Андрей Зарин - Кровавый пир
Он выставил всякого пития и закусок и говорил не умолкая.
– Времечко теперь, не приведи Бог, тревожное. Слышь, все Стеньки Разина опасаются, антихриста. Так я до тяжб неохоч ныне‑то. Пришел Васька Чуксанов, ну, я и за тобой. Кушай, кушай! Знаю я, что он разбойник. Справимся с ним, не бойсь! Нате!.. Чтобы я ему свово благодетеля головой выдал? Ах он, рачий сын! Ха, ха, ха! А уж усладил ты меня ноне, Иван Федорович. Что за мед! Господи Боже мой! Дух с его, дух!.. Прошлого года?.. Да! – перевел он дыханье. – Беды теперь, беды!.. Знаменья в небе всякие: сходятся, слышь, столпы огненные, ровно два полчища, и бьются в небесах. Комета с хвостом, трус по земле. Царь пишет, держи себя с бережением. И на все один!..
Долго еще, как два близких друга, беседовали воевода с Лукоперовым, а наутро позвали на суд Василия Чуксанова.
Известно, что это был за суд и чем он кончился.
После него пошли они обедать и весело смеялись, как они проучили ябедника.
– Хи – хи – хи! – заливался воевода. – Попомнит он кузькину мать. Я его еще закажу в строгостях держать. Ништо, что дворянский сын. Ишь, я, говорит, до царя!
– Хе – хе – хе, – подхватывал его смех Лукоперов, – со мною тягаться задумал; Щенок! Рыло посконное!
– Мало ты засыпал ему!
– А ты через недельку ему еще! Я тебе, Кузьма Степанович, добра не пожалею.
– Да знаю, знаю, милостивец!
Три дня не отпускал от себя воевода тороватого на подарки гостя, и что ни день пили они с ним и за обедом, и в повечер, и в ужин, и только на четвертый собрался Лукоперов домой.
– Господь с тобой, друже! Что же! Держать не буду боле, только ты ввечеру. По прохладе. А пока выпьем на дороженьку, чтобы кони не захромали.
Воевода с Лукоперовым чокнулись и уже поднесли чары к устам, когда Осип вошел в горницу и сказал:
– Стрелец Антошка до тебя просится. Говорит, дело.
– Дело! – недовольно передразнил воевода. – На то у меня приказ есть, пусть бы туда и шел. Ну, да зови его! – и пока Осип ходил за стрельцом, он не преминул попечаловаться: – Так‑то, Иван Федорович! Видишь сам, чарки испить не дадут. Все ко мне да ко мне, за всякой милостью. Что тебе? – спросил он вошедшего стрельца.
– Смилуйся, – завопил стрелец, падая на колени, – поруха вышла!
– Кака така поруха? В чем?
– А вчерашнего молодца выпустили! Убег!
Лукоперов уронил даже чару:
– Как? Куда?
– Как было? – заревел воевода, вскакивая.
– В утро, боярин, в утро! Ранним – рано. Проснулись мы это с Митькою, а его и нету! Мы, твой наказ помня, на коней сели да из города. Выехали это за надолбы, а он и тут! Митька‑то к нему: вернись, гыт, молодец; а ен его саблей по уху да толк с седла. Митька на землю, а он на конь да и ну! Я за им – куда! И убег, а Митьку насмерть засек!..
– Так ему, собаке, и надо! А тебя, песий сын, повесить прикажу! Так ты воеводе прямишь? Вору потатчик? Так государеву службу несешь?
– Смилуйся, воевода, непричастен! – снова завыл стрелец.
– Осип! – закричал воевода. – Сведи его к голове. Скажи, воевода велел двадцать батогов ему в спину. Я вас, воров! – погрозил он.
Лукоперов сидел, словно ошеломленный. Все душевное довольство трех дней исчезло сразу.
– Куда убег? – сказал он растерянно.
– Куда? – сердито повторил воевода. – Известно, к разбойникам. У них, у воров, один Стенька Разин теперь в голове.
Но волнения утра не окончились на этом. Воевода сходил по делу в приказ и вернулся оттуда бледнее холста.
– Уф! – воскликнул он, хлопаясь на лавку. – Дождались! Оська, меду!
– Чего? – испуганно спросил Лукоперов.
– Вора, милостивец! Вора окаянного, Стеньку Разина, Иван Федорович свет!
– Али близко?
– Суди сам, государь, – жадно выпивая стопу меду, ответил воевода. – Царицын взяли, Камышин взяли, на Астрахань пошли! А народ, слышь, холопы везде шумят. Чаво! – махнул он рукою. – Слышь, стрельцов на Волге разбили, что намеднясь мимо нас из Москвы в Астрахань плыли! Ох, горе мое! – и он схватился за голову.
Лукоперов поспешно встал.
– Ну, прости, Кузьма Степанович! Теперь и не держи меня. Я домой!
– С Богом! – ответил воевода и встал. – Да что домой! Ты домой‑то домой, а там соберика‑ка все животы да к нам. Смотри, скоро сюда будут воры‑то! Я пошлю с оповесткою везде окрест. Пусть народ скликают. Придешь ты с холопами, другие – ан и оборониться можем! А то вы там вразброд. Всех перебьют! Ну, помоги тебе Бог, а мне теперя хлопот да хлопот!
Лукоперов крепко поцеловался с воеводою и вихрем помчался домой. Слуги едва поспевали за ним и дивились его прыти.
Он приехал домой и сейчас позвал к себе в горницу сына.
– Управился, батюшка, с Ваською?
Лукоперов махнул рукою:
– Воевода ему еще сто отсыпал да в стрельцы записал…
– Вот так важно! – засмеялся Сергей.
– Да ты слушай! А он, песий сын, убег, одного стрельца саблей зарубил, на коня вскочил да и сгинул!
– Куда?
– А куда? Теперь думает воевода, что к разбойникам, к самому Стеньке Разину, и тот Стенька Разин…
– Знаю, Прилуков сказывал.
– Ничего не знаешь! Тот Стенька Разин на Волгу‑то вернулся, Царицын да Камышин взял, царское войско разбил, теперь на Астрахань идут, а кругом смута.
– Да ну?
– Вот тебе и ну! Надо умом раскинуть! – Лукоперов взмахнул руками и тревожно забегал по горнице.
Сергей молча следил за отцом, не понимая, чего тот волнуется. Разбойники! Мало ли их! Чего им‑то за дело?
Лукоперов остановился против сына.
– Воевода говорит, в город переезжать. В осадный дом! Неравно, говорит, что будет. Здесь мы вразброд, а там все вместях будем. Защитимся со своими холопишками!
Сергей потряс головою.
– Пустое! – ответил он. – Это воевода со страху, чтобы спать спокойнее. Виданное ли дело, чтобы разбойники нашу усадьбу разбили? Двести холопов во дворе да псы!..
– Дурень! Сказывал тебе, что Царицын взяли, Камышин, государевых стрельцов побили!
– Ну и пусть! А нам животы не след бросать! – твердо решил Сергей и прибавил: – Пождем. Там видно будет!
– Напужал меня воевода очень. Трясусь весь!
– То‑то и есть! А что Васька сбежал, опять – нам что! Поймают, на кол посадят! Ты ей‑то скажи!
– Кому? – не понял отец.
– Да Наталье‑то! Услышит, одумается…
– И то, и то! – согласился отец. – Ишь ведь, чертов сын, совсем сбил голубку нашу!
– Пожди! Выйдет за князя, вся дурь вон уйдет. А уж и полюбил он ее!
Лицо старика озарилось улыбкою:
– Что говорить: царю впору, не токмо князю, краля!
На другой день рано утром он позвал Ермила.
– Слушай, ты! – сказал он ему. – Теперь, друже, держись! Слышь, вор объявился, за холопов, слышь, заступник. Всех противу дворян да бояр мутит. Так ты следи! Коли кто поведет супротивные речи, сейчас до меня доводи. Да еще воевода сказывал, нищие, калики перехожие, бродят да прелестные речи говорят. Так ежели соследишь таких, сейчас вяжи и опять до меня доводи! Тебя‑то холопы не жалуют, – прибавил он, – так, гляди, первого убьют! За свою шкуру оберегайся!..
Ермил поклонился:
– Дослежу, государь!
– То‑то! И бабы коли ежели язык распустят, повадки не давай.
– Не сумлевайся! – ответил Ермил, и по его осанке было видно, что от него холопы повадки не увидят.
III
Несомненно, что‑то произошло. Зараза незримо носилась в воздухе и мутила холопские умы. Не было ничего осязательного, ясного, что можно было бы услышать или увидеть, но тем не менее всеми чувствовалось на дворе Лукоперова, да и на дворах прочих помещиков, что наступает канун чего‑то. Чувствовалось это не только Ермилом, который всегда находился среди холопов, но и стариком Лукоперовым, и даже всегда беспечным Сергеем.
– Ох, и идет беда какая‑то! – вздыхал старик. – Говорю тебе, Сережа, уйдем в Саратов!
– Это воевода наговорил тебе, тебе и чудится! – успокаивал его Сергей, а сам смутно чувствовал тревожное беспокойство.
Говорит он с Первунком или Мухой, стоят они перед ним без шлыков, отвечают: «Слушаю, государь», а Сергей видит в то же время на лицах их что‑то едва уловимое, какие‑то тени, какие‑то быстрые, как молния, взгляды, которое заставляют его вспыхивать, как зарницу, и кричать на своих прежних любимцев:
– Смотри ты, волчья сыть, на уме про себя что‑то держишь! Так я дурь твою батогом выбью…
– А што, Ермил, ничего такого нету? – тревожно спрашивал старик Лукоперов своего верного слугу. Тот угрюмо хмурился:
– Да пока ничего, милостивец, а тольки…
– Что? Говори!
– Так, – замялся Ермил, – будто и неладно. Есть у них на уме что‑то, есть!
– Да ты примечал что‑либо? – допытывался Лукоперов.
– Примечать будто и не примечал, а так!.. Кучками это сойдутся и шу – шу – шу. Я к ним, а они и врозь! Вчерась это Петруньку батогом ударил, а ен: ты, гыт, не очень! Я его еще…
Лукоперов крутил головою.
– Нечего Сергея Ивановича слухать, беспременно надо в Саратов ехать! – решил он, а потом, успокоенный Сергеем, снова откладывал свой отъезд.
