Камиль Яшен - Xамза
- Неужели, - дрогнувшим шепотом спросил Хамза у матери, - неужели отец не может найти никакого лекарства, чтобы спасти Ачахон?
- Эх, сынок, - запричитала Джахон-буви, вытирая слезы, - разве можно найти лекарство от сглаза? А нашу семью кто-то сглазил - это уж точно. Шайтан слишком часто стал заходить к нам в дом. Видно, кто-то из нас сильно разгневал аллаха - вот он и посылает нам напасти одну за другой, одну за другой...
- Ах, жизнь моя молодая, несчастная моя жизнь! - стона
ла, извиваясь от боли, Ачахон. - Когда же я умру?.. О аллах, в чем я провинилась перед тобой? Возьми меня быстрее, только не мучай, только не му-у-чай!..
Хамза больше не мог видеть страданий сестры. Стремительно выйдя из женской половины дома, он пересек двор и вошел в комнату отца, в которой Хаким-табиб принимал очередного больного.
- Отец, - дрожащим голосом заговорил Хамза, - Ачахон умирает! Неужели вы...
- Подожди, сын, - оборвал его ибн Ямин, - я закончу осмотр и позову тебя.
Хамза снова выскочил во двор, обогнул террасу и, прижавшись спиной к стене, медленно сполз на землю.
Он закрыл глаза, и перед ним сразу возникла картина: через двор товарной железнодорожной станции идет человек в белом полотняном костюме и соломенной шляпе, держа в руке чемоданчик, на котором в маленьком белом кружке нарисована смешная "букашка" - такой же маленький красный крестик.
Это "урус-табиб" - русский доктор Смольников. Его вызвали на станцию, потому что одного из железнодорожных рабочих сильно обожгло на путях паровозным паром.
"Урус-табиб" приехал в Коканд, как говорили про него знающие люди, из Сибири - отогреться под южным солнцем после долгой жизни на Севере. А на Север доктора Смольникова сослал царь. За политику.
"Может быть, позвать русского доктора к Ачахон, может быть, русский доктор сможет помочь сестре?.. Но ведь рядом отец, он же тоже врач".
Хлопнула калитка - ушел больной. Ибн Ямин, выйдя во двор и увидев сына, подошел, сел рядом.
- у Ачахон очень тяжелая болезнь, - говорит отец, - я ничего не могу сделать. Мы, табибы, лечим только травами, иногда вправляем вывихи... А здесь болезнь ушла вовнутрь, здесь нужен нож...
- Нужно резать, да? - спросил Хамза.
- Да, нужен хирург.
- Русский доктор умеет резать?
- Русский доктор? - переспросил ибн Ямин. - Конечно, умеет.
- Нужно позвать русского доктора!
Хаким-табиб поднял на сына взгляд, покачал головой:
- Это невозможно. И ты знаешь почему... Русский доктор - человек другой веры, он чужой для нас.
Хамза вскочил на ноги.
- Это говорите вы, табиб, знаменитый в народе лекарь, к которому люди идут лечиться? Значит, моя сестра должна умереть? Значит, она должна стать жертвой невежества?
- Замолчи, Хамза! Мужские руки иноверца не могут прикасаться к женскому телу, к телу моей дочери! Мусульманин не имеет права пренебрегать заповедями шариата, он не должен нарушать их!.. На тебе лежит благословение святого Али-Шахимардана. Это он, Али-Шахимардан, внушил тебе божественный дар поэзии, это он научил тебя писать стихи... Как же ты можешь после этого быть настолько неблагодарным святому Али и требовать от меня, чтобы я нарушил законы нашей религии?.. Если мы позовем русского доктора, нас подвергнут религиозной казни - закидают камнями...
- Теперь я понимаю, - с горечью сказал Хамза, - почему из десяти ваших детей в живых осталось только трое. Своей верностью заповедям шариата вы уморили семерых моих братьев и сестер!..
- Эх, сынок, сынок, ты сам не ведаешь, что говоришь... Наши дети умирали маленькими потому, что так было угодно аллаху.
Он дал их мне и твоей матери, когда захотел, он же и забрал их обратно, когда они стали нужны ему самому.
Стоны и крики Ачахон из женской половины доносились все чаще. Хаким-табиб сидел на земле перед своим домом, понуро опустив голову.
- Отец, - нервно заговорил Хамза, - семеро моих сестер и братьев умерли в младенчестве, не ведая, может быть, даже о том, что они уже были людьми... Но Ачахон - взрослый человек. Неужели вы допустите, чтобы ваша взрослая дочь умирала на ваших глазах, а вы не сделаете ничего для того, чтобы хотя бы попытаться остановить ее смерть? Неужели законы шариата сильнее для вас законов жизни?
- Не богохульствуй! - раздалось сзади.
Хамза резко обернулся.
Мать, Джахон-буви, выйдя из комнаты Ачахон, стояла посередине двора.
- Не богохульствуй! - гневно повторила Джахон-буви и сделала шаг к сыну. - Пусть лучше Ачахон умрет, чем ее коснется рука чужого мужчины. Я не допущу этого!.. Утром придут родственницы, придут соседки, и мы все вместе будем молиться.
Аллах не сможет отказать стольким людям сразу, он пошлет исцеление...
- Мама, но она же может умереть до утра! - в сердцах хватил кулаком по перилам террасы Хамза. - Разве вам не жалко ее? Ведь она же совсем молодая, она должна жить!
- Если Ачахон умрет до утра, значит, дни ее были сочтены, - скорбно сказала Джахон-буви, с трудом сдерживая слезы.
Значит, аллах отпустил ей на этом бренном свете всего одну
ночь...
- Нет! Нет! Нет! - закричал Хамза. - Аллах здесь ни при
чем! Нужен хирург, чтобы вырвать ее из когтей смерти! Нужен урус-табиб, чтобы сделать операцию!
И, круто повернувшись на месте, он выбежал со двора на улицу.
4
Хамза бежал по пустынным улицам ночного города, а в голове у него гвоздем были вбиты слова матери: "Пусть лучше умрет Ачахон, чем ее коснется рука чужого мужчины..."
Да что же это такое? До каких же пор мертвые заповеди шариата будут воровать у жизни живых людей? Во что превращает шариат человека? В бездушное дерево, в черствый сухарь!
Отец безразличен к судьбе родной дочери. Мать - нежнейшей души женщина, ласковая, заботливая, добрая - с каменным сердцем наблюдает за агонией последней из оставшихся в живых дочерей. Почему, почему, почему?
Коран запрещает дотрагиваться до больного человека. Никто не может вмешиваться в исполнение воли аллаха, так как жизнь каждого мусульманина принадлежит только аллаху. Смерть мусульманина - главный акт проявления воли аллаха. Никому не разрешается вмешиваться в распоряжения аллаха, когда он готовит человека к смерти.
...Он даже не заметил, что давно уже не бежит, а идет быстрым шагом по улице... Почему ни один мусульманин-мужчина не считает свою мать существом более низкого порядка, чем он сам? А других женщин, чужих матерей, считает существами более низкого порядка? Почему нельзя обижать и унижать свою мать? А чужих матерей обижать и унижать можно?
Может быть, он обидел сегодня свою мать? Но чем, чем?.. Тем, что обвинил отца в смерти семерых его детей. Мать слышала, как он, Хамза, говорил об этом отцу. Значит, он и ее обвинил в смерти семерых своих братьев и сестер?
Но разве она виновата в этом? Похоронить семерых детей, не смея никому помочь в их беззащитном состоянии, в их детских болезнях... Как она выдержала все это, откуда взяла силы, чтобы перенести такие потери? Наверное, когда теряешь детей одного за другим, душа леденеет, черствеет сердце... И сейчас, когда Ачахон борется со смертью, мать не понимает ценности ее жизни, не может оценить неповторимости человеческой личности вот до чего довели ее ограничения и запреты шариата.
А отец? Он врач, он знает, в каком состоянии находится Ачахон, он прекрасно понимает, что только хирург, только русский табиб может спасти ее. И тем не менее он против операции.
Почему, почему, почему?
Есть нечто, что сильнее его знаний. Слепая вера... Чужой мужчина! Но разве может быть вера сильнее знаний, сильнее мысли? Ведь ничего же нет на свете сильнее человеческой мысли!
Отец - врач, но он не может перешагнуть через запреты шариата. Его знания табиба бессильны перед его представлениями о смерти как мусульманина. Но ведь пророк создал свое учение не против человека, а для человека, в помощь ему. Неужели религиозный стыд перед нарушением обычаев шариата столь возвышен, что даже угроза смерти близкого человека не может одолеть этого стыда? Но чего же стыдиться, если человек умирает? Надо спасать Ачахон, а там пускай люди говорят что угодно.
Стыд не может быть сильнее смерти. Стыд должен помогать жизни, а не смерти. И вера тоже должна помогать жизни, должна помогать человеку жить, а не умирать. Только тогда нужна вера, когда она сохраняет и тем самым возвышает человека, а не уничтожает его.
Скорее, скорее к русскому доктору! И пусть он сделает операцию, вернет Ачахон к жизни. И если это удастся, ничего не будет страшно.
Нет, ни у кого не хватит камней, чтобы закидать право человека на жизнь! Человек должен жить, а если "нечто" мешает этому, надо смело перешагнуть через это "нечто".
А тем временем в доме ибн Ямина в комнате Ачахон ее мать, Джахон-буви, снова сидела около умирающей дочери.
"Урус-табиб разрежет ей живот, - горестно думала Джахонбуви, призывая все силы небесные помешать этому. - Что скажут соседи и родственники? Кому будет нужна Ачахон, если она даже останется живой? Стыд согнет всех нас пополам, мы опозоримся до седьмого колена. Какой ответ дадим мы в день светопреставления, когда всевышний учинит нам допрос о нашей жизни на земле? Все змеи преисподней выползут из огня и, вцепившись в грудь мне, недостойной матери, позволившей чужому мужчине дотронуться до тела дочери, поволокут меня в самое адское пекло пламени".
