Валентин Катаев - Рассказы и сказки
Потом на наши свистки сбежались караульные. Я помню, как вору скрутили за спину руки и как Крейдич ударил его два раза кулаком по скуластому землистому лицу и сказал:
- Ишь сукин сын! Ты будешь красть, а мы за тебя отвечай! Застрелить тебя надо, как собаку, вот что!
Я смотрел на его низкую оборванную фигуру, босые переминающиеся ноги с черными ногтями, на сморщенный лоб, сузившиеся от страха глаза, на лиловые от холода губы, и мне было как-то странно и не по себе. И я вдруг ясно представил себе, что было бы, если бы, идя на пост, я зарядил винтовку. Я бы, наверное, его убил. Он бы, наверное, тогда лежал ничком возле этого грязного узла с бельем, на затылке у него была бы маленькая черная дырочка, и на земле стыла лужа крови. Руки и ноги его постепенно бы бледнели, синели и становились холодными, твердыми... как у того солдата, который был убит на моих глазах в бою 11 июля 1917 года в Румынии под высотой 1001.
Солнце уже успело подняться, и море под ним горело розовым серебром. Сараи, сады, дачи были теплого телесного цвета, а на земле лежали длинные влажные холодные тени.
Я дрожал и не знал, отчего я дрожу: от холода или от чего другого.
1918
МУЗЫКА
К пяти часам мама ждет гостей, а теперь еще только четыре, - значит, можно, если поторопиться, сходить к морю и выкупаться.
Иринка - существо маленькое, капризное, требующее к себе особенного внимания, а главное, еще не научившееся быстро ходить. Мама отлично знает, что если увяжется Иринка, то к пяти часам она не поспеет. А в пять - гости. Она говорит мне:
- Милый, вы у нас на даче свой человек, посидите с Иринкой часок, пока я выкупаюсь. Нянька занята на кухне. А я постараюсь вернуться поскорее.
Иринка сидит недалеко от террасы на корточках и усиленно зарывает Сережин карандаш в гравий. При этом она хитро, про себя улыбается наверное, представляет Сережино удивление и огорчение, когда он хватится, где карандаш, а карандаша-то нету! С виду она так занята своей работой, что ничего вокруг не видит и не слышит, однако, после слов мамы, она срывается с места, забывая выбросить набитый в кулачки гравий. Лицо у нее кривится, рот становится четырехугольным, и в нем дрожит язычок. Крупные слезы бегут мутными ручейками по сторонам носика и собираются громадными каплями на подбородке.
- Мама! И я с тобой, и я с тобой! - кричит она, взбираясь по ступенькам на террасу, делая пухлыми, шоколадными от загара ножками неловкие движения и помогая себе в трудных местах руками, из которых во все стороны брызжет гравий. - Мама! И я! И я!
Она обхватывает материнские колени, прижимается лицом к юбке, которая так упоительно пахнет пенками от варенья, и быстро, упрямо топает ногами. Топает долго. При этом пухлая шея у нее надувается, и ниточка кораллов въедается в складку смуглой кожи под затылком.
- Вот несчастье, - говорит, вздыхая, мама. - Ну хорошо, и ты пойдешь. Беги за шляпой.
Иринка отнимает заплаканное лицо от юбки и, не отпуская руками материнских колен, смотрит, закинув голову вверх, туда, где очень высоко улыбается хорошо знакомое лицо.
- А ты меня не обманешь? А ты меня не оставишь? - быстро, со страхом спрашивает Иринка.
- Что ты, детка! Не беспокойся. Мама никогда не обманет свою доцю!
Иринка быстро бежит в комнаты, но оглядывается: не ушла ли мать. Кто их знает, этих больших, могущественных людей, которыми населен мир, - любят приврать.
- Вот несчастье! Может быть, вы ее как-нибудь уговорите? Прямо не знаю, что делать. С ней я никак не успею к пяти.
- Попробуем.
- Ну, ну.
Через минуту прибегает Иринка в беленькой пикейной шляпке, похожей на формочку для желе.
- А я думала, ты уже ушла, - говорит она взволнованно. - Ну, идем!
- Ирочка, может быть, ты с дядей посидишь? А? - умоляюще просит мама и нежно гладит ее по пухлой, тоже шоколадной от загара, руке.
Вместо ответа Иринка хватает ее за юбку и начинает топать ножками. Топает долго. Я чувствую, что наступает время действовать.
- Жаль, жаль, Иринка, что ты уходишь с мамой. А я тут как раз собираюсь рисовать. Вот, думаю, между прочим, нарисовать коровку и лошадку. А? Как ты смотришь на это дело?
- Хочу идти с мамой, - говорит она сердито.
- Иди, иди. Разве я хочу, чтобы ты согласилась? Совсем не хочу! Иди себе, иди! А я тут как раз слоника буду рисовать.
Она долго размышляет.
- А мне можно с тобой порисовать? - ласково и кокетливо спрашивает она, сияя голубыми поплакавшими глазами.
Я чувствую, что хитрости мои удаются.
- Ты, Иринка, маленькая. Тебе еще нельзя рисовать! Иди лучше с мамой купаться.
- Не хочу с мамой. Хочу с тобой рисовать, - говорит она повышенным тоном, и рот у нее становится четырехугольным.
- Ну, что ж, если тебе очень хочется рисовать, пожалуй, останься. Хотя лучше шла бы себе с мамой.
Иринка молча снимает со стриженой, мохнатой, будто плюшевой головы пикейную шляпку и вползает ко мне на колени. Поступок - вполне женский.
Иринкина мама награждает меня очаровательной улыбкой и уходит купаться. Вскоре мы с Иринкой уже рассматриваем большую книгу с картинками. Я медленно переворачиваю толстые страницы и спрашиваю:
- А это кто?
- Коровка, - отвечает Иринка, щуря глаза и улыбаясь от нежности к пестрой коровке в издании Кнебеля.
- А это?
- Не знаю.
- Как ты не знаешь? Вот еще! А кто мышей ловит?
- Киця? - полувопросительно говорит Иринка.
- Правильно, киця. Или, как принято говорить научно, кошка. А это?
- Онель.
- Как?
- Онель.
- Эх, Иринка, Иринка! Кто же из уважающих себя девиц говорит вместо олень - онель. Ну, повтори, о-л-е-н-ь.
- О... о... олень, - произносит она с трудом и сияет голубыми щелочками глаз.
Потом она вздыхает.
- А теперь нарисуй... садовника.
- Ладно. Садовника так садовника.
Я беру большой лист бумаги, ставлю X, прибавляю снизу ноги, сверху руки, круглую голову. На каждой руке добросовестно изображаю по пяти пальцев, отчего вся рука становится похожей на добрые грабли.
- Вот, получай садовника.
Она иронически щурится.
- А где же у него эти... ухи?
- Уши, а не ухи. Повтори.
- Ну, уши, а не ухи. А где?
- Сейчас.
Я пририсовываю уши.
- А где у него нос?
Я пририсовываю нос.
- А где у нею на носу... эти?
- Какие эти?
- Ну эти... мездри...
- Может быть, ноздри?
- Да, да. Ноздри!
Я рисую ноздри.
- А где леечка, чтобы цветочки поливать?
- Сейчас будет.
Я приделываю к одной грабле лейку.
- А где вода льется? - спрашивает Иринка, делая невероятно большие глаза.
Я рисую воду. Потом приходится рисовать еще и кран, из которого льется вода, и цветочки, и девочку, и куклу, и у куклы такую же точно ниточку кораллов, как у самой Иринки.
Жара. Солнце еще высоко. Сквозь густые листья деревьев лениво тянутся знойные нити, и на гравии под деревьями легко скользят и путаются яркие лиловые пятачки. Клонит ко сну.
- А меня дед не заберет? - вдруг испуганно спрашивает Иринка и прижимается ко мне.
- Какой такой дед?
- А который детей забирает.
- Кто это тебе сказал?
- Нянька.
- Ну, конечно, если ты веришь няньке, то нам с тобой не о чем и толковать. Нянька врет.
- И деда нет?
- Нет.
- И за кустом нет?
- Нет.
- Неправда, есть. Вон за тем кустиком стоит.
- Ладно. Пойдем посмотрим.
- Ой, я боюсь! А он заберет!
- Не бойся, я тебя в обиду не дам.
Я сажаю ее на плечо, крепко обнимаю, чтобы не упала, правой рукой за спину, а левой придерживаю кусты. Там никакого деда нет. Только пестрые, уже порядком подросшие цыплята неуклюже, как маленькие страусы, гоняются на длинных голенастых ногах за воробьями.
- Видишь! Нянька-то надула. Деда нет.
- Надула, - подтверждает Иринка.
Мы возвращаемся на террасу и опять садимся к столу. Я кладу голову на лист бумаги с нарисованными садовником, цветочками и девочкой. Иринка что-то долго бормочет про себя вполголоса, затем начинает мурлыкать песенку. Потом смолкает и через минуту начинает трясти меня обеими руками за голову:
- А ты не спи! Ты не смей спать!
- Ну, что случилось?
Я просыпаюсь.
- Ты заспал бумагу, - говорит Иринка. - А я что-то знаю! Ты умеешь нарисовать музыку?
- Музыку? Не умею.
- А я умею, а я умею! - быстро говорит она и начинает старательно рисовать на бумаге запутанные клубки и комочки. При этом она опять что-то про себя напевает. - Вот, - торжественно говорит она. - Это музыка! А ты не умеешь! Ага! Ты умеешь только рисовать садовника, и девочку, и куколку, а музыку не умеешь! Ага!
И по какой-то странной последовательности, щурясь, говорит:
- А нянька врет, что дед забирает детей в мешок. Деда нет.
