Иван Рукавишников - Прклятый род. Часть II. Макаровичи
- Не разбей, Христа ради...
- Да ладно. Стой. Сюда, сюда смотри. Бочком, бочком. Ну не одно лицо? Две капли воды. Ну, и поседел же ты, племянничек. Ведь ему, когда портрет писан был, за шестьдесят, кажись, было. И то, за шестьдесят. А взгляд-то какой. Взгляд-то! Да, взгляд у отца твоего, Доримедоша, поорлистее твоего. Поорлистее, что говорить. А тебе, племянничек, сколько годов? А?
- Что ты! Что ты, Степан Степаныч! Кто годы считает? Живому человеку годы считать грех. А ведь взаправду на отца я похож стал. Во мне ведь много отцовского, коли правду говорить. Я, Степан Степаныч, великие дела мог бы творить. Горы бы мне двигать. Только вот, с молоду я как-то заканителился. То да се. Как-то оно и не тово. Потом хворость эта... И еще: братьям дорогу дать хотел. Что, коли бы я всю силу-мощь свою в ход пустил! Как папаша делами бы заворочал, братьев бы и не видать стало. Из-за меня-то. А я, Степан Степаныч, добрый человек. И гордость свою убил я. Пусть братьям, думаю, слава. А я и так проживу с помощью святых угодников. А гляди! Гляди! Профиль-то! Профиль-то! Словно один человек. Да я и взгляд такой могу. Фу! Погоди, глаза скосились...
Обтрепанные, нелепые, рядом стояли. На портрет железного старика любовались в его дому опустелом.
- Однако, сдавай. Но уговор...
- Что ты! На деньги ни-ни!
- Ну по трешне.
- И не проси.
- Без денег не буду.
- И не грех тебе? Хворому человеку...
- На камешки только ребята малые играют. А мы с тобой купцы.
- Какие мы купцы. Садись, Степан Степаныч, садись. Сдаю.
- Без денег ни-ни! Зови конторщика опять. С ним играй. А я тебе не подначальный. Я тебе как-никак дядя. И на отца своего вовсе ты не похож. Рохля ты. Вот оно как. Рохля! И воевать тебе на печи с тараканами.
- Не гневайся ты, ради Христа, на хворого человека. И глаз у тебя в гневе нехороший какой. Ну, садись. Ну, сдаю. Ну, знаешь что... Ну... ну давай по гривеннику... то-есть по пятаку, по пятаку.
- Пошел ты!
- Ну по гривеннику... Нет! По гривеннику много. Это ведь десять раз и рубль целковый. Не кобенься ты, хворого человека не мучай. Того гляди доктор приедет - вот те и игра!
- Идет. По пятаку, так по пятаку. Только не игра пятак, а карта пятак. Со сколькими картами остался, столько и пятаков на бочку. Сдавай!
- Это как же! А если карт полны руки?
- А ты так, чтобы не полны руки. На то голова человеку дадена.
- Я так что-то и не пойму. Тут расчет нужен особенный при такой игре.
- Ведь я же буду играть.
- Ты вон в клубе играл с генералами.
- То когда было. Да в клубе и не в те игры играют. Сдавай! Не хочешь, прощай, ухожу. Пес с тобой.
- Не гневайся ты! Не гневайся! Гнев к человеку хворью прилипает. Не знаешь? А к хворому и подавно... Ну, сдаю. Господи благослови! Попробую, да и закаюсь. Только чур: под руку не говорить, коли на деньги. А то ты все слова разные под руку. И дама пик ведьма у тебя, и туз удар какой-то, и хлопоты еще какие-то. Уж без этого, Степан Степаныч, пожалуйста. Долго ли спутать хворого человека. Напугаешь, я и проиграю.
Играли. Картами перебрасывались.
Хныкал, вскакивал, бегал вокруг стола, брюки рыжие подтягивая, второй сын железного старика.
- Нет, уж эту игру ты не считай, ради Христа. Шутка ли, полколоды надавал. Ошибся я тогда поначалу. Мне бы пяток, а я козыря пожалел.
- А ты не жалей. Давай тринадцать пятаков. Шестьдесят пять копеечек с вас, Доримедонт Яковлич. Шестьдесят пять копеечек.
- Не дам я тебе. Не дам. Не могу я. Третью игру проигрываю. Не буду на деньги. Без денег-то я как играл! Намедни кто кого! А? Кто кого? А с пятаками с этими ум за разум...
- Или давай, или запишу.
- Не записывай ты, Христа ради. Не записывай, положи карандаш. Христос тебя знает, что ты там запишешь. Брось! Брось карандаш, говорю. Не мучай ты хворого человека. Долго ли до греха.
Ох, батюшки, резь опять. Ох, мочи нет. Налей ты мне коньячку, Степан Степаныч. Ох, разбойники, прости Господи... Лекарства все мои, настоечки отняли.
- Коньячку, это можно. Только, гляди, записываю. Записал, хи-хи... Записал уж. Записал. И двадцать четыре часа тебе сроку. Чуть что - пулю в лоб. Я тебе и револьвер приволоку. У сына стащу и приволоку. Придется тебе на старости лет стреляться. Пиф-паф! И крышка.
Встал, заорал:
- Пиф-паф!
- Ой, не пугай. Ой, резь... мочи нет... Ой, ой... Вот, на полтинник. Подавись, прости Господи. Отстань, не искушай.
- Полтинничек? Давай полтинничек. Вот мы его сюда, в кармашек мы его. А за тобой запишем пятиалтынничек. Пятнадцать копеечек за Доримедонтом Яковличем числится. Только стреляться-то все одно приведется. Что из-за шестидесяти пяти, что из-за пятнадцати.
- Разорви бумажку! Разорви! Разорви! Вот пятиалтынный.
- Давно бы так. А только мне все одно. Хочешь сейчас плати, хочешь на запись. Между благородными людьми всегда так. Только правило: двадцать четыре часа. Двадцать четыре часа, и пулю в лоб. Ну, садись, племянничек. Садись, сдавай, отыгрывайся.
- Не буду я. Измучил ты меня.
- А то по гривне карта? За один раз отыграешься.
Ходил, бегал согнувшись Доримедонт, брюки подтягивая. Перед образом златоокладным в углу остановился. Крестился долго и кланялся. И боязливо и торжественно молвил, к столу подойдя:
- Ладно. По гривеннику карта. Отыграюсь и с тебя еще выиграю. Голос мне был. Только уговор: коли проиграю что пока, плачу, когда уходить будешь. И не записывай ты, я сам записывать буду.
- Ладно. Идет. Мне хоть завтра плати. Двадцать четыре часа.
- Оставь ты страхи! Оставь страхи. Сиди, молчи, в карты гляди, а на меня не гляди и не приговаривай.
Играли долго. Из конторы внизу народ разошелся. Семен Яковлевич к Доримедонту поднялся. Молча с обоими поздоровавшись, к столу сел. По стакану чаю слуга всем подал. Около Семена Яковлевича полоскательную чашку серебряную поставил. С холодной водой. В воду Семен стакан ставит, в холодную. Вредно пить чай горячий. Без скатерти стол длинный, длинный, узкий. Тот, на котором недавно еще обеды еженедельные, многояственные, сынам, дочерям и внучатам вдова железного старика предлагала во славу великого рода, во славу и в память великого старика отошедшего, тени-портреты коего и здесь, в столовой горнице, и рядом, в тихой гостиной, где все под чехлами спит, и там, в конторе, где дела Семеновы с каждым месяцем тише.
Не говорит Семен. Возгласов играющих двух не слышит. В даль глядящие глаза печаль смутную неизбежную, будто жемчужную ризу иконную видящие, открыты кругло. И, не замечая того, покашливает, головой крутит, ложечкой чай студит.
- Сема, Сема! Что он со мной делает. Опять под руку подговаривал, опять обыграл.
- Ну, прощай, Доримедоша. Пора мне. А к тебе скоро доктор. Да ты бы прилег.
- Зачем? Зачем? Зачем? Я ведь здоров, Сема. Совсем здоров. Только пришли ты мне, Христа ради, лекарства мои. У Макара в дому настоечки мои все остались. В буфетной комнате так все и остались. Резь в животе.
- Пришлю. Прощай.
От Нюнина отвернувшись, и тому руку тихую подал, не пожал. Жал подобострастно Нюнин, слюну изо рта пустив на грязный вшивый сюртук свой.
- Ну, а теперь и опять выпить не грех. Только так не хочу. Я человек бедный, женой и детками ограбленный. Сегодня есть коньячок, а завтра нету. Так не могу. Ты мне, племянничек, по четвертаку за рюмку будешь платить. А настоечки приволоку, ну за настоечку по гривне, что ли.
- Что ты? Что ты?
- Мне что. Не пей. От живота в одночасье помрешь, коли во-время спиртного не выпьешь. Потому - алкоголь.
- Давай-давай-давай! Я запишу. Ну, и мучитель ты. Грех тебе.
- Вот и не грех. Пропал бы ты без меня. А я завтра тебе полбутылочки. На рюмки дома разочту и приволоку. И приволоку. А не хочешь - не надо. Только помрешь тогда. Тебя сюда зачем запрятали? А? Как полагаешь, племянничек? Спроста, думаешь, настойки твои отняли? Спроста тебе чужой доктор какие-то снадобья прописывает? А в сумасшедший дом желаешь? Желаешь, хи-хи... Желаешь?
- Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй! Уморишь ты меня... Нельзя хворому человеку...
- Это не я тебя уморить хочу. Не я. А ты сдавай-ка лучше. Да ты записал ли? Два гривенничка. Два гривенничка. Молодчинище! С двумя картами умудрился. Этак ты мигом отыграешься. А два гривенничка запиши.
- Да мы по пятаку начали.
- По пятаку? А голос тебе был. Забыл? Забыл? Вот грех-то какой тебе зачтется.
- Молчи ты! Молчи ты! Типун тебе. Мучитель ты. Вот ты кто.
Крестился и сдавал карты.
Вошел слуга.
- Доктор приехали.
Попрятали карты. По карманам и рюмки. Рот пополоскал чаем Доримедонт. Карамельку мятную сосет. Вошел доктор. На Степана Степаныча не взглянул. За карамельку пожурил ласково.
- Нельзя, нельзя конфект. Ну, как наш животик? А на операцию все согласие не даем. А?
- Что вы! Что вы! Помилуй Бог.
- А нужно бы. Ну, мы с вами завтра поговорим. Что-то вы сегодня расстроены. Или сна нет?
- Слава Богу. Только вот резь. И от лекарства хуже. Вы уж настоечки мои мне верните. Христом Богом прошу... У Макара...
