Надежда Лухманова - Институтки
И ссора затихала сама собой.
Пробовали девочки носить ей гостинцы, но Салопова тут же при них раздавала все другим.
— На что мне лишнее, не надо, и так дают больше, чем съешь, — говорила она, — ты вот лучше потешь меня, посиди подольше да почитай!
И девочки не только охотно сидели, читали, но даже вынимали за ее здравие просвирки[137] и ставили свечи.
— Франк, Франк, ступай-ка сюда! — кричала Чернушка, вернувшись после завтрака в класс.
— В чем дело? Чего тебе?
— Ты знаешь, нас больше не хотят пускать в лазарет к Салоповой.
— Ну-у? — Франк присела на парту возле потеснившихся Евграфовой и Ивановой. — Отчего так?
— Да вот спроси, — Чернушка указала на Иванову.
— Это все каракатица Миндер нажаловалась, говорит, с утра до вечера шмыгают по коридору, мешают ей давать уроки музыки, ведь она с кофульками занимается, ну, говорит, они «рассеиваются».
— Да с чего это она, ведь никто из нас в музыкальную не заходит. Надо поговорить с Марьей Ивановной.
— Страсть у этой Франк звать их всех по имени и отчеству. По-нашему — Каракатица, а по ней — Марья Ивановна.
— Да ведь пора же нам, медамочки, бросить эти прозвания, ведь мы выпускные.
Евграфова затянула песню, которой многие дразнили Франк:
Поехал Баярд на высоком коне
В золотом зипуне.
Конь, что ни шаг, оступается,
А наш рыцарь в пыли все валяется!
Франк вскочила:
— И буду, и буду всех звать по имени и отчеству, зато и сама буду Надеждой Александровной Франк, а вы из института выйдете и все останетесь «бульдожками», «чернушками», «свинюшками», «зверюшками».
— А ты — выскочка, в «передовишки» лезешь, — выпалила Чернушка, только недавно усвоившая слово «передовая». Сидевшие девочки расхохотались, повторяя: «передовишка».
— А ты, а вы… — Франк не находила слов и только, блестя глазами, трясла своей рыжей головой.
— А к Салоповой так и не пойдем, — закричала Иванова, заглушая спор.
Начавшаяся было ссора сразу заглохла.
— Нет, пойдем, — упрямо заявила Франк, — по крайней мере, я иду.
— Да ведь не пустят.
— И не пустят, да я пойду. Ведь опасно только по парадной пробежать да нижним коридором, а уж влетим в лазарет — Вердер не выгонит. Кто со мной?
— Конечно, я! — Чернушка, веселая, ласковая, схватила за руку Франк. — Вместе, да?
И девочки, забыв ссору, уже целовались и строили план операции.
Вечером, в семь часов, когда Билле углубилась на кафедре в какой-то немецкий роман, Чернушка и Франк незаметно шмыгнули из класса, слетели по лестнице, проскользнули мимо швейцарской, пока Яков отсутствовал, так как при случае он мог и наябедничать. Тихонько, едва касаясь пола, промчались по нижнему коридору, где налево шли музыкальные классы, а направо были комнаты Maman, и благополучно появились в лазарете перед очами добродушной толстой Вердер — лазаретной дамы.
Обе девочки, едва сдерживая дыхание, присели и объявили, что присланы из класса узнать о здоровье Салоповой. Вердер похвалила девочек за внимание, но объявила им, что больной хуже и доктор не велел никого пускать к ней.
Опечаленные Франк и Чернушка возвращались назад, волоча ноги и уже не заботясь о том, что могли быть пойманы.
Из крайней комнаты раздавались по-детски неуверенные гаммы и крики Миндер, бранившей какую-то кофульку.
— Вот злющая! — проговорила Чернушка, прикладывая ухо к двери. — Так и шипит, — и вдруг, приложив губы к замочной скважине, Чернушка сама зашипела, как подошедший самовар.
Франк, зная, что Миндер до смерти боится кошек, громко мяукнула, и обе девочки, охваченные непреодолимой жаждой озорства, накинув передники на голову, пролетели мимо швейцарской, из-за стеклянной двери которой теперь глядел на них во все глаза Яков. Мимо бельевой, столовой не переводя духа взвились по второй лестнице в третий этаж и, вбежав в свой дортуар, бросились, едва дыша, на кровати.
— Ой, не могу, ой, не могу! — кричала Франк. — Миндер, верно, умерла со страху.
— А ведь Яков-то нас видел; я, знаешь, посмотрела, из-под передника, а он так и вытянул шею за нами.
— Ну да где ему узнать. Мы летели-то как вихрь.
Девочки отдышались. Франк достала из своего ночного шкапика пеклеванник и красную глиняную кружку, наполовину наполненную патокой.
— Когда ты купила? — и Чернушка облизнулась.
— Утром посылала истопника, он сам мне и в шкап поставил.
Девочки разделили пеклеванник, вынув мякиш, налили в образовавшееся углубление патоку, снова закрыли его мякишем и затем с наслаждением принялись уписывать необыкновенное блюдо. Пеклеванник с патокой, молодая репка, свежие огурцы считались первым лакомством.
Покончив с трапезой, вымыв руки в умывальной, подруги оправили свои волосы, пелеринки и уже чинно, благовоспитанно спустились в класс. В коридоре было шумно, посередине стояли две «чужие» классные дамы, возле них Миндер, взволнованная, вся в пятнах, что-то быстро рассказывала, поводя короткими ручками. Группы воспитанниц двух старших классов окружили их. Когда Франк и Чернушка показались в конце коридора, Миндер заметила их и что-то быстро проговорила. Все головы обернулись к ним, и, когда девочки, уже встревоженные, подошли ближе, десятки пар любопытных, веселых, злых и подозрительных глаз уставились на них.
— Я сейчас всех выведу на чистую воду! — шепнула Миндер и раздвинула кружок любопытных.
— М-lle Франк, где вы сейчас были?
— Я? — Франк оглянулась на Чернушку. — Мы?
— Нигде, — выпалила Чернушка, — мы здесь.
Девочки, окружавшие их, расхохотались.
— Il n'у a rien de drôle dans tout ceci[138], — строго объяснила Черкасова, красивая, несколько сутулая классная дама шестого класса. — Дело в том, — продолжала она, подходя к Чернушке и Франк и глядя на них большими, выпуклыми, всегда насмешливыми глазами, — что m-lle Миндер оскорблена и этого так не оставит, потому что оскорбили ее взрослые девушки, грубо и сознательно.
Чернушка и Франк, встревоженные, подавленные холодным и презрительным тоном Черкасовой, побледнели, поглядели друг на друга и опустили голову.
— А вы, кажется, уже понимаете, в чем дело? — еще язвительнее продолжала Черкасова. — М-lle Миндер, виновные найдены, мне кажется, они даже и не думают отпираться. Méchantes et mauvaises petites sottes![139] — проворчала она уже про себя.
Франк и Чернушка вспыхнули, но раньше, чем они решились ответить, Миндер налетела на них.
— Я этого так не оставлю! Я никогда не прощу такого оскорбления. Я сейчас иду к Maman. Вам обеим не дадут ни аттестата, ни диплома. Или я подам в отставку, или вас выгонят из института! — Миндер вся тряслась и едва выговаривала слова от злости. — Где карандаш, где карандаш, которым вы писали?
Франк и Чернушка переглянулись, и обе выговорили вдруг, как бы спрашивая одна другую:
— Какой карандаш?
— Синий, синий, тот самый, которым вы это написали.
— Да никакого у нас нет синего карандаша, ничего мы не писали.
— Как не писали, да как вы смеете отпираться после того, как сами сознались?
— Да в чем мы сознались? — закричала Франк.
— Вы к Салоповой бегали? — начала до сих пор молчавшая классная дама Иверсен.
— Ну, бегали, — в голос отвечали обе пойманные.
— А кто вас пустил?
— Никто! — отвечала уже дерзко Франк.
— А теперь вы откуда? — вставила Черкасова.
— Мы?
— Да что вы, как сороки, обе в один голос отвечаете? Франк, ступайте сюда и отвечайте только на вопросы, а вы, Вихорева, молчите. Где вы сейчас были? Ну, Франк, без лжи.
— Я никогда не лгу. Были в дортуаре.
— Что вы там делали?
— Ели пеклеванник с патокой.
— Как? Еще новая гадость! Ну, это мы разберем после. Что вы делали, когда пробегали внизу мимо музыкальной комнаты?
— Постойте, постойте! — Миндер схватила Черкасову за руку. — Я хочу только спросить, знали ли вы, Франк и Вихорева, что именно я давала урок?
— Конечно, знали.
— Почему же это «конечно»? — снова язвительно подхватила Черкасова.
— А потому, что Fräulein Миндер всегда за уроком музыки так бранится, что слышно на весь коридор.
— Gott, wie frech![140] — Миндер всплеснула короткими руками.
— Хорошо. Так вы, Вихорева, что же сделали?
— Я? Да ничего, я только приложила губы к замочной скважине и зашипела.
— Как зашипела? Не сметь смеяться!
Фыркнувшие слушательницы струсили.
— Как же вы зашипели, Вихорева? Покажите ваше искусство.
— Так: «Ш-ш-ш», как кошки шипят.
Окружающие снова фыркнули.
— А вы, Франк, что сделали?
— Я громко мяукнула.
— Зачем?
— Fräulein Миндер очень боится кошек.
— А дальше, дальше что вы сделали?
