Николай Гарин-Михайловский - Гимназисты (Семейная хроника - 2)
- Мы не стесняем? - спросил Анну Петровну тихо студент.
- Нет, нет... Сейчас чай будем пить.
Наташа была не в духе.
Корнев грыз ногти и старался дать себе отчет, что он чувствует к Наташе: ему нравились ее глаза, ее волосы, фигура, но не было цельного впечатления: захватывающего интереса. И он еще пытливее заглядывал в ее черные глаза и еще озабоченнее грыз ногти.
"А может быть, просто я ей не интересен? Это само собой разумеется, спешил он себе ответить, - но и с остальными она такая же".
Только при брате она оживлялась, и тогда Корнев чувствовал ее сильнее. Зато в отсутствие его она вся была пред ним налицо, и это доставляло ему и тайное удовольствие, и огорчение. Сидит, бывало, за уроком и вспомнит вдруг ее: на мгновение потонет в воспоминаниях, спохватится и гонит их от себя, и после этого еще противнее ему "таянье", как он называл ухаживанье Семенова. В такие минуты нежных воспоминаний ему казалось, что и он не лучше Семенова - такой же, уныние наводящий своим ухаживающим видом, донжуан.
- Вы как будто не в духе? - спросил Моисеенко Анну Петровну.
Она окинула взглядом гостей, покусала губы и ответила сама себе:
- Семь человек, бабушка восьмая... - И, повернувшись к Моисеенке, сказав: - Да, мне немножко не по себе, - ушла с террасы.
Начали накрывать на стол, пришла бабушка, старая, сгорбленная, маленькая и почти глухая. Это была единственная родственница Горенки.
В ожидании чая компания сидела, вяло перебрасываясь фразами.
- Слушайте, странная это Горенко какая-то, вы не находите? наклонилась Корнева к уху Долбы.
Долба кивнул головой.
- Зачем мы приехали?
Долба ответил молчаливым пожатием плеч.
- Наташа, что ж твой брат? Так и будет там сидеть? Я пошлю за ним Машу... - вошла Горенко.
- Не придет, - вздохнула Наташа.
- Я пошлю все-таки.
Молодая горничная нашла Карташева все там же в лодке. Он с изысканной вежливостью, но бесповоротно заявил ей, что чувствует себя не совсем хорошо и потому прийти не может.
- Барышня будет очень жалеть, если вы не придете.
- Мне самому очень жаль...
Карташев не лгал: вечер так тихо догорал, так золотилось море, с таким сожалением выглядывало в последний раз, исчезая, солнце, что сердце Карташева невольно тоскливо сжималось от мысли, что он обречен в такой вечер на такую неприятную роль.
И горничной его было жаль. Она все стояла и наконец проговорила, ласково смотря на него:
- Может, пойдете?
- Нет, благодарю вас, право же, не могу...
Горничная ушла, но почему-то ее брало все раздумье, так ли уж он болен, что и до террасы не дойдет.
На повороте она еще раз оглянулась, постояла и, приподняв одной рукой платье, тихо стала подниматься в гору.
Карташева приятно тронуло внимание горничной. Он с удовольствием переживал ощущение взгляда ее ласковых глаз.
Прибежала Наташа, узнав, что он болен.
- Тёма, ты болен? Что с тобой?
Надо было хорошо врать.
- Просто меня укачало и теперь тошнит.
- Тебя никогда не укачивало!
- Я и сам не знаю... я думаю, оттого, что я лежал...
Карташев с наслаждением видел, что Наташа начинает верить, и думал с удовольствием в то же время, что его хоть вверх ногами поставь, и то не укачает.
- Может, домой поедем?
- Напротив, я и болен оттого, что закачало; я рад так полежать...
Наташа поверила и ушла, успокоенная.
Солнце село, быстро надвигались сумерки, поднималась свежесть с моря и с сада, распустилось масличное дерево и разлило свой чудный и сильный аромат. На горизонте медленно выплыла луна: большая, нежная, точно какой-то прозрачный шар. Первые лучи ее скользнули в полумраке, и, как в зеркале, отразились и потемневшее море, и загоревшиеся в небе звезды, и смолкнувший берег. В деревьях мелькнул огонек, и заблестели окна дачи. Блеск от них проникал до берега и слабо отражался в воде.
Все жалели Карташева и удивлялись, как это укачало его. Подали чай. Понемногу все освоились с обстановкой и уж не чувствовали себя так неуютно. Долба смешил всех своими мокрыми ногами и наконец ушел на кухню сушить их. Вервицкий, напившись чаю, что-то записал в книжку и пошел, как ни удерживали его, ловить рыбу.
- Это мое правило: что назначил - выполнить, не надо было назначать...
И он так пожал плечами, так убежденно посмотрел на всех, что ясно было, что он, во всяком случае, пойдет ловить рыбу.
Корнева хотела было хитростью удержать его.
- Вы играть хотели на гитаре?
Он только с сожалением развел перед ней руками: та, которой принадлежит его гитара, не здесь, и гитара не изменит ее памяти. Это была, и это знали все - Зина Карташева.
- Ну, и идите, нам Берендя сыграет.
- По крайней мере, сыграет! - подзадорил Рыльский ему вслед.
- На здоровье, - равнодушно ответил из сада голос Вервицкого.
Полились звуки мягкой, нежной игры Беренди.
На сердце у Карташева становится спокойнее, тише: аромат берега, огни в саду, глухой шум моря, блеск луны, музыка - вытесняли оттуда всю будничную прозу действительности, внеся взамен жгучее очарование волшебного вечера.
Если б не было стыдно, он даже пошел бы наверх; но он не пошел и слышал, как после скрипки зашумели стулья и по ступенькам раздались шаги... Он пожалел, что так скоро кончилось все и поедут назад. Но назад не поехали, вышли на берег и пошли налево. Две фигуры повернули к нему, еще две пошли было и отстали.
- Здравствуйте, Артемий Николаевич, - сказала ему Горенко грустным, ласковым голосом.
- Здравствуйте, - ответил с удовольствием Карташев из своей засады.
- И поздороваться не хотите?
- Тёма, Нина ни к кому другому не пришла бы первая.
- Что ты говоришь, Наташа?
Наташа сконфузилась, и все, что нашлась сделать, - это крепко поцеловала подругу.
Горенко рассмеялась и проговорила:
- Ну, хорошо, я пришла... хотя я очень, очень обиделась, что вы не захотели даже...
Но Карташев уже карабкался из своей засады и за шумом и треском своих прыжков не слышал конца.
- Тёма, может быть, тебе лучше немножко... пойдем с нами, - попросила Наташа.
- Если вам будет нехорошо, мы вас под руки поведем.
- Я попробую, - произнес смущенно Карташев, придавая голосу искренний тон.
- Ведут! - закричал Долба, когда подходил Карташев, и все весело бросились к нему.
Карташев шел и улыбался.
- Слушайте, Карташев, скажите правду: на кого вы сердитесь? - спросила Корнева.
- Я ни на кого не сержусь...
- На меня?
- А уж на вас, во всяком случае, нет.
- Врешь, сердишься, - настаивал Долба, - на кого-нибудь сердишься. Говори: мы сейчас того бить будем.
- Я и сам могу.
- Ну так бей, - сказал Семенов, подставляя спину.
- Чего мне бить тебя?
- Мир, значит? - ну, давай руку... послушай, мы идем гулять.
- Я с Карташевым пойду, - заявила Корнева. - Не мешайте нам... у меня с ним дело...
Корнева увлекала Карташева вперед.
- Слушайте, Карташев, ничего по мне не заметно?
Карташев на законном основании поднял на нее глаза, увидя опять ту, которая так мучила его, и произнес, подавляя волнение:
- Ничего.
- Ничего? - спросила она, и на него посыпались знакомые искры. Ничего?! Сказать вам?!
Карташев опять поднял глаза, опять увидел ее совсем, совсем близко, почувствовал одуряющий аромат масличного дерева, и в сердце его начало тревожно закрадываться предположение, сладкое, страшное, мучительное.
- Сказать?! - тревожно, замирая, повторяла Корнева, не спуская с него глаз.
- Говорите... - прошептал он.
- Я невеста Рыльского...
Так отчетливо отпечатлелись дорожка и кусты вдоль нее, а ниже деревья, и луч луны, и сухой аромат сада, и ее белая рука... Ему вдруг показалось, что это мертвая рука, и стало жутко.
- Что ж вы молчите?
- Я поздравляю вас... Я очень рад и за Рыльского.
- Слушайте, как, по-вашему, Рыльский хороший человек?
- Очень хороший... Я очень люблю и уважаю Рыльского.
- Слушайте... он мне позволил сказать вам...
- Я ему очень благодарен...
- Только - это се-е-крет.
Карташев вздохнул всей грудью.
- Я никогда его никому не скажу...
Корнева улыбнулась.
- По крайней мере, до свадьбы... Слушайте... Я вас очень люблю... Больше всех товарищей ваших... Скажите мне: я не опрометчиво поступила?
- Немножко рано, но и то... нет, ничего; Рыльский очень серьезный человек.
Сзади подошел Рыльский и сконфуженно спросил:
- Я вам не помешаю?.. о чем?
- Я говорю, что рад за Марию Павловну и тебя... со всяким другим это было бы рано, но ты, если уж говорить откровенно, и серьезнее и умнее нас всех.
Карташев горячо сжал руку взволнованного Рыльского и быстро пошел назад.
- Карташев, - ласково, мягко позвал Рыльский, - никому, пожалуйста.
- Будь спокоен.
Они еще раз пожали друг другу руки, и Карташев возвратился к отставшим. Но вдруг он бросился в сторону и стал в кусты.
Мимо прошел Семенов с своей дамой, Наташа и Рыльский с Берендей, Горенко со студентом и Долбой.
