Валерий Алексеев - Паровоз из Гонконга
Достала черное платье с прозрачной вставочкой, посмотрела, смешно вытянув губы, как бы мысленно произнося слово "гипюр", потом со вздохом положила обратно.
- Ай, ничего не хочется. Пойду в сарафане, с голой спиной.
И, все еще стоя на коленях, обернулась и с вопросительной и виноватой полуулыбочкой посмотрела на своих мужчин. Хорошо, что отец вернулся вовремя, много было бы сказано здесь неправедных слов..
На площадке второго этажа возле ресторанных дверей Тюрины остановились: Людмила Павловна поправила свою накидушку, Иван Петрович приосанился, Андрей пригладил вихры. Одной лишь Насте было наплевать на свой внешний вид, она спала на ходу, ей и ужинать то не хотелось.
Из-за дверей доносился звон посуды, пахло жареной рыбой и чесноком.
- И все равно - что-то здесь не так, - упрямо и даже ожесточенно сказала Людмила. - Смотри-ка, наш идет, давай спросим.
По лестнице поднимался белый человек, это был плотный чернявый коротыш с широким бледным лицом и косо спадающей на лоб челкой. Услышав, что его распознали, он досадливо нахмурился и хотел побыстрее пройти мимо, но Иван Петрович его окликнул:
- Товарищ!
Коротыш остановился и, обернувшись, сказал:
- Ну, зачем так громко? Мы же не в бане.
- Извините, товарищ, - сказал Иван Петрович. - Затруднение нас вышло. Вы здешний?
- В каком смысле?
- Ну, здесь проживаете, в "Эльдорадо"?
- Допустим, здесь. Вы поскорее развивайте мысль, я спешу. Иван Петрович напрягся и, криво улыбаясь, соорудил неуклюжий вопрос - как из англо-русского разговорника:
- В котором часу в этом ресторане кончается ужин?
Чернявый хмыкнул:
- И это все ваши затруднения? Здорово, мне бы так. Вон там, - он фамильярно взял отца за локоть, развернул лицом к двери, вон там, под стеклышком, написано.
- А сами вы разве не здесь питаетесь? - осторожно спросил Людмила.
Коротыш пристально взглянул ей в лицо, улыбнулся медленно нехорошей улыбкой, покачал головой, как будто хотел вымолви "ай-яй-яй".
- Нет, - после паузы ответил он, - только ночую.
- А почему? Микробов боитесь?
Чернявый ответил не сразу. Он ловко, как фокусник, достал из нагрудного кармана одну сигарету, словно подчеркивая этим: "Прописью одну", - не торопясь, с удовольствием закурил.
- Во-первых, скумбрию не люблю, - сказал он, с прищуром глядя на маму Люду. - Здесь, кроме скумбрии, ничем не кормят. А во-вторых, у меня друзья в городе, вместе и питаемся, на кооперативной основе.
- Да, но здесь-то денег не берут! - не унималась Людмила. Коротыш сделал глубокую затяжку, помедлил.
- Что значит "не берут"? - с удовольствием сказал он. - Возьмут. Догонят и еще раз возьмут. Вы уже пообедали?
- Так они же сказали... - отворачиваясь от гневного взгляда жены, растерянно забормотал Иван Петрович, - они же мне объяснили, что входит в содержание...
Коротыш его остановил.
- При чем тут _они_? Ну при чем тут _они_? Их это не касается. Наши возьмут. Вычтут сорок процентов при выплате зарплаты - и дело с концом. А то больно жирно получится: инвалютный оклад да еще бесплатное питание для всей семьи.
Наступила тишина. Чернявый больше никуда не спешил, он наслаждался замешательством Тюриных.
- Новенькие? - спросил он сочувственно. - Из какой группы? Ах, наши. Замена Сивцова. Ну, вот мадам Звягина лично и потребует справочку от мистера Дени, питаетесь вы здесь или нет. А кстати...
Это было именно то, чего боялся Андрей, так оно всегда и начиналось. "А кстати, - с едкой ухмылочкой, и пальцы, дрожа от нетерпения, вытаскивают притертую пробочку из флакона с серной кислотой, - а кстати, как вам удалось, из города Щербатова?" И - белая, слепящая вспышка в глазах, и зашипела, пошла кровавыми пузырями кожа... Ну нет, только не это, сколько можно?.. Только не это! Опередить, ударить первым, выбить из рук, обозлить, что угодно, только не это!..
- Ладно, пошли, - грубо и нарочито хрипло сказал Андрей. - Или туда или сюда. Есть охота.
Родители удивленно переглянулись: подобных выходок Андрей никогда себе не позволял - во всяком случае в присутствии посторонних. Чернявый склонил голову к плечу, задумчиво посмотрел на мальчика.
- Как тебя зовут? - спросил он. - Андрей? А меня - Бородин Борис Борисович. У меня сын тебе ровесник. И не нравится мне, - он бросил в бронзовую пепельницу окурок, сипевший от влаги, - не нравится мне, когда нагличают.
И, круто повернувшись, пошел по лестнице вверх.
Андрей стоял набычась и видел, как в зеркале, свое вспухшее слезливое криворотое лицо с размазанными губами, свои огненные уши. И все-таки он опередил этого человека, ушел от ожога и слепоты, не дал себя _достать_. Значит, есть средства и способы, есть простые приемы, надо только все время быть начеку.
- Беги, ду-ра-лей, - раздельно проговорила Людмила и толкнула мужа в бок, - бери скорее справку, что от питания отказываемся. Тюря ты луковая... А то - "пиво, пиво...".
...Ночью Андрей слышал, как родители перешептываются на соседней кровати (еще бы не слыхать, когда до них можно было дотянуться рукой).
- Ой, Ванюшка, - шептала мама Люда, - ты сам посчитай. У нас их двое, одеть-обуть надо, на вырост накупить, или ты думаешь, что тебя каждый год посылать будут? Нет, позволить себе ресторан мы не можем. Сорок процентов, шутка сказать, - половина зарплаты: Не волнуйся, я все устрою. Поезжай завтра в кампус спокойно, вернешься - будет тебе готовый обед. Главное - мясо купить, мясо. Валентина говорила, послезавтра будут давать, только рано нужно очередь занимать, часика в три-четыре. Будет мясо - будет жизнь, а с электроэнергией я пристроюсь. Это ж не стихия бездушная, предохранители людьми поставлены. Значит, люди их и снимут. Положись в этом деле на меня. Ты свое сделал, вывез нас за рубеж, теперь трудись спокойно и ни о чем больше не думай. А что ты смеешься? Мы ж за рубежом? За рубежом. Вон - полмира посмотрели. Думала ли Людмила Минаева, мечтала ли? Нет, Ванюшка, хоть и трудно, а я такая довольная, такая довольная... Ты о чем молчишь? О чем думаешь?
- Я все размышляю, - забубнил отец, он не умел разговаривать шепотом, все дудел, как в жестяную трубу, - я все размышляй куда эти сорок процентов пойдут? Местной стороне? А с какой стати В нашу казну? А по какой статье? Расходы господ Тюриных на питание? Да ведь не наша сторона нас согласна кормить? Это ж еще надо найти формулировку...
- Господи, о чем ты печалишься? Не беспокойся: деньги сдашь - статья найдется. Вот что у меня из головы не выходит - это Тамара которая вам с холодильником помогла. Двадцать лет не видела родины, бедная... и замужем за чужим мужиком... Разве с ним поговоришь вот так, как мы с тобой говорим? И наши от нее сторонятся, это ж так понятно... Зря вы ее карточку разорвали, хотя, может быть, и не зря. Машина, частная фирма, не такая уж она, выходит, и бедная. Интересно, чего ей все-таки от вас надо было? На крючок хотела взять? Под монастырь подвести? А зачем? Какая ей с этого выгода? Надо мне на нее посмотреть, я уж разберусь, я в людях кое-что понимаю. Слышишь, Ванюшка? Если встретишь ее в городе - не отбрыкивайся...
Отец молчал, мирно посапывая носом.
И так будет целый год, сказал себе Андрей, а то и больше, С ума сойти можно. А когда жизнь? Когда будет жизнь? Ведь не может быть, чтобы это и была сама жизнь. Нет, не может быть, не для этого я родился. Интересно, где спит сейчас Кареглазка. Высоко над цветами, среди звезд и летучих мышей. А хорошо сейчас на озере в Миловидове... камыши серые, вода зеленая, пасмурно, ветерок...
- Ох, как душно... - со стоном проговорила мама Люда. - Двери в коридор открыть, что ли? Никто нас не украдет, кому мы нужны?...
Мать зашлепала босыми ногами, брякнула бронзовой грушей, висящей на ключе, - и в комнатку повеяло живым воздухом. Настя, потная, измученная, заворочалась на скомканной простыне, благодарно вздохнула. Мама Люда подошла, наклонилась, заботливо прикрыла ее другой простыней, опустила полог, постояла, опять подняла, бормоча: "Вот и хорошо, вот и слава богу, вот и слава богу..." Это подделывание под детский лепет Андрея всегда сердило, он и сейчас хотел сделать матери выговор, но не успел: в голове у него затуманилось, и его круто повело в сон.
Ему снился искореженный, весь протоптанный ольховник, сквозь который гоняют скот, с бугристыми корнями, обломанными ветками, ободранной корой, из-под которой на ссадинах проступает красноватая древесина. Он шел по ольховнику, спотыкаясь на твердых буграх, конца краю не было этому больному редколесью... Отчего же так душно? Не должно быть так душно. Пот лился по лицу, мошкара липла к губам, лезла в глаза и в уши. Вдруг, раздвинув ветки, он увидел перед собою широкий Ченцовский луг. Возле ракит, темно и глухо клубившихся у самой воды, стояла туго распяленная красная палатка, внутри нее, кажется, горел фонарь. Рядом, потрескивая, плясал костерок, на нем что-то жарилось и жирно шкворчало. А позади костра стояли люди, четверо человек, мужчина, женщина, мальчик и девочка, несоразмерно высокие, худые и как-то странно перехваченные в бедрах, как будто изломанные полиомиелитом... Что-то толкнуло Андрея в грудь, и, пятясь назад, он отчетливо осознал, что это _ленинградцы_, те самые... Они глядели в его сторону неподвижно и строго, и длинные тела их струились вместе с дымом костра... Внезапно оттуда повеяло чем-то мучительно сладким, так, что Андрей застонал от голода - и проснулся.
