Игнатий Потапенко - Канун
Ѳедору Власьевичу дѣйствительно пришлось очень трудно. Онъ долженъ былъ пустить въ ходъ всю дипломатію, усвоенную имъ за годы служенія и ему удалось побѣдить.
Дѣло въ томъ, что первые шаги Льва Александровича на служебномъ поприщѣ произвели въ сферахъ самое благопріятное впечатлѣніе. Изъ департамента, которымъ онъ управлялъ, приходили бумаги, рѣзко отличавшіяся отъ всѣхъ другихъ бумагъ. Отъ нихъ вѣяло настоящимъ дѣломъ, въ нихъ присутствовало какое-то творческое начало. Да и о самомъ порядкѣ въ канцеляріи Льва Александровича говорили очень много.
То было время, когда явный упадокъ, къ которому пришла страна, въ высшихъ сферахъ склонны были приписывать лѣни и бездѣльничанью чиновниковъ и возлагали большія надежды на «работу и работниковъ».
Левъ Александровичъ развилъ колоссальную работу и это было отмѣчено. На этомъ и сыгралъ Ножанскій. «Работой» ему удалось замазать всѣ шероховатости на имени Корещенскаго и побѣдить всѣ сомнительныя свѣдѣнія, какія о немъ были получены изъ департамента полиціи.
Результатомъ этого было то, что Корещенскій, все еще возившійся съ земской статистикой, однажды получилъ отъ Льва Александровича телеграмму приглашавшую его экстренно пріѣзжать въ Петербургъ.
XIII
Въ южномъ городѣ весна быстро перешла въ лѣто. Солнце въ продолженіи дня немилосердно накаляло мостовыя, стѣны и крыши домовъ, а по вечерамъ изъ всего этого исходилъ жаръ, который не смягчался даже влажной прохладой, посылаемой моремъ.
Было душно и казалось, что міровое пространство вмѣщаетъ въ себѣ недостаточно воздуха для того, чтобы люди могли дышать.
Зигзаговь совершилъ уже свое, какъ онъ называлъ, богемское переселеніе на дачу. Онъ дѣлалъ это совершенно особеннымъ образомъ.
Верстахъ въ двадцати отъ города, на берегу моря, гдѣ мирно расположилась нѣмецкая, впрочемъ, почти уже совершенно обрусѣвшая колонія, онъ у простого поселянина нанималъ одну маленькую комнату.
Онъ не жилъ здѣсь, а оставался въ городѣ, такъ какъ ему надо было каждый день бывать въ редакціи. Но когда становилось не въ моготу, онъ забирался сюда на нѣсколько дней, отказывался отъ всѣхъ знакомствъ и связей.
Здѣсь не было ни дачниковъ, ни музыки, сюда даже не доходилъ трамвай, такъ что приходилось верстъ шесть доѣзжать на мужицкой телѣгѣ. И онъ наслаждался полнымъ одиночествомъ, въ которомъ иногда ощущалъ неодолимую потребность.
Какъ то однажды, собираясь отправиться въ свою колонію, онъ зашелъ къ Натальѣ Валентиновнѣ. Это были передъ вечеромъ. Окна квартиры были открыты и тѣмъ не менѣе въ комнатѣ стояла духота. Онъ засталъ ее блѣдной, съ утомленнымъ лицомъ.
— Что это съ вами? Вы нездоровы? спросилъ онъ.
— Нѣтъ, просто страдаю отъ жары и духоты…
— Вы поступаете съ собой безсовѣстно… Почему вы не переѣхали на дачу? Вѣдь вы каждый годъ живали у моря.
Наталья Валентиновна на это ни отвѣтила. Но Зигзаговъ самъ отвѣтилъ за нее.
— Ну, да, я знаю: Вы съ минуту на минуту ждете приглашенія. Но, очевидно, Левъ Александровичъ и самъ не очень-то убѣжденъ въ своей прочности, если такъ долго не зоветъ васъ.
— Нѣтъ, онъ совершенно убѣжденъ въ ней. Въ его письмахъ нѣтъ ни какихъ колебаній.
— Ага. Тѣмъ хуже.
— Оставимъ это, Максимъ Павловичъ. Мы въ этомъ никогда не сойдемся.
— Вы увѣрены, что никогда? Знаете-ли, я очень хотѣлъ бы этого для васъ…
— Не говорите загадками.
— А вы не раздражайтесь, ибо въ вашемъ настроеніи виноватъ не я, а жара и духота нашего города. А вотъ я за славой не гонюсь и ѣду на цѣлую недѣлю къ моимъ благочестивымъ нѣмцамъ. Право же, я тамъ дѣйствительно отдыхаю. Нѣмецъ — самое счастливое существо на земномъ шарѣ. И знаете-ли, почему? Потому, что онъ обладаетъ способностью всей душой, всѣмъ своимъ умомъ и сердцемъ отдаваться тому маленькому корыту, изъ котораго онъ ѣстъ и пьетъ. Онъ обработываетъ кусокъ земли и никакихъ фантазій не допускаетъ. Поэтому онъ отлично обработываетъ его. Нашъ мужикъ, — ужъ на что невеликъ его умственный кругозоръ, — онъ пашетъ землю, а самъ смотритъ на небо и думаетъ о томъ, гдѣ земля сходится съ небомъ и мечтаетъ, что недурно бы туда какъ нибудь добраться и заглянуть, что дѣлается на небѣ, и оттого онъ плохо пашетъ. А какое тамъ тихое море, совсѣмъ не то, что здѣсь. Нѣмецъ и его упорядочилъ, сдѣлалъ его спокойнымъ.
— Какимъ это образомъ?
— А очень просто: вбилъ какія-то грошевыя сваи домашняго производства и усмирилъ. Здѣсь у насъ купаться невозможно, волна захлестываетъ тебя съ головой, а тамъ — какъ въ прудѣ. Отдыхаю я тамъ удивительно. Долго этого счастья, конечно, не вынесъ бы, а пожить недѣльку — другую отрадно. Знаете что, Наталья Валентиновна, соблазнитесь-ка, переѣзжайте туда хоть на недѣльку, пока получите извѣстіе. У моего сосѣда есть маленькая комнатка. Будемъ сосѣдями. Вася будетъ купаться со мной. Вѣдь, это же ужасно… Посмотрите, какъ онъ извелся, похудѣлъ… Чему это можетъ помѣшать? Ничего не надо съ собой: двѣ-три перемѣны бѣлья, вотъ и все. Даже подушки тамъ есть. У нѣмцевъ всегда много подушекъ.
Эта мысль рѣшительно понравилась Натальѣ Валентиновнѣ. Переѣздъ на дачу всегда былъ сопряженъ съ сложными сборами. Приходилось даже мебель перевозить, потому что около города дачи сдавались пустыя. Это-то и удержало Наталью Валентиновну отъ дачи.
Но такъ, какъ предлагалъ Зигзаговъ, было легко, при томъ она не будетъ тамъ одна. Зигзаговъ будетъ постоянно съ нею.
И она не долго обсуждала этотъ вопросъ, а сразу согласилась. Въ самомъ дѣлѣ, для Васи это было необходимо. Сидѣнье въ городѣ плохо отражалось на его аппетитѣ и снѣ.
— И сегодня-же? съ ликующимъ лицомъ спрашивалъ Зигзаговъ.
— А вдругъ не окажется комнаты?
— Ручаюсь. А если не окажется, свою вамъ уступлю, а самъ пойду спать въ солому. У нѣмцевъ солома чистая, мягкая. Ему земля родитъ ее, точно по особому заказу. Вотъ часикъ пройдетъ — чемоданы подъ мышки и маршъ. Чудное будетъ путешествіе. Я съѣзжу къ себѣ за своимъ узелкомъ. Только ужь это будетъ безъ обмана?
— Поѣзжайте, поѣзжайте… Ужь я рѣшилась.
И Максимъ Павловичъ уже поднялся, чтобъ итти, но въ это время раздался нетерпѣливый звонокъ и въ квартиру влетѣлъ Корещенскій. Видъ у него былъ взволнованный.
— Что такое случилось со статистикой, — спросилъ Зигзаговъ:- скончалась она, что-ли?
— Погодите, дайте отдохнутъ. Вотъ читайте, — сказалъ Корещенскій, сильно запыхавшійся, когда бѣжалъ вверхъ по лѣстницѣ.
Это была телеграмма отъ Льва Александровича. Тамъ было сказано:- «пріѣзжайте немедленно. Все устроено».
— Вотъ что! — сказалъ Максимъ Павловичъ, который, впрочемъ, уже зналъ о возможности этого приглашенія. Онъ, разумѣется, былъ противъ, но ему ужъ надоѣло протестовать. Послѣднее время онъ по всѣмъ этимъ вопросамъ молчалъ.
— Но вы такъ взволнованы, какъ будто это для васъ неожиданность.
— Нѣтъ, я, конечно, ожидалъ. Но слишкомъ ужь это капитальный шагъ… Вѣдь, въ сущности, этимъ я зачеркиваю прежняго себя
— Зачеркиваете худое для лучшаго, неправда-ли? съ легкимъ сарказмомъ замѣтилъ Зигзаговъ.
— Я такъ думаю, но, признаться, увѣренности во мнѣ нѣтъ, — сказалъ Корещенскій.
— А межъ тѣмъ немедленно… Значитъ, поѣдете безъ увѣренности?
— Вамъ, Алексѣй Алексѣевичъ, не слѣдуетъ объ этомъ говорить съ Максимомъ Павловичемъ, — замѣтила Наталья Валентиновна. — Когда подымаются эти вопросы, онъ начинаетъ выдѣлятъ ядъ… Когда же вы выѣзжаете, Алексѣй Алексѣевичъ?
— Да вѣдь немедленно… Вы знаете, что я въ сущности рвусь куда-нибудь уѣхать… Мнѣ до изнеможенія надоѣла моя семейная ноша.
— Xa, xa, ха, — разсмѣялся Зигзаговъ. — Вотъ человѣкъ, котораго неудачная семейная жизнь дѣлаетъ государственнымъ мужемъ. Кажется, это будетъ первый случай.
Въ Корещенскомъ замѣчалось какое-то странное смущеніе. Онъ ни грустилъ, ни радовался. Телеграмма произвела на него такое впечатлѣніе, какъ будто онъ еще до сихъ поръ не былъ увѣренъ въ томъ, что сдѣлаетъ этотъ шагъ.
И при Зигзаговѣ онъ больше отмалчивался. Когда же Максимъ Павловичъ уѣхалъ за своимъ чемоданомъ, языкъ его развязался.
— Голубушка, Наталья Валентиновна, вотъ какія времена пришли! сказалъ онъ. — Получилъ я эту телеграмму, а ей-ей въ сущности не убѣжденъ, что это будетъ хорошо.
— Почему, почему, Алексѣй Алексѣевичъ?
— Да трудно сказать, почему. Вѣдь тамъ, голубушка, все основано на разныхъ пріемахъ да фигурахъ. А я человѣкъ дикій, я ничего этого не умѣю. Мнѣ кажется, что я тамъ буду просто невозможенъ.
— Алексѣй Алексѣевичъ, вы вѣрите въ Льва Александровича, въ его умъ, проницательность, умѣніе освоиться со всякимъ новымъ положеніемъ?
— Да, конечно, конечно.
— Ну, такъ положитесь на него. Онъ никогда не возьметъ на себя отвѣтственности, которой не могъ бы оправдать. Онъ знаетъ васъ, знаетъ, что вы покидаете, и если все-таки рѣшается звать, значитъ увѣренъ, что вы нужны и будете полезны… А ему лично — я знаю — ему вы очень нужны. Въ каждомъ письмѣ онъ говоритъ объ этомъ. Вѣдь вы подумайте, онъ тамъ совершенно одинъ. Поддержка Ножанскаго… Ахъ, это такая палка о двухъ концахъ. Онъ мнѣ жаловался на это. Онъ пишетъ, что Ножанскій поддерживаетъ его съ такимъ видомъ, какъ будто въ душѣ хочетъ спихнутъ его въ пропасть. Ну, такъ если бы вы даже не вѣрили въ самое дѣло, то изъ дружбы къ нему поѣзжайте. Просто поддержатъ его. Вотъ я покажу вамъ одно письмо, гдѣ онъ пишетъ о васъ. Читайте, — сказала она, отыскавъ письмо и показывая ему нѣсколько строкъ.
