Николай Никитин - Это было в Коканде
- Слушай! Кто это написал? - взволнованно спросил Блинов, перебивая Жарковского.
- Энгельс, - ответил Жарковский.
- Ах, Энгельс! - таким равнодушным тоном протянул Сашка, что все рассмеялись.
Юсуп наклонился к Аввакумову:
- Хозяин, какой человек?
- Друг Карла Маркса. Знаешь Карла Маркса?
- Видал.
- Ну вот. А Сашка ничего не знает. Они были друзья, Энгельс и Маркс. Как мы сейчас.
Аввакумов обнял юношу, и Юсуп ласково прижался к плечу командира. Он все-таки чувствовал себя одиноким среди людей, говоривших на чужом языке. Но с Аввакумовым время летело незаметно, как с родным, близким человеком. У Юсупа ныла рана, горела голова, поднялась температура. Ему хотелось плакать.
Когда поспел плов, ужинали не все. Юсуп только напился чаю. С помощью командира он добрался до галерейки и лег на солому. Варя положила ему компресс на лоб. У него посинели губы. Юсуп вскрикивал в бреду.
Денис Макарович устроился тут же, возле него, и никак не мог уснуть. Опять вспомнилась мать. "Чего-то я не сделал ей? - подумал он. - Как будто бы остался должен?" Он вспомнил, как однажды они поссорились и она сказала ему: "Смотри, Дениска! Смотри, паршивец! Будешь потом вспоминать, да поздно будет..."
Возле ворот шагали часовые. Костры потухли. Когда набегал ветерок, зола вспухала темно-алым блеском.
Оська, кончив читать, захлопнул книжку, зевнул, взял свою манерку для плова и, накинув на плечи шинель, скрылся, как привидение. Возле костра остались только Варя да Сашка. Сашка, играя прутиком, косился на Варю. Она вязала себе чулки.
Сашка спросил:
- Вы и мужское можете вязать?
- Могу. Это же все равно.
- Свяжите мне!
- Что?
- Что-нибудь.
- Вы покраснели как рак, - сказала Варя и улыбнулась.
Он скользнул по ней взглядом. Ему почему-то стало жалко эту девушку или женщину... Тут же подумал он: "Убьют еще в такой кутерьме..." Ему захотелось погладить ее или хотя бы дотронуться только до ее нежных стриженых кудерьков на затылке. Он лениво поднялся с земли и ткнул ногой костер.
- Будешь рак! - сказал он растерянно.
Варя так громко рассмеялась, что ему стало легче, как будто он объяснил ей самое главное из всех тех мыслей и чувств, которые смущали и томили его душу.
Муратов крикнул из темноты:
- Кончай базар, кончай!
Сашка плюнул и повернулся спиной к огню. В самом конце двора кто-то бубнил неторопливо и спокойно, точно напевая колыбельную:
- Да очень просто! Когда германец подвез им в помощь свою артиллерию, нас тоже глушили из таких орудий под Перемышлем. Как ударит, мы все брюхом в землю, и рот раскрыт обязательно, чтобы сотрясение организма не получилось. Встал - и все в порядке. Только перед носом яма, шесть сажен ширины, четыре глубины. Вот какие дела! А пехоты гибло... ее даже не считали! Снаряд-то в пятьдесят пудов. Ужасно подумать!
Хамдам, выломав ногтями кусок глины, смотрел в щелку. Раненый Джаныш - ему порубили спину - скрипел зубами, Абдулла спал. Сегодняшний бой Хамдам вспоминал как позор. Впрочем, он никогда не надеялся на этих людей. Он был прав.
- Хочешь бежать? - спросил Джаныш.
Хамдам горько вздохнул:
- Около сарая ходит Нияз, красная собака. И на дворе не спят.
- Если бы ночью напал на них Бегмат. Он может вернуться? Как ты думаешь? - простонал Джаныш.
Хамдам не ответил.
В доме, в женской его половине, находились две жены Хамдама. Аввакумов, чтобы никто их не тронул, поставил у дверей караул. Поэтому они считали себя арестованными. Крепко обнявшись, они держались друг за друга и всю ночь вздрагивали от каждого шороха за стеной.
42
Проснувшись, Денис Макарович вместе с Блиновым и Муратовым вышел на улицу. По обеим сторонам ее тянулись глиняные дувалы, кое-где курчавились бархатные яблони, убранные розовыми гроздьями цветов. Дорога расстилалась, как пыльный половик. Арык заползал в тесные щелки дувалов, во дворы.
Муратов толкался то в одну, то в другую дверь. Никто не отворял. Они пошли в узкий переулок, где человек не может даже развернуть рук в обе стороны - они упрутся в стены. Было рано. Солнце еще не успело побелеть. Муратов, как местный человек, по дыму мог определить, где в доме пекут хлеб. Но напрасно они стучались, кишлак был глух и нем.
Аввакумову очень хотелось принести для Юсупа горячих лепешек. Он думал побаловать больного. Увидев сизые кольца за развалившейся стенкой, Денис Макарович махнул рукой товарищам:
- Погодите, вот здесь как будто народ победнее! Я схожу сам.
Он свернул в сторону. Маленькие серые ящерицы целыми семьями грелись на солнечной стороне переулка. Из-за стены виднелся склеп-мазар**, могила святого, с куполом; ветер трепал на шесте бунчук** с вплетенными в него, выгоревшими от солнца коротенькими ленточками.
У больших резных ворот сидел босой парень в верблюжьем рваном халате. Это был Сапар, один из любимых джигитов Хамдама. Увидев Аввакумова, он опустил голову, прикрытую черной тюбетейкой, и будто прирос к стенке. Аввакумов прошел мимо, даже не заметив его. Когда Аввакумов остановился, чтобы закурить, Сапар неслышно встал и скрылся за воротами. Все звуки тонули в мягком, толстом слое пыли. Денис Макарович бросил спичку. "После чая, - подумал он, - народ собрать надо. Поговорить". Он только что дотронулся до железного кольца калитки, как сзади него что-то хлопнуло. Он обернулся и упал в пыль, схватившись за лицо. В правой руке он еще держал папиросу.
Блинов и Муратов, услыхав выстрел, кинулись в переулок и увидели Дениса Макаровича, выплевывающего кровь изо рта. Они подхватили его под руки. Он стал кашлять, жадно глотая воздух. Он задыхался и не мог сделать ни одного шага. Муратов побежал к отряду.
- Василий Егорыч, - тихо сказал Денис Макарович Блинову, - я умираю. Эскадрон передаю тебе. Завещан бойцам...
- Брось, брось! - захлебываясь от ужаса, от нежелания слышать эти слова, забормотал Блинов. - Брось, Денис!
Аввакумов сморщился.
- Передай Юсупу... - попробовал он продолжать и еще раз выплюнул всю кровь, скопившуюся у него во рту, и, побледнев, почувствовал, что говорить уже не может. Он знаками попросил опустить его на землю. Он смотрел в небо, и молочная пленка затянула ему глаза.
В переулок ворвался Сашка с криком: "Где он? Где он?" А вслед за Сашкой бежали несколько эскадронцев и Муратов.
У Сашки глаза сделались безумными, и пена облепила ему губы. Он размахивал шашкой и не переставая кричал:
- Где он?
Тут только поняли, что Сашка спрашивал о выстрелившем басмаче. Но никто, ни Блинов, ни Муратов, не могли сказать, откуда раздался выстрел.
Аввакумова положили на принесенную шинель, как на носилки. За концы ее взялись четыре эскадронца. Все тронулись обратно в кишлак, к дому Хамдама. Последним плелся Сашка. Он так и не догадался вложить шашку в ножны. Он рыдал, размазывая по лицу крупные слезы.
- За что? За что сгубили? - все еще выкрикивал он.
Он чувствовал, что его лицо раздергивается вправо - влево, будто занавеска, и что, может быть, это стыдно, но ничего не мог поделать с собой. Ему казалось, что случилось большое, непоправимое несчастье, и в эту минуту он готов был умереть, если бы это помогло Макарычу.
По пути выходили навстречу эскадронцам дехкане. Грустно взглядывали они на посеревшее, точно тряпка, лицо Аввакумова. Некоторые из них тихо покачивали головой и говорили эскадронцам:
- Плохая пуля!
Варя стояла на балконе с тазиком теплой воды. Вымыв лицо Денису Макаровичу, она надела ему чистую рубашку, Юсуп, волоча раненую ногу, упал около деревянной софы, вынесенной из дома. На софу положили Аввакумова.
Он очнулся, кругом него столпились бойцы. Жарковский, чтобы утешить себя, тихо сказал:
- Биологически - это продолжение жизни.
Аввакумов услыхал это, понял, открыл глаза и даже приподнялся. Видно было, что он хочет выжать из себя какое-то слово.
- Ма... ма... ма... - силился он сказать и явно сердился, что язык уже не повинуется ему. Он еще раз попробовал и в отчаянии впился ногтями в ладони, а в глазах у него появилась горечь. Он слегка застонал и откинулся назад.
"Неужели все?" - подумали бойцы. Варя закрыла ему глаза. Эскадрон говорил шепотом.
Никто не произнес слова "смерть". Все нарочно избегали говорить об этом. Из досок сколотили длинный ящик. Муратов привел Дадабая. Старик был бледен, высок и худ, как жердь, правую руку он держал у сердца.
- Ты сказал, что кишлак чистый? - спросил его Блинов.
Дадабай задергался и закрыл глаза руками.
- Не знаешь?
Тогда подскочил Сашка и схватил старика за бороду:
- Зарублю на месте, сука! Отвечай!
- Вон! - крикнул Сашке Блинов.
Эскадронцы оттащили Сашку.
Блинов приказал арестовать Дадабая. Старика втолкнули в тот же сарай, где находились пленники. Эскадронцы сделали это с величайшей неохотой. Им легче было бы сделать другое, но каждый из них боялся оскорбить смерть любимого командира.
