Гайто Газданов - Том 3. Романы. Рассказы. Критика
– Филип выдал все, – сказал я. – Постарайтесь найти Пьеро где бы то ни было и во что бы то ни стало и предупредите его. Скажите ему, чтобы он не возвращался домой. Через час будет поздно.
Затем я повесил трубку, достал из письменного стола револьвер, проверил, заряжен ли он – он был заряжен, – положил его в карман пиджака и вышел из дому. Потом я взял такси и поехал к Жану.
Все это отвлекло меня от той душевной тревоги, которую я испытывал, и, сидя в автомобиле, я думал теперь об участи «курчавого Пьеро», «Pierrot le frise», которого я хорошо знал и которого мне было жаль, хотя, с точки зрения классического правосудия, он, казалось бы, не заслуживал никакого сожаления: он был профессиональным грабителем и на его совести было несколько человеческих жизней. Я познакомился с ним лет шесть тому назад, после того как он застрелил первую свою жертву, бывшего боксера Альберта. Я тогда случайно попал в кафе – это было часа в четыре утра, – где находился его негласный штаб, о чем я не имел ни малейшего представления. Я сидел за столиком и писал. У стойки орали и ссорились пьяные люди, потом вдруг наступила мертвая тишина и кто-то – я ничего тогда еще не знал о нем – сказал с необыкновенной выразительностью и с неожиданной, после этих ревущих голосов, которые напоминали рычание разъяренных зверей, человеческой интонацией:
– Ты хочешь, чтобы с тобой случилось то, что с Альбертом?
Ответа не последовало. Я продолжал писать, не поднимая головы. Кафе опустело.
– Они испугались, – сказал тот же голос. – А это кто?
Речь шла обо мне.
– Не знаю, – ответил хозяин. – Первый раз вижу.
Я услышал шаги, приближавшиеся к моему столику, поднял глаза и увидел человека среднего роста, очень плотно сложенного, с бритым мрачным лицом; он был в светло-сером костюме и синей рубашке с ярко-желтым галстуком. Меня удивило жалобное выражение его глаз, объяснявшееся, по-видимому, тем, что он был пьян. Он встретил мой взгляд и спросил без всякой подготовки:
– Что ты здесь делаешь?
– Пишу.
– А? Что же ты пишешь?
– Статью.
– Статью?
– Да.
Это его, казалось, удивило.
– Ты, значит, не из полиции?
– Нет, я журналист.
– Ты меня знаешь?
– Нет.
– Меня зовут курчавый Пьеро.
Тогда я вспомнил, что несколько дней тому назад в двух газетах были заметки о смерти боксера Альберта, судившегося четырнадцать раз и многократно сидевшего в разных тюрьмах. Заметки были озаглавлены «Драма среди преступников» и «Сведение счетов»; там упоминалось еще о какой-то женщине, из-за которой будто бы все это произошло. «Полиция почти не сомневается, что виновник этого преступления – Пьер Дьёдоннэ, по прозвищу „курчавый Пьеро“, который сейчас усиленно разыскивается. По последним сведениям, он успел покинуть Париж и находится, вероятнее всего, на Ривьере».
И вот этот самый Пьеро стоял передо мной, в кафе на бульваре St. Denis.
– Ты, значит, не уехал на Ривьеру?
– Нет.
Потом он сел против меня и задумался. Через несколько минут он спросил:
– О чем ты, собственно говоря, пишешь вообще?
– О чем придется, о самых разных вещах.
– А романов ты не пишешь?
– До сих пор не писал, но, может быть, когда-нибудь напишу. Почему это тебя интересует?
Мы разговаривали с ним так, точно нас давно связывали дружеские отношения. Он спросил, как моя фамилия и в каких газетах я работаю. Потом сказал, что при случае может мне рассказать много интересного, пригласил меня как-нибудь зайти в это же кафе, и мы с ним расстались.
Потом я встречался с ним еще много раз, и он действительно рассказал мне интересные вещи. Нередко случалось, что, благодаря его откровенности, я располагал сведениями, которыми не располагала полиция, так как его осведомленность в определенной области была исключительной. Он был, несомненно, человек незаурядный, у него был природный ум, и этим он резко выделялся среди своих «коллег», которые чаще всего отличались столь же несомненной глупостью. Он так же, как большинство его товарищей по ремеслу, отчаянно играл на скачках и читал каждый день газету «Уете»[20], но, кроме этого, он иногда читал книги, и в частности романы Декобра, которые ему очень нравились.
– Вот это написано! – говорил он мне. – А? Что ты скажешь?
Мне всегда казалось, что он плохо кончит, – не только потому, что его ремесло было само по себе чрезвычайно опасным, но и по иной причине: его все тянуло к каким-то для него незаконным, в сущности, вещам, и он понимал разницу между теми интересами, которыми он жил, и теми, которыми жили другие, бесконечно от него далекие люди.
Он как-то приехал на «бюгати» красного цвета; он был в новом светло-коричневом костюме, со своим любимым желтым галстуком, и все те же кольца блестели на его пальцах.
– Как ты все это находишь? – спросил он меня. – В таком виде я могу ехать на прием в посольство, как те типы, о которых пишут в газетах? А? «Мы заметили…»
Я отрицательно покачал головой; это его удивило.
– Ты находишь, что я плохо одет?
– Да.
– Я? Ты знаешь, сколько я заплатил за костюм?
– Нет, но это неважно.
Я никогда не думал, что моя отрицательная оценка его манеры одеваться способна так его огорчить. Он сел против меня и сказал:
– Объясни мне, почему ты находишь, что я одет не так, как нужно?
Я объяснил ему, как мог. Он был очень озадачен. Я прибавил:
– Кроме того, только по тому, как ты одет, тебя очень легко отличить. Какой-нибудь тип, у которого есть известный опыт, – ты понимаешь, – ему не нужно знать тебя в лицо или спрашивать у тебя бумаги. Только по твоему костюму, галстуку и кольцам он будет знать, с кем имеет дело.
– А мой автомобиль?
– Это гоночная машина. Зачем она тебе в городе? Их мало, они все наперечет. Возьми среднюю машину темного цвета, на нее никто не обратит внимания.
Он сидел молча, подперев голову рукой.
– Ты что? – спросил я.
– Меня переворачивает, когда ты так говоришь, – сказал он. – Я начинаю понимать то, что не нужно понимать. Ты говоришь, что книги, которые мне нравятся, плохие книги. Ты в этом знаешь больше, чем я. Я не могу разговаривать с тобой как равный, потому что у меня нет образования. Я низший человек, je suis un inferieur[21], вот в чем дело. И, кроме этого, я бандит. И другие люди выше меня.
Я пожал плечами. Он внимательно на меня посмотрел и спросил:
– Скажи мне откровенно: ты думаешь так же, как я?
– Нет, – сказал я.
– Почему?
– Ты, конечно, бандит, – сказал я, – ты не так одеваешься, как, может быть, следовало бы, и тебе не хватает известного образования. Все это верно. Но если ты думаешь, что какой-нибудь известный человек, о котором ты читаешь в газетах, банкир, министр, сенатор, лучше тебя, это ошибка. Он работает, и прежде всего – меньше рискует. Ему говорят «господин председатель» или «господин министр». Он иначе – и лучше – одет, и у него, конечно, есть некоторое образование, хотя тоже далеко не всегда. Но как человек он не лучше тебя, так что ты можешь не волноваться. Не знаю, утешает ли это тебя, но это, по-моему, так.
Пьеро очень любил женщин, и большинство его «счетов», которые так трагически кончались, бывали именно из-за женщин.
– Может быть, из-за них-то ты когда-нибудь и погибнешь – peut-etre bien, tu mourras par les femmes[22], – сказал я ему. – И главное, из-за таких, которые этого не стоят.
Это было нетрудно предвидеть. И то, что теперь, когда я подъезжал в такси к конторе Жана, местопребывание Пьеро стало известно тем, от кого его было нужнее всего скрыть, – этим он был тоже обязан женщине.
Его положение было безвыходным. За последнее время его деятельность стала особенно бурной, грабежи следовали за грабежами, и в полиции, наконец, подняли на ноги всех, от кого можно было ожидать какой-нибудь помощи в его деле. Женщина, из-за которой все это произошло, была женой Филипа, помощника Пьеро. Филип был огромный мужчина, совершенный Геркулес, не боявшийся, по его собственным словам, ничего и никого на свете, кроме своего патрона, который был знаменит тем, что стрелял без промаха.
Эту женщину, которая недавно стала любовницей Пьеро, – я думаю, что инспектор Жан именно поэтому и добился признаний Филипа, – я видел несколько раз. С тем неизменным дурным вкусом, который отличал всю среду, в которой она жила, ее прозвали Пантерой. У нее были огромные, дикие глаза синего цвета под синими же ресницами, туго вьющиеся черные волосы, которым никогда не нужна была никакая прическа, очень большой рот с крупными, всегда густо накрашенными губами, маленькая грудь и гибкое тело, – и я никогда не видел более свирепого существа. Она кусала своих любовников до крови, визжала и царапалась, и кажется, никто не слышал, чтобы она когда-нибудь говорила спокойным голосом. Недели три тому назад она бросила Филипа и ушла к Пьеро – и это она ответила мне по телефону, когда я позвонил в Севр, перед тем как ехать к инспектору Жану.
