Валерий Алексеев - Паровоз из Гонконга
- Подними, не нужно, - еле шевеля губами, сказала она Андрею.
Мальчик повиновался.
Иван Петрович сел рядом с женой, она подвинулась, скорбно поджав губы. Наступила пауза. Душно и горячо было так, как будто! все четверо, накрывшись одеялом с головой, дышали паром над вареной картошкой.
- Вот теперь-то мы и прибыли, - сказал Иван Петрович.
От звука его голоса Людмила словно очнулась.
- Что вы расселись? - вскочив, сердито спросила она. - А вещи? Кто будет смотреть за вещами?
Мужчины поднялись и поспешили в коридор. Носильщики, терпеливо ожидавшие у входа, принялись проворно затаскивать чемоданы в номер. Стало еще теснее.
"Как же мы здесь будем жить?" - потерянно думал Андрей, стоя между кроватями.
- Ну, что ты путаешься под ногами? - прикрикнула на него мать. - Не мешай, ступай пока в ванную, дай распаковаться.
- А зачем сразу распаковываться? - раздраженно осведомился Андрей.
- Надо, - отрезала мама Люда.
Андрей пошел в ванную, совмещенную с туалетом, это была тесная, как поставленный стоймя спичечный коробок, комнатушка. Ванной как таковой не имелось: просто квадратная бетонная площадочка для стоячего душа. Андрей попробовал краны - вода текла, и холодная, и горячая. "Ну, хоть что-то..." - подумал он. Сквозь открытую дверь ему было видно, как мама Люда расплачивается с носильщиками - разумеется,
консервами.
- Дождешься, голубушка, - громко сказал Андрей. - Я тебя предупредил.
Мама Люда сделала вид, что не слышит.
Оставшись одни, Тюрины распихали чемоданы по встроенным шкафам и под кровати, включили холодильник - через привезенный из Союза тройничок, потому что розетка в номере имелась только одна. Холодильник послушно заурчал. Людмила молча погладила его по боку. Сразу стало спокойнее. Одну из тумбочек мать приказала выдвинуть в предбанник, втиснула ее рядом с холодильником, водрузила на нее двухконфорочную электроплитку.
- Как на Красноармейской, - проговорил отец.
- Сейчас обедать будем и ужинать, все сразу, - сказала мама Люда. Ничего, ребятки, заживем.
- А почему бы и не зажить? - согласился отец. - Как говаривал Михаила Михайлович, предспальня есть, заспальня есть, а к прочему роскошу мы не удобны.
Мама Люда включила плитку - и тут же в номере погас свет. Темнота наступила такая плотная, что ее, как застывший вар, можно было колоть на куски.
- Вот те раз! - охнула в предбаннике невидимая мама Люда.
- Ничего не раз, - яростно сказал Андрей. - Пережгла проводку. Он встал, споткнулся о торчавший из-под кровати угол чемодана, нашарил дверной косяк.
- Ты куда? - жалобно проговорила где-то возле его плеча мама Люда. Не ходи, потеряешься. Подожди, пока зажгут.
- Ну прямо так и буду сидеть, - огрызнулся Андрей. - Пойду посмотрю, только у нас или во всей гостинице.
- Да чего там смотреть? - проговорил отец. - В окно все видно. Только на нашем этаже.
- Значит, пережгла, - с тяжелой злобой сказал Андрей. - Плитку выключила или нет?
- Выключила, - смиренно отозвалась мать.
- Фу ты, черт! - громко вскрикнул вдруг Иван Петрович и вскочил, что-то загрохотало.
- Мама! - позвала, проснувшись, Настя. - Мама, ты где?
- Я здесь, доченька, спи давай! У нас свет перегорел
- Мама, иди ко мне, я боюсь!
- Иду, иду, родненькая!
Пробираясь к Настасье, мать с упреком сказала Ивану Петровичу:
- Что тебя подбросило? Укусил кто-нибудь?
- Да не укусил! - отозвался уже из коридора отец. - Хуже. Я ведь про машину забыл! Машина-то стоит, меня дожидается! Придется мне вас оставить. Коробку конфет дала бы мне, я подарю лейтенанту.
- А где я тебе ее найду? - спокойно спросила откуда-то снизу мама Люда.
- При слабом свете из дворового окна Андрей разглядел, что она уже сидит возле Насти, гладит ее по головке.
И тут вспыхнул свет, все подслеповато заморгали глазами. На пороге стояла смуглая широконосая женщина в белом платье и белой наколке, от этого лицо ее казалось особенно темным. Мельком взглянув на электроплитку, она быстро заговорила по-английски.
- Это наша горничная, зовут ее Анджела, - перевел Иван Петрович. Говорит, что разрешение нам дали только на холодильник, плитку включать нельзя: блокировка. Ну ладно, разбирайтесь тут сами.
И, забыв про конфеты, отец убежал.
- Анджела постояла, глядя на Настасью, потом проговорила: "Ресторан еще открыт, можно пойти поужинать" - и ушла.
- Какой ресторан? При чем тут ресторан? - обеспокоилась мам Люда.
- Она сказала: "Устроили в номере ресторан!" - мстительно ответил Андрей.
Это было жестоко по отношению к маме, но очень уж он устал за сегодняшний день, и все на свете ему надоело.
- Надо было ей дать что-нибудь, - озабоченно сказала мама Люда
- "Дать, дать", - передразнил ее Андрей. - К Букрееву на прием захотелось?
- Хорошо, сыночек, все поняла, сыночек, - миролюбиво ответила мама Люда и потянулась погладить его по голове.
Андрей резко отстранился.
- Оставь! Ты мне рожу разбить собиралась.
- Прости меня, сыночек, - жалобно проговорила мать, - перепсиховалась я, виновата.
- Конечно, виновата, - злобно сказал Андрей, остановить себя в бешенстве он не мог, и чем ласковее его упрашивали, чем больше уступали - тем неуклоннее он двигался к исступлению. Только беспощадный отпор мог привести его в чувство. Сам он об этом знал, а мать и не подозревала. Ты одна во всем виновата! Пустили Дуньку за рубеж!
- Мама, - тревожно вскрикнула Настасья, изучившая уже нрав своего старшего братца, - мама, Андрюшка бесится!
- Замолчи, заморыш! - крикнул ей Андрей.
- А ты - выродок, - возразила Настя, - выродок из нашей семьи
Андрей посмотрел на нее - и ему стало смешно... Смех сквозь злобу довольно противная штука, как чеснок с сахаром. А главное - маму Люду обидеть ему никак не удавалось, хоть плачь.
- Разбушевался шелудень, - ласково сказала она, - так завтра будет добрый день.
- И присказки твои идиотские! - закричал Андрей. - Ты мне скажи лучше, где я спать буду, где?
- С Настенькой, - глядя на него снизу вверх, ответила мать.
- Д-да? - Андрей даже задохнулся от бешенства. - Ты что, больная? Больная, да? Совсем вогнутая?
Трудно сказать, чем бы это кончилось, но тут вернулся отец.
- Что это вы? - укоризненно сказал он. - Благовестите на весь коридор. Все-таки чужая страна!
Андрей умолк и, сунув руки в карманы штанов, прислонился к дверному косяку. Штаны были те самые, голубые, "техасы" с бордовой прострочкой, которым он так радовался сегодня утром в "Саншайне".
- Отпустил машину? - как ни в чем не бывало спросила Людмила.
Она готова была вытерпеть любое оскорбление, только бы ее не называли "она".
- Ай, сама уехала, - Иван Петрович махнул рукой. - Шофер, мазурик, не стал меня дожидаться. Ну, поднимайтесь, пошли в ресторан. Не помирать же с голоду!
- Какой такой ресторан? - недоверчиво спросила Людмила.
- Шикарный! - сияя, ответил Иван Петрович. - Я заглянул по дороге. Серебряные скатерти, белые приборы...
Отец, конечно же, хотел сказать наоборот, но никто его не поправил: зачем, когда и так все понятно?
- Ну и что там есть, кроме скатертей и приборов?
- Рыба с рисом, и пахнет хорошо. Но главное, Милочка, не это. Главное, денег не берут! Питание входит в стоимость нашего содержания. Только если пиво закажешь. .
- Как, как? - растерянно переспросила Людмила. - Ну-ка объясни еще раз, что-то я от переездов от этих и в самом деле какая-то вогнутая.
Иван Петрович терпеливо объяснил, что стандартные завтраки, обеды и ужины для всех постояльцев "Эльдорадо" бесплатные: содержание в гостинице иностранных специалистов - временное, по вине местной стороны, которая обязана их обеспечить жилплощадью.
Ты понимаешь, Милочка, тут такая система. Пока нам не будет предоставлена квартира, мы на полном пансионе. Только пиво в пансион не входит. Но пиво бывает редко, когда завоз...
- Ай, брось ты о своем пиве! - возмутилась Людмила. - Я ничего не понимаю, ну ничегошеньки... Зачем же нас тогда гостиницей пугали?
- Ну, мать! - воскликнул Андрей. - И бестолковая ж ты! Скажи лучше, зачем мы приволокли столько консервов?
- Отстань, - отмахнулась от него Людмила, - и ничего ты не соображаешь.
Она вскочила, метнулась к двери, выглянула в- коридор, возвратилась и встала посреди комнаты, опустив руки и повторяя:
- Что-то здесь не так, что-то здесь не так...
Вдруг она опустилась на колени и, вытащив из-под низкой кровати чемодан, распахнула его и стала лихорадочно рыться в одежде:
- Приборы серебряные, публика...
Достала черное платье с прозрачной вставочкой, посмотрела, смешно вытянув губы, как бы мысленно произнося слово "гипюр", потом со вздохом положила обратно.
- Ай, ничего не хочется. Пойду в сарафане, с голой спиной.
И, все еще стоя на коленях, обернулась и с вопросительной и виноватой полуулыбочкой посмотрела на своих мужчин. Хорошо, что отец вернулся вовремя, много было бы сказано здесь неправедных слов..
