самого еще не завернули?! Чего тебя не украли еще, изумление?!
Потом он бьет несколько раз по ящику ногой и затем, схватив двух моряков, говорит им:
- Ну-ка, взяли эту хреновину и задвинули ее так, чтоб я ее больше никогда не видел!
Моряки берут (эту хреновину) и в соответствии о инструктажем задвигают: оттаскивают на торец пирса и раз-два-три ("Тяжелая, гадость") - размахнувшись, бросают ее в воду.
А потом сколько возвышенной человеческой грусти, сколько остановившейся печали движения начинает наблюдаться на лице у того ученого, который вылез, наконец, за своим ящиком.
Силы моего мазка не хватает, чтоб описать эту боль человеческую и трагедию. Скажем, как классики: "Птица скорби Симург распластала над ним свои крылья!"
Вареный зам
Зама мы называли "Мардановым через "а". Как только он появился у нас на экипаже, мы - командиры боевых частей утвердили им планы политико-воспитательной работы. Все написали: "Утверждаю, Морданов". Через "о".
- Я - Марданов через "а", - объявил он нам, и мы тогда впервые услышали его голос. То был голос вконец изнасилованной и обессилевшей весенней телки.
Когда он сидел в аэропорту города Симферополя, где человек пятьсот мечтало вслух улететь и составляло по этому поводу какие-то списки, он двое суток ходил вокруг этой безумной толпы, периодически подпрыгивал, чтоб заглянуть, и кричал при этом криком коростеля:
- Посмотрите! Там Марданов через "а" есть?.. Инженер неискушенных душ. Он познал нужду на Черном флоте, был основательно истоптан жизнью и людьми, имел троих детей и любил слово "нищета".
- Нищета там, - говорил он про Черноморский флот, и нам тут же вспоминались подворотни Манхеттена.
У него был большой узкий рот, крупные уши, зачеркнутая морщинами шея и тусклый взгляд уснувшего карася.
Мы его еще ласково называли Мардан Марданычем и "Подарком из Африки". Он у нас тяготел к наглядной агитации, соцсоревнованию и ко всему сельскому: сбор колосовых приводил его в судорожное возбуждение.
- Наш зернобобовый! - изрекали в его сторону корабельные негодяи, а матросы называли его Мухомором, потому что рядом с ним не хотелось жить.
Он любил повторять: "Нас никто не поймет" - и обладал вредной привычкой общаться с личным составом.
- Ну, как наши дела? - произносил он перед общением замогильным голосом восставшей совести, от которого живот начинал чесаться, по спине шла крупная гусиная кожа, а руки сами начинали бегать и хватать сзади что попало. Хотелось тут же переделать все дела. Однажды мы его сварили. Вам, конечно же, будет интересно узнать, как мы его сварили. А вот как.
- Ну, как наши дела? - втиснулся он как-то к нам на боевой пост. Входил он всегда так медленно и так бурлачно, как будто за ним сзади тянулся бронированный хвост.
В этот момент наши дела шли следующим образом: киловаттным кипятильником у нас кипятилось три литра воды в стеклянной банке. Банка кипела, как на вулкане. Чай мы заваривали.
- Ну, как...
Дальше мы не слышали, мы наблюдали: он запутался рукавом в нагревателе и поволок его вместе с банкой за собой.
Мы: я и мой мичман - мастер военного дела - проследили зачарованно их - его и банки - последний путь.
- ...наши дела... - закончил он и сел; банка опрокинулась, и три литра кипятка вылилось ему за шиворот.
Его будто подняли. Первый раз в жизни я видел вареного зама: он взлетел вверх, стукнулся об потолок и заорал как необразованный, как будто нигде до этого не учился, - и я понял, как орали дикие печенеги, когда Владимир-Солнышко поливал их кипящей смолой. Слаба у нас индивидуальная подготовка! Слаба. Не готовы замы к кипятку. Не готовы. И к чему их только готовят?
Наконец, мы очнулись и бросились на помощь. Я зачем-то схватил зама за руки, а мой мичман - мастер военного дела кричал: "Ой! Ой!" - и хлопал его зачем-то руками по спине. Тушил, наверное.
- Беги за подсолнечным маслом! - заорал я мичману. Тот бросил зама и с воплями: "Сварили! Сварили!" - умчался на камбуз. Там у нас служили наши штатные мерзавцы.
- Насмерть?! - спросили они быстро. Им хотелось насмерть.
Мой мичман выпил у них от волнения воду из того лагуна, где мыли картошку, и сказал: "Не знаю". За то, что он "не знает", ему налили полный стакан. Мы раздели зама и начали лечить его бедное тело.
Он дрожал всей кожей и исторгал героические крики.
Однако и проняло же его! Мда-а. А проняло его от самой шеи до самых ягодиц и двумя ручьями затекло ниже пояса вперед и там спереди - ха-ха - все тоже обработало!
