В Слепцов - Трудное время
Марья Николавна задумалась.
- Да, это правда, - наконец сказала она, - лучше жить хоть как-нибудь, хоть глупо, да жить, чем так...
- Однако вот эта жизнь уж перестала вам нравиться. А почему? Вы поняли ее нелепость и уж не можете жить этою жизнью. Стало быть, чем больше вы будете узнавать жизнь вообще, тем больше и больше будете лишаться возможности жить, как люди живут.
- Но что же тогда? - почти с ужасом спросила Марья Николавна, - что же остается делать человеку, который потерял возможность жить так, как все живут?
- Остается... - Рязанов посмотрел кругом, - Остается выдумать, создать новую жизнь, а дотех пор...
Он махнул рукой.
- Нет, погодите! Скажите мне: есть же у вас какая-нибудь жизнь, которой вы живете?
- Конечно, есть.
- Ну, вот мне бы хотелось только узнать ее, какая она.
- Напрасно. Не стоит.
- Но почему же?
- А потому, что это и не жизнь, а так, черт знает что, дребедень такая же, как и все прочие.
Она остановилась.
- Нет, не может быть.
Рязанов пожал плечами.
- Я вам не верю. Вы не хотите только мне сказать.
- Поймите же, что нечего сказать.
- Неужели я этого не стою? Послушайте, - вдруг заговорила она и протянула ему руку.
- Хотите вы быть моим другом? А? Хотите?
Он молча, не глядя ей в лицо, пожал ее руку, потом осторожно освободил свою и положил ее на стол.
Марья Николавна, покачнувшись к нему, ждала, что он скажет.
- Да, - наконец выговорил он, - это, конечно, очень приятно, только...
- Что?
- Только я, право, не понимаю, какая же между нами может быть дружба, кончил он вполголоса, как будто сам с собой рассуждал. - Ничего из этого не выйдет.
- А если вы не понимаете, - скороговоркой прибавила она, - так я вам скажу, что я уезжаю отсюда.
- То есть как? Совсем?
- Да, совсем. Между мной и моим мужем все кончено. Я свободна.
- Вот как, - глядя в пол, тихо произнес Рязанов.
- Теперь я бы желала только одного, - все больше и больше воодушевляясь, говорила Марья Николавна, - я бы желала устроить так мою жизнь, чтобы я могла все силы, все способности мои употребить на то, чтобы хоть в чем-нибудь Вам быть полезной. Я много не желаю, мне хотелось бы только хоть чуть-чуть помогать вам в Ваших занятиях. Что вы мне скажете, то я и буду делать. Сначала, конечно, мне будет нужна ваша помощь, потому что я ведь ничего не умею; а потом я привыкну понемногу. Таким образом мы и будем помогать друг другу...
- В чем?
- Как в чем?!.
- Подумали ли вы, в чем же это мы с вами будем помогать друг другу? И какое это такое занятие вы нашли, я не понимаю хорошенько. Учиться, что ли, мы будем друг у друга, или так просто жить?.. Да нет; постойте! Прежде всего вот что: Вы-то, собственно, зачем Вы едете?
- Вы все-таки не знаете?
- Все-таки не знаю.
- Хорошо. Я вам скажу. Я еду для того, чтобы начать новую, совсем новую жизнь - мне эта опротивела; эти люди мне гадки, да и вся эта деревенская жизнь. Я могла жить здесь до тех пор, пока я еще ждала чего-то, одним словом, пока я верила: теперь я вижу, что больше ждать мне нечего, что здесь можно только наживать деньги, да и то чужими руками. К помещикам и ко всем этим хозяевам я чувствую ненависть, я их презираю; мужиков мне, конечно, жаль, но что же я могу сделать? Помочь им я не в силах, а смотреть на них и надрываться я тоже не могу. Это невыносимо. Ну, скажите же теперь, ведь это правда? Ведь незачем мне больше здесь оставаться? Да?
- Да, разумеется; если уж это Вам так противно.
- Вы это так говорите... Мне кажется, Вы не желаете, чтобы я ехала?
- Напрасно вам это кажется. Напротив, я желаю, чтобы Вы делали именно то, что Вам хочется; но, кроме того, я еще желаю получить ответ на вопрос, который я вам сделал: зачем Вам хочется туда?
Он показал в окно.
- Что вас влечет dahin, dahin? Уж не думаете ли вы серьезно, что там растут лимоны? 2
- А знаете ли, в самом деле, как я представляю себе, что такое там? Я всегда воображала, что там где-то живут такие отличные люди, такие умные и добрые, которые все знают, все расскажут, научат, как и что надо делать, помогут, приютят всякого, кто к ним придет... Одним словом, хорошие, хорошие люди...
- Да, - В раздумье говорил Рязанов, - хорошие, хорошие люди... Да, были люди. Это правда.
- А теперь?
- И теперь, пожалуй, еще с пяток наберется.
- Как? Отчего так мало? Где же они?
- Гм! Странно как вы спрашиваете! Да разве они не люди? Разве они тоже не подвержены разным человеческим слабостям? Одни умирают, а другие не умирают...
- Так что же?
- Так просто погибают...
- Как погибают?
- Да так вот, пропадет - и кончено. Вон как в балетах: все танцует, все танцует, найдет на такое место - вдруг хлоп! Пропал.
Марья Николавна вздохнула и задумалась.
- Да, подобрались покрупнее - то которые, подобрались, - рассуждал между тем Рязанов,
- Осталась одна мелкота. Впрочем, вы на нее не смотрите, что она мелкота. Это нужды нет. Она, мелкота-то эта, все дела справит и все эти артели заведет... На законном основании; они вас там приютят и все порядки вам расскажут, как и что... Да, впрочем, сами увидите.
- А вы? - с удивлением спросила Марья Николавна.
- Н-нет, я уж так как-нибудь обойдусь, собственными средствами.
- Да почему же? Разве вы не верите в успех этого дела?
- Как не верить. Нельзя не верить. Успех-то будет несомненно, только мы-то вот, кажется, немножко того... Немножко опоздали для этого успеха.
Рязанов медленно обвел глазами комнату и, откинувшись на спинку стула, провел рукой по волосам; Марья Николавна напряженно следила за каждым его словом и, не сморгнув, пристально смотрела ему в лицо.
- Да, - снова заговорил он, - жизнь - штука любопытная, я вам скажу. Так вот всю видишь, кажется, ее насквозь и человека знаешь вдоль и поперек; чего бы, кажется, еще? Так нет; все мало. Еще чего-то нужно. Страсть нужна. Тут нужно просто прийти и взять... Однако я вот говорю, говорю, а сам все эту малину прихлебываю, да и забыл совсем, что она с ромом, черт ее возьми! Пьян напился.
Он отодвинул от себя стакан.
- То-то я замечаю, как-то уж очень я тово... Фигурно стал выражаться, прибавил он, выпрямляясь на стуле.
И действительно, на лице у него выступали багровые пятна, а глаза беспокойно и подозрительно переходили с одного предмета на другой. Он встал и сделал несколько шагов по комнате, видимо стараясь ступать как можно тверже.
- А я было хотела спросить Вас еще об одной вещи, - нерешительно сказала Марья Николавна.
- О какой вещи?
Рязанов обернулся и, засунув руки в карманы, остановился перед Марьей Николавной.
- Что ж, спрашивайте! Да только я-то вот закутил по случаю сырой погоды.
- Это ничего.
- Впрочем, вы ведь, кажется, желали даже видеть меня в ненормальном состоянии, так вот вам отличный случай.
Марья Николавна подняла голову и посмотрела ему в лицо.
- Что вы смотрите? Вы думаете, я буду откровеннее? Нет, на меня вино производит совершенно обратное действие: я становлюсь еще недоверчивее, грубее. Да я, кажется, и в трезвом-то виде не слишком деликатно обращался с вами. А? Марья Николавна! Так ведь? Грубо я с Вами поступал? Вы на это не сердитесь! Это все пустяки...
Он покачнулся.
- Сядьте, - тихо сказала она, взяв его за руку.
- Ну-с, так какая же это вещь-то, о которой Вы хотели спрашивать? говорил он, садясь опять на прежнее место.
- Вы мне все-таки не сказали... Вы мне ничего положительно не сказали о том... - она замялась и, все ниже и ниже нагибаясь к столу, с расстановкой, почти шепотом, прибавила, - Неужели вы не знаете до сих пор...
- Я знаю только одно, - перебил ее Рязанов, - и самым положительным образом знаю, что я завтрашний день отсюда уеду.
- Куда? - быстро поднимая голову, спросила Марья Николавна.
- Да это смотря по тому, как... Вообще в разные места.
Марья Николавна не спускала с него глаз и все еще ждала чего-то.
- Больше к югу, - прибавил Рязанов.
Она не шевелилась, даже не вздрогнула и продолжала по-прежнему смотреть на него, хотя по глазам ее видно было, что она уже не ждет ничего и мысли ее полетели дальше.
- Время подходит ненастное, - продолжал Рязанов, глядя в окно, - дождь идет. Видите, погода-то какая сволочь!
Марья Николавна все смотрела на него и, должно быть, не слушала; взгляд ее перешел с Рязанова на стену и остановился; на лице у ней ничего не выражалось: оно было совсем неподвижно и только вдруг как-то осунулось, точно после трудной болезни. Рязанов замолчал и начал пристально всматриваться в нее. Слегка нахмурив брови, он водил глазами по всему ее лицу, по вытянутым и неподвижно лежащим на столе рукам ее, а сам в то же время основательно и не торопясь мял свои собственные руки, так что пальцы на них хрустели; потом хотел было вздохнуть, набрал воздуху, но сейчас же закусил губу и подавил этот вздох; потом встал и задел за столовую ножку.
- А?! - Вдруг очнувшись, пугливо спросила Марья Николавна.
Рязанов молча доставал с окна какую-то книгу.
