Иван Крылов - Том 3. Басни, стихотворения, письма

Не льстись предательством ты счастие сыскать!
У самых тех всегда в глазах предатель низок,
Кто при нужде его не ставит в грех ласкать;
И первый завсегда к беде предатель близок.

Крестьянина Червяк просил его пустить
   В свой сад на лето погостить.
  Он обещал вести себя там честно,
Не трогая плодов, листочки лишь глодать,
И то, которые уж станут увядать.
Крестьянин судит: «Как пристанища не дать?
Ужли от Червяка в саду мне будет тесно?
   Пускай его себе живет.
Притом же важного убытку быть не может,
   Коль он листочка два-три сгложет».
Позволил: и Червяк на дерево ползет;
Нашел под веточкой приют от непогод:
   Живет без нужды, хоть не пышно,
   И про него совсем не слышно.
Меж тем уж золотит плоды лучистый Царь,
Вот в самом том саду, где также спеть всё стало,
  Наливное, сквозное, как янтарь,
При солнце яблоко на ветке дозревало.
Мальчишка был давно тем яблоком пленен:
Из тысячи других его заметил он:
   Да доступ к яблоку мудрен.
  На яблоню Мальчишка лезть не смеет,
  Ее тряхнуть он силы не имеет
И, словом, яблоко достать не знает как.
Кто ж в краже Мальчику помочь взялся? Червяк.
«Послушай», говорит: «я знаю это, точно
  Хозяин яблоки велел снимать;
Так это яблоко обоим нам непрочно;
  Однако ж я берусь его достать,
Лишь поделись со мной. Себе ты можешь взять
Противу моего хоть вдесятеро боле;
   А мне и самой малой доли
   На целый станет век глодать».
Условье сделано: Мальчишка согласился;
Червяк на яблоню — и работа́ть пустился;
  Он яблоко в минуту подточил.
   Но что ж в награду получил?
   Лишь только яблоко упало,
И с семечками съел его Мальчишка мой;
  А как за долей сполз Червяк долой,
То Мальчик Червяка расплющил под пятой:
И так ни Червяка, ни яблока не стало.

В Египте встарину велось обыкновенье,
Когда кого хотят пышнее хоронить,
Наемных плакальщиц пускать за гробом выть.
  Вот, некогда, на знатном погребенье,
  Толпа сих плакальщиц, поднявши вой,
  Покойника от жизни скоротечной
    В дом провожала вечной
     На упокой.
Тут странник, думая, что в горести сердечной
  То рвется вся покойника родня,
«Скажите», говорит: «не рады ли б вы были,
   Когда б его вам воскресили?
Я Маг; на это есть возможность у меня:
Мы заклинания с собой такие носим —
   Покойник оживет сейчас».—
«Отец! Вскричали все: «обрадуй бедных нас!
  Одной лишь милости притом мы просим,
    Чтоб суток через пять
    Он умер бы опять.
В живом в нем не было здесь проку никакова,
   Да вряд ли будет и вперед;
     А как умрет,
То выть по нем наймут нас, верно, снова».

Есть много богачей, которых смерть одна
    К чему-нибудь годна.

Увидя, что мужик, трудяся над дугами,
   Их прибыльно сбывает с рук
  (А дуги гнут с терпеньем и не вдруг),
Медведь задумал жить такими же трудами.

   Пошел по лесу треск и стук,
   И слышно за версту проказу.
  Орешника, березника и вязу
Мой Мишка погубил несметное число,
   А не дается ремесло.
Вот и́дет к мужику он попросить совета
И говорит: «Сосед, что за причина эта?
  Деревья-таки я ломать могу,
  А не согнул ни одного в дугу.
  Скажи, в чем есть тут главное уменье?»
   «В том», отвечал сосед:
   «Чего в тебе, кум, вовсе нет:
      В терпенье».

   В жилище мрачное теней
   На суд предстали пред судей
   В один и тот же час: Грабитель
  (Он по большим дорогам разбивал,
   И в петлю, наконец, попал);
Другой был славою покрытый Сочинитель:
Он тонкий разливал в своих твореньях яд,
Вселял безверие, укоренял разврат,
   Был, как Сирена, сладкогласен,
   И, как Сирена, был опасен.
   В аду обряд судебный скор;
   Нет проволочек бесполезных:
   В минуту сделан приговор.
   На страшных двух цепях железных
Повешены больших чугунных два котла:
   В них виноватых рассадили,
Дров под Разбойника большой костер взвалили;
   Сама Мегера их зажгла
  И развела такой ужасный пламень,
  Что трескаться стал в сводах адских камень.
Суд к Сочинителю, казалось, был не строг;
  Под ним сперва чуть тлелся огонек;
Но там, чем далее, тем боле разгорался.
Вот веки протекли, огонь не унимался.
Уж под Разбойником давно костер погас:
Под Сочинителем он злей с часу́ на час.
    Не видя облегченья,
Писатель, наконец, кричит среди мученья,
Что справедливости в богах нимало нет;
   Что славой он наполнил свет
  И ежели писал немножко вольно,
  То слишком уж за то наказан больно;
Что он не думал быть Разбойника грешней.
  Тут перед ним, во всей красе своей,
  С шипящими между волос змеями,
   С кровавыми в руках бичами,
Из адских трех сестер явилася одна.
   «Несчастный!» говорит она:
   «Ты ль Провидению пеняешь?
  И ты ль с Разбойником себя равняешь?
  Перед твоей ничто его вина.
   По лютости своей и злости,
     Он вреден был,
     Пока лишь жил;
А ты… уже твои давно истлели кости,
   А солнце разу не взойдет,
Чтоб новых от тебя не осветило бед.
Твоих творений яд не только не слабеет,
Но, разливаяся, век-от-веку лютеет.
Смотри (тут свет ему узреть она дала),
   Смотри на злые все дела
И на несчастия, которых ты виною!
   Вон дети, стыд своих семей,—
  Отчаянье отцов и матерей:
Кем ум и сердце в них отравлены? — тобою.
  Кто, осмеяв, как детские мечты,
   Супружество, начальства, власти,
Им причитал в вину людские все напасти
И связи общества рвался расторгнуть? — ты.
Не ты ли величал безверье просвещеньем?
Не ты ль в приманчивый, в прелестный вид облек
    И страсти и порок?

  И вон опоена твоим ученьем,
    Там целая страна
      Полна
   Убийствами и грабежами,
   Раздорами и мятежами
И до погибели доведена тобой!
В ней каждой капли слез и крови — ты виной.
И смел ты на богов хулой вооружиться?
   А сколько впредь еще родится
   От книг твоих на свете зол!
Терпи ж; здесь по делам тебе и казни мера!»
   Сказала гневная Мегера —
  И крышкою захлопнула котел.

Как часто я слыхал такое рассужденье:
  «По мне пускай что́ хочешь говорят,
  Лишь был бы я в душе не виноват!»
   Нет; надобно еще уменье,
Коль хочешь в людях ты себя не погубить
  И доброю наружность сохранить.
  Красавицы! вам знать всего нужнее,
Что слава добрая вам лучше всех прикрас,
    И что она у вас
   Весеннего цветка нежнее.
Как часто и душа и совесть в вас чиста,
Но лишний взгляд, словцо, одна неосторожность,
  Язвить злословью вас дает возможность —
   И ваша слава уж не та.
Ужели не глядеть? Ужель не улыбаться:
Не то я говорю; но только всякий шаг
   Вы свой должны обдумать так,
Чтоб было не к чему злословью и придраться.

    Анюточка, мой друг!
  Я для тебя и для твоих подруг
Придумал басенку. Пока еще ребенком,
Ты вытверди ее; не ныне, так вперед
    С нее сберешь ты плод.
  Послушай, что случилося с Ягненком.
  Поставь свою ты куклу в уголок:
   Рассказ мой будет корото́к.
     Ягненок сдуру,
    Надевши волчью шкуру,
   Пошел по стаду в ней гулять:
  Ягненок лишь хотел пощеголять;
   Но псы, увидевши повесу,
  Подумали, что волк пришел из лесу,
Вскочили, кинулись к нему, свалили с ног
И, прежде нежели опомниться он мог,
  Чуть по клочкам его не расхватили.
По счастью, пастухи, узнав, его отбили,
Но побывать у псов не шутка на зубах:
   Бедняжка от такой тревоги
  Насилу доволок в овчарню ноги;
А там он стал хиреть, потом совсем зачах
  И простонал весь век свой без-умолка.
  А если бы Ягненок был умен:
   И мысли бы боялся он
    Похожим быть на волка.