Петр Краснов - Largo
— Валентина Петровна, — обратился Портос, — я проведу вас через конюшни, это будет скорее, чем толкаться у главной ложи.
Портос повел Валентину Петровну к высокой двери конюшни Казачьего Отдела, бывшей в углу манежа. В полутемной конюшне было тихо. Лошади, стоя, дремали. В дальнем углу, где не было слышно манежного шума, они лежали.
— Одну минуту, — сказал Портос. — Я скажу, чтобы подали сюда мою машину.
Шустрый казачок — дневальный, посланный Портосом, побежал по узкому переулку между забором и длинных низких построек конюшень. Они вышли за ним. На сырые булыжники мостовой легла от забора и деревьев синяя тень. Где-то, казалось — далеко, шумел город и гудел трамваи. Здесь была тишина. Два ярких автомобильных фонаря показались вдали и бросили прыгающие, резкие черные тени от столбов коновязи. За их светом померк мечтательный свет луны.
Машина, скрипя рычагами, завернула во дворик. Валентина Петровна села рядом с Портосом на глубокие мягкие подушки. В лунном блеске все казалось ей новым и прекрасным. Они не взяли налево по Таврической улице, но поехали прямо мимо красно-коричневых зданий городского водопровода и свернули почему-то направо к Неве.
Широкая и привольная под мягким светом месяца неслась Нева и переливала серебряной парчою. На Oxте не было видно ни одного огонька и точно там был какой-то особый, нездешний, но таинственный мир. Ровно шумела машина. Показались воздушные гирлянды огней Литейного моста.
— Куда же мы едем? — тихо спросила Валентина Петровна и сама не слышала своего голоса.
— Доедем до Дворцового моста и вернемся по Невскому. Вы разрешаете?
— Ах, хорошо…
Мягко качнуло машину на высоком горбатом мосту через Фонтанку. От темного Летнего сада потянуло землистою сыростью и прелым весенним листом, и стройная линия молчаливых и темных дворцов открылась перед ними.
Холодная и строгая красота Невы и Петербурга точно колдовала Валентину Петровну.
— Валентина Петровна, — сказал Портос, — пойдемте завтра кататься верхом на острова. Там так теперь хорошо!
Она молчала.
— Поедемте…
— На чем?
— Я вам дам своего Фортинбраса… Вы же мне обещали.
— Когда?
— После езды с Петриком в манеже.
— Я ничего не обещала… Я ничего не могла вам обещать… Я промолчала тогда.
— Но вы этого хотите?
— Может быть.
— Ваше желание закон.
— Как мы поедем с вами, Портос?.. Нас могут увидеть… Люди так злы…
— Никто не увидит.
— А наш ужасный Ермократ! Мне кажется, он следит за мной.
Они неслись по пустынному Невскому. Закрытые ставнями темные окна магазинов придавали ему необычайный вид. Ночь была прохладна и нежна. По ясному небу серебряные плыли облака.
— Можно подать лошадей к Каменноостровскому проспекту — и вы приедете на извозчике.
Она опять промолчала. В душе она уже согласилась, но у ней не хватило еще духа сказать о своем согласии. Совесть мучила ее.
Машина повернула на Николаевскую.
— Так завтра я подам лошадей…К которому часу?
— Нет… завтра… так скоро… Завтра нельзя. Теперь Страстная неделя… Я буду говеть.
— Когда же?
Они остановились у ее дома и Портос помогал ей выйти из автомобиля.
— В понедельник на Святой… — задумчиво сказала она, медленно цедя слова.
— К которому часу подать лошадей?
— К десяти.
Портос поцеловал ей руку. Она, не оглядываясь, быстро пошла по двору к своему подъезду.
Ей казалось, что она очень нехорошо поступила.
XXXIII
К «нигилисточке» Портос приехал вместе с Петриком. Он довез его на своей машине. Они приехали первыми. "Божьих людей" нигилисточки еще не было.
Агнеса Васильевна нарочно пригласила офицеров на полчаса раньше. Она хотела подготовить их к своим гостям. Как-никак два разных полюса, два различных мировоззрения — не вышло бы скандала. Кто их знает! Портос так легко поддался ее учению, пожалуй так же легко, как она сама бездумно отдалась ему, но он пока видал одну теорию, устоит ли, когда увидит самих делателей правды на земле. Агнеса Васильевна не обольщалась, она видела своих товарищей по партии такими, как они есть, и понимала, что далеко не все в них привлекательно. Но поймут ли это Петрик и Портос?.. Офицеры-то они офицеры, то есть, по понятию Агнесы Васильевны, просто — дураки… а все-таки чему-то учились и как бы не раскусили ее товарищей.
Дверь из прихожей в столовую была раскрыта и Портос увидал накрытый стол.
— О го-го-го! — воскликнул он. — Бутылок-то… бутылок… И все высочайше утвержденного образца. Хороши, однако, Божьи люди!..
— Ничего, ничего, — сказала Агнеса Васильевна. — Так за стаканами вы легче сговоритесь и поймете друг друга.
— Значит выпивон и социалистики любят.
— Pyccкие люди… и притом много пострадавшие… в свое время и поголодали, и трезвенниками поневоле были…
— А теперь, значит, разрешение вина и елея!..
Петрик удивлялся, как свободно себя держал Портос с Агнесой Васильевной. Ему это было обидно. Ведь это он, а не Портос, «открыл» Агнесу Васильевну, а между тем Петрик стеснялся, Портос же был, как у себя дома. Петрик тоже заглянул в столовую. Маленькая комната казалась еще меньше от широко раздвинутого стола. На столе стояли бутылки водки и пива, были расставлены блюда с аккуратно нарезанной селедкой, окруженной зеленым луком, тарелки с ломтями ветчины и колбасы, лотки с ситным и черным хлебом — незатейливая и простая закуска. "Во вторник на Страстной", — подумал Петрик. "Впрочем… это у «нигилисточки» — удивляться нечему".
— Пожалуйте, господа, — говорила Агнеса Васильевна. Она была непривычно возбуждена, темный румянец горел на ее щеках, глаза-лампады сверкали.
— Я нарочно позвала вас раньше, чтобы подготовить вас и сделать характеристики наших.
— А что, уж очень страшны?.. Бомбисты, с кинжалами за пазухой.
— Нет, мирные кроткие люди. Их ваши сабли испугают. Но это такой другой мир! И я хотела, чтобы вы, познакомились с ним, поняли и оценили его.
— Что же, интересно, — сказал Портос.
— Не только интересно, Портос, а нужно… Вы — армия… Вы, офицеры — вы невежды. Вы думаете, весь мир — это вы!..
— Все мое, сказало злато, все мое, сказал булат, — сказал Портос, рассаживаясь на тахте. — Посмотрим, кто прав, золото, или булат?
— Вот в том-то и дело, Портос, что и не злато, и не булат, а светлая идея о счастливом будущем, о подлинном, а не христианском братстве, владеет этими людьми и скоро захватит весь мир. И вам надо их послушать.
— Это народ? — спросил Петрик.
— Да, отчасти… Это — от народа. Ведь вы, милый Петрик, даже и солдатиков своих не знаете. Только лошади… лошади…
— Ну, это, положим… — надулся Петрик.
— Так вот слушайте. Будет восемь человек и все нашей партии.
— Форменная массовка, — сказал Портос.
— Беседа… Я вот что даже припасла, — Агнеса Васильевна показала на большую восьмирядную гармонику, лежавшую в углу комнаты.
— Что ж, поиграем, — сказал Портос.
— А вы играете?
— Когда-то с сыном кучера как еще наяривал. И "Светит месяц", и Камаринского, и вальсы чувствительные. Горничные, слушая меня, таяли в собственном поту. Сидя на меcте, чернели под мышками, аж смотреть было жутко. Эмоция такая.
— Так вот… Будет у меня Алексей Алексеевич Фигуров, товарищ Максим. Он — писатель, народник. И сам в народ хаживал. В Нижнем Новгороде за писания свои в тюрьме сидел и по приказу Государя освобожден. Личность замечательная, самобытная.
— Посмотрим, сказал слепой, — кинул Портос.
— Потом будет Петр Робертович Глоренц, несмотря на немецкую фамилию, чистокровнейший русак. Идеалист и мечтатель и знает одиннадцать языков, проповедник эсперанто. Был политическим эмигрантом — и в 1905 году, когда повеяло весною, вернулся на родину.
— Послушаем, сказал глухой.
— Дальше — Аркаша Долгопольский — семинарист бывший, большой фантазер. Потом Кетаев, Кирилл Кириллович, в недавнем прошлом диктатор на Урале.
— Как же он на свободе?
— Попал под амнистию прошлого года. Потом Bеpa Матвеевна Тигрина… образованием не блещет, но… темперамент!
— А она хорошенькая эта Львицына?
— Тигрина! Портос… Очки в роговой оправе, лицо — луна, или скорее невыпеченный блин и тусклые рыбьи глаза.
— Словом — патрет! Смотреть аж тошно. И притом темперамент. Аж жутко стало!
— Не судите ее строго. И ей места под солнцем хочется. А она шесть лет в ссылке была. К ней в пару — сельский учитель Павлуша Недачин. Образования тоже не яркого, но учительствовал долго. Ну-с, и затем обещали быть сам Жорж Бреханов и Борис Моисеевич Маев.
— Значит, без иудея не обойдется.
— Нельзя, Портос. Надо вам и к этому привыкать.
