Петр Боборыкин - Жертва вечерняя
Противный мой сочинитель дорогой ничего мне не отвечал на мои вопросы, так что я начала просто трусить, хотя я и не из боязливых.
Остановились у какого-то забора. Домбрович вылез, вошел в калитку и, кажется, сам отпер ворота или, по крайней мере, растворил их. Карета въехала на длинный двор. Я выглянула из окна: каменный двухэтажный дом стоит в левом углу двора и загибается глаголем. Но ни в одном окне не было огня.
— Что ж это такое, — спросила я Домбровича, — там темнота?
— Иди, иди, моя милая.
Тут так мне сделалось страшно, что я хоть на попятный двор.
Поднялись мы на низкое крылечко со стеклянной дверью в совершенно темные сени. Домбрович взял меня за руку и почти ощупью повел по лестнице. Слева из окна просвечивал слегка лунный отблеск, а то мы бы себе разбили лбы.
— Как это глупо! — сердилась я. — Эта мистификация вовсе некстати.
— Не горячись, — шептал он, подталкивая меня по лестнице.
— Мы долго пробудем здесь?
— Как посидится.
Он мне накануне сказал, что карету надо сейчас же отпустить; а назад будет взята другая.
Просто точно заговорщики.
Слышно было, как извощик выезжал со двора.
Кругом стояла мертвая тишина.
Домбрович вынул ключ и долго не мог его воткнуть в замок. Дверь тихо отворилась. Мы вошли в переднюю. В ней никого не было.
— Заколдованный дом? — спросила я тихо.
— Увидишь.
Он меня провел в шубке и в теплых ботинках, направо, через маленький коридорчик. Попали мы в небольшую комнатку, род кабинета. В камине горел каменный уголь, на столе лампа, мебель расставлена так, точно сейчас тут сидели люди.
— Сними шубку, — сказал мне Домбрович. — Согрейся немножко.
Я взглянула на него и громко рассмеялась: такую он скорчил серьезную физию.
— Послушай, — говорю я ему. — Ты смотришь каким-то злодеем, точно ты меня завел в западню. Если так будет продолжаться, я убегу.
— Не убежишь, — прошептал он и схватил меня за плечи. — Простись с жизнью! Выйти отсюда тебе нельзя. Дверь в сени отпирается секретным ключом. Ключ у меня, и я его тебе не дам. Слышишь! Не дам и не дам!
Мне было и смешно, и досадно немножко… Что за кукольная комедия.
— Что же мы тут будем с тобой делать? — спрашиваю я.
— А вот видишь ли, мой друг. Мы вас хотим подвергнуть целулярному заключению. В этой квартире есть пять таких комнат, а посредине салон и столовая.
— И они уже там сидят?
— Сидят.
— Значит, все собрались.
— Мы последние. Поправь волосы и пойдем.
— Нет, Домбрович, мне, право, стыдно.
Он закрылся рукой и начал меня передразнивать:
— Мне сты-ы-дно, мама, мне сты-ы-дно!
— В последний раз говорю тебе, кто эти женщины?
— В последний раз отвечаю: les premiиres prudes de la capitale.[176]
Я не вытерпела, поправила немножко волосы:
— Идем. Я готова.
Он подошел к камину и дернул за сонетку.
— Это сигнал? — спросила я.
— Да. Теперь мы можем появиться.
Кроме двери, откуда мы вышли, была еще другая, зеркальная. Она-то и вела в гостиную. Домбрович отпер ее также ключом. Я двинулась за ним. Мое любопытство так и прыгало!
Мы очутились в большой и ярко освещенной комнате. На столе был сервирован чай. Две секунды после нас из трех дверей появились три пары.
Я так и ахнула! Предо мной стояли les trois prudes:[177] Варкулова, баронесса Шпис и Додо Рыбинская.
И с ними трое мужчин, приятели Домбровича: граф Володской и еще барон Шварц… Он мне его представил у Вениаминовой.
Я стояла точно приклеенная к двери. Те дамы были, наверно, в таком же положении.
— Mesdames, — провозгласил мой Домбрович (этого не сконфузишь), — ваше удивление понятно, но мы собрались здесь, чтобы веселиться.
И он посадил меня к чайному столу, за самовар; барыни расселись. Мы пожали друг другу руки и так переглянулись, что через две минуты застенчивость исчезла и мои скромницы заболтали, как сороки.
— Mesdames, — начал опять Домбрович, — мы еще не все. Одна пара еще ждет.
Мы — женщины переглянулись.
— Да-с, милостивые государыни, мы все вас просим благосклонно выслушать наше коллективное предложение. Мы решили, что нас будет пять мужчин и пять женщин. Десять — такая круглая и приятная цифра. Не правда ли?
— Пусть войдет эта пара! — скомандовала я.
— Да-с, — обратился ко мне Домбрович с такой физиономией, что я покатилась со смеха. — Но тут есть обстоятельства весьма тонкого и, так сказать, деликатного свойства. Вы все, mesdames, принадлежите к одному и тому же обществу. Стало быть, всякие рекомендации были бы излишни. Но пятая женщина не принадлежит к нему.
— Кто же она такая? — спросила я, — уж не француженка ли?
— Нет, — продолжал все в том же полушутовском тоне Домбрович. — Она… но прежде я должен объявить имя ее кавалера.
— Не надо! — закричала я. — Дело идет о женщине, а не о мужчине.
— Действительно так, — добавила Додо Рыбинская.
— Преклоняюсь, mesdames, пред вашей мудростью.
— Да говорите же скорее, — перебила я его опять. — Эта пара ждет?
— Да.
— Ну, так что же вы тянете?
— Женщина эта — танцовщица.
Les prudes переглянулись с кислой улыбкой. Я им не дала выговорить ни одного слова.
— Прекрасно, — закричала я. — Не правда ли, вы согласны, mesdames? Ça aura du piquant![178]
Благочестивые жены согласились.
Я одержала победу. Танцовщица меня очень заинтересовала.
Появилась пятая пара.
И кто же кавалер? Le beau brun[179] — Борис Сучков.
Я уж никак не ожидала!
Его дама, крупная блондинка, мило одета, прекрасные глаза и очень яркие губы. Она конфузилась больше нас.
Я ее посадила около себя, и через десять минут мы были уже друзья. С моей опытностью я ее сейчас же анализировала и осталась очень довольна. Личность симпатичная. Голос прелестный. Ни у одной из нас нет такого. Миленькие манеры. Говорит неглупо и очень смело. Да и удивляться нечему. Эти танцовщицы всегда в грандерах. Она говорит даже по-французски не бойко, но прилично. На ее глаза и губы я просто загляделась. Quelque chose de Clémence.[180] Все движения немножко кошачьи, voluptueux,[181] зубы бесподобные. Когда смеется, закидывает голову назад… Il y a de la bacchante en elle![182]
Я не помню, чтоб я ее видела в каком-нибудь балете. Да я редко езжу, раза два в год. Мне танцовщицы казались все такие худые, костлявые, намазанные. А эта нет, так и пышет здоровьем.
Я сейчас допросила, как ее зовут? Зовут ее Капитолина Николаевна, un nom de femme de chambre![183]
Оказывается, что le beau brun потому и находится в холостом звании, что состоит с этой девицей в незаконном сожительстве года три, четыре. У них ребенок. Эта Капитолина Николаевна нисколько не теряет чувства собственного достоинства. Я сейчас же в ней разглядела полнейшее душевное спокойствие. Каждая черта ее лица, каждое движение говорит, что она живет и наслаждается, и ничего ей лучшего не нужно. Le beau brun страшно богат. Мне Домбрович говорил, что она проживает чуть ли не двадцать пять тысяч в год. У нее в ушах были два брильянта, ай-ай! Домбрович, разумеется, уверяет, что я в мильон раз красивее ее. Положим даже, что я немножко и лучше ее, но зато она несравненно красивее, милее, умнее трех скромниц…
Les prudes! Я тоже наблюдала за ними. Они очень курьезны. Каждая из них билась из-за того, чтоб перещеголять друг друга в бойкости. Elles affectaient les maniиres des cocottes,[184] ни больше ни меньше!
Но я должна сознаться, что нашла их гораздо умнее в таком виде, чем в свете. Эта белобрысая баронесса фон Шпис смеется над всем и каждым. Elle n'a ni foi ni loi![185] Остальные все потише. Варкулова говорит мне за чаем:
— Я догадывалась, ma chиre, что вы из наших.
— Т. е. из каких же? — переспросила я.
— Т. е. из умных женщин, которые знают, что для света нужна комедия!
— Почему же вы догадывались?
— Par instinct.[186]
И врет, подлая. Все они: и Варкулова, и Шпис, и Рыбинская — замужние женщины. Стало быть, все предаются в сущности самому циническому обману. Но я с ними помирилась, потому что они не драпируются в страдания.
Додо Рыбинская говорит мне прямо, без всяких обиняков:
— Что прикажете делать, chиre, муж мой олух.
А потом она мне объявила еще кое-что относительно ее мужа; неудивительно, что такой муж становится противным.
Белобрысая немка очень оригинально соединяет свои материнские чувства с любовью к мужскому полу.
— Я примерная мать, — пищала она, — mais je veux vivre, parbleu![187]
Вот мы какие! И выходит на поверку, что только я да прелестнейшая Капитолина Николаевна пребываем в законе. Она супруга Сучкова, я принадлежу нераздельно Василию Павлычу Домбровичу.
