Федор Сологуб - Том 8. Стихотворения. Рассказы

День безумный, день кровавый
Отгорел и отзвучал.
Не победой, только славой
Он героев увенчал.

Кто-то плачет, одинокий,
Над кровавой грудой тел.
Враг народа, враг жестокий
В битве снова одолел.

Издеваясь над любовью,
Хищный вскормленник могил,
Он святою братской кровью
Щедро землю напоил.

Но в ответ победным крикам
Восстает, могуч и яр,
В шуме пламенном и диком
Торжествующий пожар.

Грозно пламя заметалось,
Выметая, словно сор,
Все, что дерзко возвышалось,
Что сулило нам позор.

В гневном пламени проклятья
Умирает старый мир.
Славьте, други, славьте, братья,
Разрушенья вольный пир!

Великого смятения
Настал заветный час.
Заря освобождения
Зажглася и для нас.

Не даром наши мстители
Восходят чередой.
Оставьте же, правители,
Губители, душители

Страны моей родной,
Усилия напрасные
Спасти отживший строй.
Знамена веют красные

Над шумною толпой,
И речи наши вольные
Угрозою горят,
И звоны колокольные
Слились в набат!

Печаль в груди была остра,
  Безумна ночь, –
И мы блуждали до утра,
  Искали дочь.

Нам запомнилась навеки
Жутких улиц тишина,
Хрупкий снег, немые реки,
Дым костров, штыки, луна.

Чернели тени на огне
  Ночных костров.
Звучали в мертвой тишине
  Шаги врагов.

Там, где били и рубили,
У застав и у палат,
Что-то чутко сторожили
Цепи хмурые солдат.

Всю ночь мерещилась нам дочь,
  Еще жива,
И нам нашептывала ночь
  Ее слова.

По участкам, по больницам
(Где пускали, где и нет)
Мы склоняли к многим лицам
Тусклых свеч неровный свет.

Бросали груды страшных тел
  В подвал сырой.
Туда пустить нас не хотел
  Городовой.

Скорби пламенной язык ли,
Деньги ль дверь открыли нам, –
Рано утром мы проникли
В тьму, к поверженным телам.

Ступени скользкие вели
  В сырую мглу, –
Под грудой тел мы дочь нашли
  Там, на полу.

Тяжелыми одеждами
Закрыв мечту мою,
Хочу я жить надеждами,
О счастии пою.

Во дни святого счастия
Возникнет над землей
Великого безвластия
Согласный, вечный строй.

Не будет ни царящего
Надменного меча,
Ни мстящего, разящего
Безжалостно бича.

В пыли не зашевелится
Вопрос жестокий: чье?
И в сердце не прицелится
Безумное ружье.

Поверженными знаками
Потешится шутя
В полях, шумящих злаками,
Веселое дитя.

Я спешил к моей невесте
В беспощадный день погрома.
Всю семью застал я вместе
  Дома.

Все лежали в общей груде…
Крови темные потоки…
Гвозди вбиты были в груди,
  В щеки.

Что любовью пламенело,
Грубо смято темной силой…
Пронизали гвозди тело
  Милой…

  Догорало восстанье, –
Мы врагов одолеть не могли, –
  И меня на страданье,
На мучительный стыд повели.

  Осудили, убили
Победители пленных бойцов,
  А меня обнажили
Беспощадные руки врагов.

  Я лежала нагая,
И нагайками били меня,
  За восстанье отмщая,
За свободные речи казня.

  Издевался, ругался
Кровожадный насильник и злой,
  И смеясь забавлялся
Беззащитной моей наготой.

  Но безмерность мученья
И позора мучительный гнет
  Неизбежности мщенья
Не убьет и в крови не зальет.

  Дни безумия злого
Сосчитал уж стремительный рок,
  И восстанья иного
Пламенеющий день не далек.

Пришла заплаканная жалость
И у порога стонет вновь:
– Невинных тел святая алость!
Детей играющая кровь!

За гулким взрывом лютой злости
Рыданья жалкие и стон.
Страшны изломанные кости
И шепот детский: «Это – сон?» –

Нет, надо мной не властно жало
Твое, о жалость! Помню ночь,
Когда в застенке умирала
Моя замученная дочь.

Нагаек свист, и визг мучений,
Нагая дочь, и злой палач, –
Все помню. Жалость, в дни отмщении
У моего окна не плачь!

Раб французский иль германский
Все несет такой же гнет,
Как в былые дни спартанский,
Плетью движимый, илот,

И опять его подруга,
Как раба иных времен,
Бьется в петлях, сжатых туго,
Для утех рантьерских жен.

Чтоб в театр национальный
Приезжали, в Opera,
Воры бандою нахальной,
Коротая вечера, –

Чтоб огни иллюминаций
Звали в каждый ресторан
Сволочь пьяную всех наций
И грабителей всех стран, –

Ты во дни святых восстаний
Торжество победы знал
И, у стен надменных зданий,
Умирая, ликовал.

Годы шли, – теперь взгляни же
И пойми хотя на миг,
Кто в Берлине и в Париже
Торжество свое воздвиг.

  Здесь и там вскипают речи,
  Смех вскипает здесь и там.
  Матовы нагие плечи
  Упоенных жизнью дам.
Сколько света, блеска, аромата!

Но кому же этот фимиам?
Это – храм похмелья и разврата,
Храм бесстыдных и продажных дам.

  Вот летит за парой пара,
  В жестах отметая стыд,
  И румынская гитара
  Утомительно бренчит.
Скалят зубы пакостные франты,
Тешит их поганая мечта,–
Но придут иные музыканты,
И пойдет уж музыка не та,

  И возникнет в дни отмщенья,
  В окровавленные дни,
  Злая радость разрушенья,
  Облеченная в огни.
Все свои тогда свершит угрозы
Тот, который ныне мал и слаб,
И кровавые рассыплет розы
Здесь, на эти камни, буйный раб.

Есть вдохновенье и любовь
И в этой долго-длимой муке.
Люби трудящиеся руки
И проливаемую кровь.

Из пламени живого слитый,
Мы храм торжественный твор им,
И расточается, как дым,
Чертог коснеющего быта.

В этот час, когда грохочет в темном небе грозный гром,
В этот час, когда в основах сотрясается наш дом,
В этот час, когда в тревоге вся надежда, вся любовь,
И когда сильнейший духом беспокойно хмурит бровь,
В этот час стремите выше, выше гордые сердца,–
Наслаждается победой только верный до конца,
Только тот, кто слепо верит, хоть судьбе наперекор,
Только тот, кто в мать не бросит камнем тягостный укор.