Николай Горбачев - Ракеты и подснежники
Кажется, я зашел далеко: Наташка погрустнела.
Незнамов сощурился, философски заметил:
-- Да-а, маленький, беспомощный человек. И в то же время -- великий, непостижимый, ибо только ему доступно открывать величайшие тайны природы!..
Незнамов оборвал фразу, будто на что-то наткнулся. Задумавшись, поднялся с табуретки. Руки его оттянули вперед лацканы расстегнутого кителя. Что-то театральное было в этом жесте.
-- Природа хранит много поразительного и загадочного, -- проговорил я, освобождаясь от дум и прерывая молчание.
Сделав два шага, Незнамов обернулся, скороговоркой бросил:
-- Не удивительно, не удивительно!
-- У меня, например, никак не укладывается в голове теория относительности Эйнштейна...
-- А разве укладывается бесконечность мира, существование десятка тысяч галактик помимо нашей? -- Незнамов тряхнул головой, насмешливо взглянул на меня, но тут же посерьезнел. -- Да, Альберт Эйнштейн... Великий из людей, кому человечество обязано неоценимым открытием. Последними, предсмертными словами этого сына Земли были: "Я-то здесь мое дело выполнил!" И он действительно выполнил его блестяще.
Достав сложенный квадратиком платок, Незнамов вытер лицо: запах духов разлился в воздухе. Этот запах был мне знаком. Он царил в комнатке Незнамова и в первый вечер наших занятий вызывал дурманящее состояние.
-- Эйнштейн для меня стал близким и понятным после того, как я познакомился с его жизнью. -- Он медленно сложил платок, спрятал его. -- Мне посчастливилось делать доклад о нем на физической конференции слушателей.
-- А скажите, неужели правда, что, если бы человек полетел со скоростью света и через несколько часов вернулся на Землю, у нас за это время прошло бы несколько десятков лет? И тот человек увидел бы своих близких глубокими стариками? -- волнуясь, спросила Наташка и зачем-то поправила плечики платья.
-- Вам беспокоиться нечего: вы с мужем преспокойно доживете до золотой свадьбы! -- рассмеялся Незнамов. -- Ведь достижение такой скорости пока лишь утопия. Великая утопия. Неизвестно, когда человек научится быстро летать, хотя атомная энергия, создание в будущем плазменных двигателей дают смутные основания для надежд.
В разговоре время летело быстро. Незнамов в тот вечер окончательно покорил меня: он оказался начитанным, интересным собеседником. Пожалуй, хорошо, что судьба свела меня с ним. Разговор взбудоражил, всколыхнул душу. Я знал, что ночь для меня пройдет в затяжной бессоннице. Да и Наташка была в этот вечер иной: не раз взгляд ее становился острым, глаза загорались и нервный румянец пробивался под смуглой кожей щек. В душе я радовался за нее.
Незнамов наконец спохватился, взглянул на часы:
-- О-о, скоро час ночи! Однако, засиделся.
Да, на половине Климцовых давно стояла сонная тишина. Незнамов, поднявшись, застегивал китель. Наташка, сидевшая в глубокой задумчивости, вдруг спросила:
-- Сергей Александрович, вот вы заканчиваете академию -- и тоже в такую дыру? Это было бы ужасно!
Она, кажется, поняла, что сказала не то, вспыхнув, в замешательстве расширила глаза. Мне стало неловко и стыдно. Неужели она об этом только и думает? Незнамов снова, как в начале вечера, пристально взглянул на нее.
-- Многих ждет эта печальная участь. Но если, -- он потупил взгляд, словно знал какую-то тайну и только вынужденно должен говорить о ней, --если лично обо мне, то, думаю, найдется место без выезда...
Я провожал его. У крыльца дома "холостяков" мы остановились. Царила густая темнота: туман или тучи скрывали небосвод. Сторожкая глухая тишина поглотила все.
Незнамов внезапно негромко, с выражением продекламировал:
Устало все кругом: устал и цвет небес,
И ветер, и река, и месяц, что родился,
И ночь, и в зелени потусклой спящий лес,
И желтый тот листок, что наконец свалился.
-- Афанасий Фет, певец настроения... -- Он нашел в темноте мою руку. --Спокойной ночи! -- Потом хлопнул легонько по рукаву шинели; с веселой ломкой игривостью, переходя вдруг на "ты", сказал: -- А жена у тебя, брат, красивая! Сознайся, в ней те самые два куска сахару?..
14
После пасмурных дождливых дней наступили настоящие весенние. Утром солнце выкатывалось круглое, огненное. Дожди и туманы съели снег вокруг позиции, и только в лесу он еще лежал серыми грязными островками. Дыхание тайги, доносимое безмолвным ветерком, было еще знобким, но уже влажным, сладко-терпким. К обеду развозило так, что резиновые сапоги с налипающей грязью казались пудовыми.
С утра до поздней ночи мы усиленно готовились к предстоящим учениям. Офицеры оказались правы: не успевала закончиться тренировка, которую проводил штаб полка, как начиналась своя, спланированная адъютантом Климцовым. В кабинах станции от беспрерывно работающей аппаратуры становилось жарко -- техники распахивали двери настежь. Стартовики упражнялись в развертывании и свертывании пусковых установок: из-за бруствера долетали громкие команды и доклады, глухой топот ног, натруженный рев тягачей. По дороге то и дело сновали машины с расчехленными ракетами.
Начальство -- Андронов, Молозов, Климцов -- тоже, как и все мы, уходило с позиции только на обеденный перерыв. А после обеда -- снова занятия, тренировки или регламенты.
Наша работа над прибором объективного контроля застопорилась. С Незнамовым мы успели пересмотреть и рассчитать лишь половину схем. По плану стажировки он временно перешел в кабину к старшему лейтенанту Пономареву. Только Скиба, когда выдавалось несколько свободных минут, по-прежнему вытаскивал стоявший между шкафами каркас прибора, сдувал пыль и принимался паять очередную схему. Он успевал делать все -- участвовать в тренировках, сидеть над схемами и учебниками, готовясь к экзаменам на оператора первого класса, помогать товарищам, каждый день заниматься с Демушкиным.
О нашей группе опять заговорили. Ивашкинцев мы оставили по всем показателям позади, и только Юрка Пономарев по-прежнему мигал нам впереди. Впрочем, мы лелеяли надежду: придет время -- и ему начнем наступать на пятки!.. Скупой на похвалу, майор Климцов теперь нередко во время боевой работы ронял одобрительно: "Молодцы, молодцы". А подполковник Андронов после одной из контрольных проверок объявил благодарность перед строем всем операторам группы...
-- Буря! Скоро грянет буря! -- ликовал Скиба.
-- Ишь нашелся буревестник! -- отзывался Селезнев, хитро щурясь. --Жирку бы тебе только сбросить, Остап, а то чего-то смахиваешь, скорее, на ту нелетающую птицу... О ней у Алексея Максимовича сказано: "Робко прячет тело жирное в утесах". Как ее?..
-- Пингвина имеешь в виду? -- щерился в ответ Скиба.
-- Вот-вот, его самого... Или ждешь полковую тренировку и на ней будешь сбрасывать?
-- На ней, точно.
Эту тренировку с передислокацией и маршем, обещанную штабом полка, мы ждали со дня на день. Она должна была всесторонне выявить нашу подготовку к будущим испытаниям. О ней говорили всюду -- в курилке, на позиции, в казарме.
Люди были возбуждены назревавшими событиями, все принимали близко к сердцу. Мы, конечно, сознавали важность учения, маневра, которые где-то и кто-то планировал, и в то же время нам была дорога эта сложная, "тонкая" техника, которой предстояло трястись по таежным дорогам. Мы становились на сторону техники.
Перед самой сменой дежурных расчетов в курилке передо мной вырос сержант Коняев с расстроенным лицом:
-- Неисправность, товарищ лейтенант. Только объявил "Закончить перерыв", включили аппаратуру -- метки нет...
-- Кто работал?
-- Демушкин.
Я быстро зашагал к кабине. Тоскливо засосало под ложечкой: скоро смена дежурства, а тут -- неисправность! И что там еще такое? Опять Демушкин? Тогда сунул руку, чуть не отправился на тот свет, еле очухался... и снова?
Волна знакомых запахов -- горячей резины, краски, душистого ацетона --ударила в нос. У крайнего шкафа склонились Скиба и Демушкин. В выдвинутом блоке безмолвно краснели глазки накальных нитей ламп -- розовые отблески застыли на лицах солдат.
-- Что стряслось?
Демушкин, встревоженный, глаза округлились, растерянно доложил:
-- Выключали -- было все в норме, а включили -- пропала метка. Вот не знаю...
-- Чисто сгинула, -- спокойно добавил Скиба. -- Тут никто не виноват, товарищ лейтенант. Импульс запуска треба проверить.
-- Посмотрим, -- нетерпеливо остановил я его. Разглагольствует, а тут неисправность перед самой сменой дежурства. -- Подкатите осциллограф. Давайте схему.
Расспрашивая Демушкина о неисправности, я старался выявить все "предшествующие и сопутствующие" явления: при каких обстоятельствах пропала метка? Что еще удалось заметить? По своему опыту знал, что иногда это вдруг давало ключ к разгадке, помогало выявить неисправность. Блок этот -- тонкая и сложная штука. В нем сотни мельчайших деталей -- конденсаторов, сопротивлений, катушек индуктивности, десятки ламп, и в каждой из них может таиться неведомая причина. Восточная загадка! Поди разгадай ее!..
