Юрий Герман - Один год
Жмакин разыскал Хмелю.
Хмеля жил на Старо-Невском, в доме, что выходит одной стеной на Полтавскую, и Жмакину пришлось излазить не одну лестницу, пока он нашел нужную квартиру. Он приехал днем, и, по его предположениям, Хмеля должен был быть дома; но Хмеля был на работе, и на его комнате висел маленький замочек. Пришлось приехать во второй раз вечером. Дверь из Хмелиной комнаты выходила в коридор, и матовое в мелких пупырышках дверное стекло теперь уютно светилось. Томные звуки гитары доносились из-за двери.
Жмакин постучал и, не дожидаясь ответа, вошел. Странное зрелище предстало перед его глазами: в комнате, убранной с женской аккуратностью, на кровати, покрытой пикейным одеялом, полулежал высокий очкастый Хмеля и, зажав зубами папиросу, не глядя на струны, играл печальную мелодию.
- Старому другу! - сказал Жмакин.
- Здравствуйте, - видимо не узнавая, ответил Хмеля и, прихватив струны ладонью, положил гитару на подушку, но не встал.
- Не узнаешь?
- Узнаю, - нехотя сказал Хмеля и поднялся. Лицо его не выражало никакой радости. Он даже не предложил Жмакину снять пальто.
- Сесть-то можно? - спросил Жмакин.
- Отчего же, садись.
Жмакин сел, усмехаясь от неловкости и оттого, что надо было хоть усмехнуться, что ли. По стенам висели фотографии. На столе стопкой лежали книги, и в шкафчике виднелась банка с какао "Золотой ярлык".
- Культурненько живешь, - сказал Жмакин, - форменный красный уголок, да еще и с какао. Интересно!
- Ничего интересного, - сказал Хмеля, покашливая.
Он не садился - стоял столбом посредине комнаты.
- Может, поговоришь со мной? - спросил Жмакин. - Как-никак, давно не видались. То ты сидел, то я. Раньше встречались не так...
- Да, не так, - согласился Хмеля, - это верно.
Лицо его ничего не выражало, кроме скуки.
Тогда Жмакин, сдерживая начинающийся припадок бешенства, предложил выпить. Водка у него была с собой в кармане и закуска тоже - коробка сардин.
Они сели за стол, покрытый скатертью, вышитой васильками, и налили водку в два стакана. Хмеля пил по-прежнему - ловко и быстро, и по-прежнему лицо его не менялось от водки.
- Значит, работаешь? - спросил Жмакин.
- Выходит, так.
- А у меня дельце есть.
- Хорошее?
Жмакин улыбнулся. Значит, работа у Хмеля работой, а дельцем все-таки заинтересовался? Недаром смотрит в упор.
- Какое же дельце? - спросил Хмеля, покашливая и наливая водку.
- Складишко один надо взять небольшой, - врал Жмакин. - Шоколад ящики, марочные вина есть, коньяки дорогие, консервы, разная хурда-мурда. На продажу не потянет, а для себя пригодится, день рождения справить или красиво к девушке пойти, не с пустыми руками. Дельце чистое, сторожа не держат, опасности никакой. Сделали?
- Нет, не сделали, - ответил Хмеля, словно не замечая протянутой руки. - Ты ж, Алешка, карманник, щипач, для чего тебе соцсобственность брать?
- За мою жизнь тревожишься?
- Э, да брось, Жмакин!
- С чего мне бросать! Или ты мне зарплаты будешь платить?
- Да что, Псих, нам с тобой говорить, - лениво произнес Хмеля, - для чего?
- Хмеля! - предостерегающе, почти грозно сказал Жмакин. - Эй, Хмеля! он поставил стакан. - Продаешь?
Хмеля молчал. Несколько секунд Жмакин внимательно его оглядывал, потом осведомился:
- Куда в гости собрался? Костюмчик приличный, бостон, что ли? На трудовые деньги построил или как?
Хмеля с тихим вздохом рассказал, что действительно собрался в гости к одному старому дружку, некоему Сдобникову. Вот и приоделся. Костюм же построен на трудовые, других денег у него теперь не бывает.
- Не продаешь, значит?
- Покупаю, Жмакин, - сказал Хмеля грустно и подергал длинным белым носом, - покупаю, и задорого.
- Что покупаешь?
- Все.
Он замолчал и опустил голову.
- Да ну тебя к черту! - крикнул Жмакин. - Не крути мне! Что ты покупаешь?
- Разное.
- Ну что, что?
- Три года на канале покупал, - сказал Хмеля. - По четыреста процентов выработки плачено, а на канале знаешь какой процент? - Он вздохнул и посмотрел пустой стакан на свет. - И купил. На! - Он порылся в кармане, вынул паспорт и протянул его Жмакину. - Чего смотришь? - вдруг изменившись в лице, крикнул он. - Чего разглядываешь? Думаешь, ксива? Не видал ты такого паспорта, Псих, в своей жизни. Все чисто. На, гляди! Хмелянский, Александр Иванович, год рождения, на! Видал? И не Хмеля! Никакого Хмели здесь нет. И попрошу! - Он стукнул ладонью по столу так, что зазвенели стаканы, но вдруг смутился и, забрав у Жмакина паспорт, отошел к шкафчику. - Да что говорить, - сказал он, - как будто я виноват. "Продаешь?" А того не понимаете... - Он что-то забормотал совсем тихо и улегся на свою белоснежную постель с сапогами, но тотчас же сбросил ноги и выругался.
- На сердитых воду возят, - сказал Жмакин, - шагай сюда, выпьем еще, Александр Иванович Хмелянский.
Хмеля сел к столу. Волосы его торчали смешными хохолками.
- Итого, перековали тебя чекисты? - спросил Жмакин. - Все в порядке?
- Все в порядке.
- А рецидивы бывают?
- Ничего подобного, - сказал Хмеля, - я, брат, строгий.
Он взглянул на Жмакина из-под очков и хитро улыбнулся.
- Законники, - сказал он, - юристы.
- И провожали из лагерей-то, - спросил Жмакин, - с оркестром?
- С оркестром. Костюм этот дали, - добавил Хмеля, - ботинки, рубашку.
- А здесь как же?
- Ничего.
- Ты за какой бригадой сидел? У Лапшина сидел?
- Сидел.
- А когда вернулся - был у него?
- Нет. В кинематографе встретил.
- И что он?
- Подмигнул мне.
- А еще?
- Велел зайти. Я, конечно, зашел. "Все, спрашивает, в порядке?" - "Все в порядке", - говорю. Посмотрел мой паспорт. Спрашивает: "Балуешься?" Я говорю: "Нет, гражданин начальник, с нас довольно". - "Да, говорит, иди, Хмелянский, будь здоров". Я ему: "Слушаю, товарищ начальник, до свиданьица". А он мне: "Нет уж, говорит, Хмелянский, зачем до свидания, наши свидания, говорит, авось кончились. Будь здоров!"
- С тем и пошел? - спросил Жмакин. Ему вдруг стало жарко до того, что он весь взмок.
- Да, - медленно и важно сказал Хмеля, - с тем и пошел. Может, чаю хочешь? - неожиданно спросил он.
Жмакин молчал.
- Ты ему теперь позвони, Лапшину, - сказал он погодя, - позвони, что, дескать, Лешка-Псих в Ленинграде, сорвался из лагерей. Также Жмакин и Володеев. Позвонишь?
- Позвоню, - в упор глядя на Жмакина, сказал Хмеля.
- Неужто позвонишь?
- Позвоню, - отводя взгляд, повторил Хмеля.
- За что же это, Хмеля? Чем я перед тобой провинился?
- Передо мной ты не провинился, - с трудом сказал Хмеля, - но как же я могу? Вот, к примеру, я работаю на Бадаевских складах, на разгрузке продуктов из вагонов. И вдруг, допустим, я узнаю, дескать, подкопались и делают нападение на наше масло. Как я должен поступить?
- Хмеля, - сказал Жмакин, - мы же с тобой в одной камере одну баланду одной ложкой жрали. Кого продаешь, Хмеля?
- Лучше бы ты ушел от меня, Лешка, - сказал Хмеля со страданием в голосе, - ну чего тебе от меня надо?
- А где я ночевать буду? - спросил Жмакин.
- Где хочешь.
- Я здесь хочу, - криво усмехаясь, сказал Жмакин, - во на той кровати.
- Здесь нельзя.
- Почему?
- Не могу я жуликов пускать, - с тоской и страданием крикнул Хмеля, откуда ты взялся на мою голову? Уходи от меня...
- Гонишь?
- Разве я гоню...
- Конечно, гонишь...
- А чего ж ты мне - продаю, да легавый, да ксива...
- Ну, раз не гонишь, я у тебя останусь на пару дней, пока квартиру не найду.
- Нельзя у меня, - упрямо сказал Хмеля, - я говорю нельзя, значит, нельзя.
- Да тебе же выгодней, - все так же криво улыбаясь, сказал Жмакин, напоишь меня горяченьким, я спать, а ты в автомат и Лапшину. Меня повязали, тебе благодарность - всем по семь, а тебе восемь. Четыре сбоку, ваших нет. Он скорчил гримасу, допил водку и, глумливо глядя на Хмелю, снял пальто. Для твоей выгоды остаюсь.
Хмеля смотрел на него из-под очков с выражением отчаяния в близоруких светлых глазах.
- Уходи, - наконец сказал он.
- Не уйду.
- Уходи, - еще раз, уже со злобой, сказал Хмеля. - Уходи от меня.
- Не уйду! Понравилось мне у тебя в красном уголке...
- Это не красный уголок, - дрожащим голосом сказал Хмеля, - какие тут могут быть пересмешки...
- А вот могут быть!
Бешенство заливало уже глаза Жмакину. Он ничего не видел. Руки его дрожали. Выдвинув плечо вперед, он пошел вдоль стены, нечаянно сшиб столик, что-то разбилось и задребезжало; он с маху ударил ладонью по фотографиям, стоявшим на этажерке, - это была старая неутолимая страсть к разрушению. И Хмеля понял, что сейчас все нажитое его потом будет изломано, разбито, исковеркано, уничтожено - будет уничтожена первая в его жизни трудом заработанная собственность - тарелки, которые он покупал, гитара, которой его премировали, красивый фаянсовый чайник с незабудками - подарок приятеля...
