Антон Чехов - Том 22. Письма 1890-1892
Будьте здоровехоньки. Подходим, кажется, к Горбице.
Линтваревым сердечный привет. Папаше буду писать особо*. Алеше из Иркутска послал открытое письмо*. До свиданция! Интересно знать, когда дойдет до вас это письмо? Вероятно, через 40 дней, не раньше.
Всех обнимаю и благословляю. Соскучился.
Ваш А. Чехов.
Завтра составляю форму телеграммы, которую вы пришлете мне на Сахалин. Постараюсь в 30 слов вложить всё, что мне нужно, а вы постарайтесь строго держаться формы.
Кусаются оводы.
Лейкину Н. А., 20 июня 1890*
838. Н. А. ЛЕЙКИНУ
20 июня 1890 г. Жилка под Горбицей.
Горбица, 20 июня.
Здравствуйте, добрейший Николай Александрович! Пишу Вам сие, приближаясь к Горбице, одной из казацких станиц на берегу Шилки, притока Амура. Вот куда меня занесло! Плыву по Амуру.
Из Иркутска я послал Вам письмо*. Получили ли? С того времени прошло больше недели, в продолжение которой я переплыл Байкал и проехал Забайкалье. Байкал удивителен, и недаром сибиряки величают его не озером, а морем. Вода прозрачна необыкновенно, так что видно сквозь нее, как сквозь воздух; цвет у нее нежно-бирюзовый, приятный для глаза. Берега гористые, покрытые лесами; кругом дичь непроглядная, беспросветная. Изобилие медведей, соболей, диких коз и всякой дикой всячины, которая занимается тем, что живет в тайге и закусывает друг другом. Прожил я на берегу Байкала двое суток*.
Когда плыл, было тихо и жарко.
Забайкалье великолепно. Это смесь Швейцарии, Дона и Финляндии.
Проехал я на лошадях более 4000 верст. Путешествие было вполне благополучное. Всё время был здоров и из всего багажа потерял только перочинный нож. Дай бог всякому так ездить. Путь вполне безопасный, и все эти рассказы про беглых, про ночные нападения и проч. не что иное, как сказки, предания о давно минувшем. Револьвер совершенно лишняя вещь. Теперь я сижу в каюте первого класса и чувствую себя в Европе. Такое у меня настроение, как будто я экзамен выдержал.
Свисток. Это Горбица. Ну, до свиданья, будьте здоровы, благополучны. Если успею, то опущу это письмо в ящик, если же нет, то погожу до Покровской станицы, где буду завтра. Почта с Амура идет редко, чуть ли не 3 раза в месяц.
Привет Прасковье Никифоровне и Феде.
Ваш А. Чехов.
Берега у Шилки красивые, точно декорация, но увы! чувствуется что-то гнетущее от этого сплошного безлюдья. Точно клетка без птицы.
Плещееву А. Н., 20 июня 1890*
839. А. Н. ПЛЕЩЕЕВУ
20 июня 1890 г. Амур, пароход «Ермак».
Здравствуйте! Посылаю Вам, дорогой мой, привет из каюты I класса парохода «Ермак». Плыву по Амуру. Путешествие мое на лошадях кончилось; большие сапоги заключены под спуд, рожа вымыта, белье переменено, и московский жулик преобразился в барина. Пароход дрожит, трудно писать… Берега Амура красивы, но слишком дики, мне же безлюдье надоело.
Нахожусь под впечатлением Забайкалья, которое я проехал: превосходный край. Вообще говоря, от Байкала начинается сибирская поэзия, до Байкала же была проза. Обнимаю Вас. Кланяюсь низко Вашим.
Ваш А. Чехов.
20 июнь.
На обороте:
Станция Преображенская по Варшавской железной дороге
Алексею Николаевичу Плещееву.
Киселевой М. В., 21 июня 1890*
840. М. В. КИСЕЛЕВОЙ
21 июня 1890 г. Амур под Покровской, пароход «Ермак».
Член Общества русских драматических писателей и оперных композиторов А. П. Чехов, благополучно завершив свое конно-лошадиное странствие (4500 верст), плывет теперь по Амуру и шлет Вам и всему Вашему семейству сердечный привет. Всё обстоит благополучно. Письмо это могло бы быть длиннее, если бы пароход не дрожал как в лихорадке: невозможно писать.
Действительный член Общества любителей российской словесности
А. Чехов.
21 июнь.
На обороте:
г. Воскресенск (Московской губ.) Ее высокородию
Марии Владимировне Киселевой.
Суворину А. С., 21 июня 1890*
841. А. С. СУВОРИНУ
21 июня 1890 г. Амур под Покровской, пароход «Ермак».
Сим извещаю Вас, что пароход «Ермак» дрожит как в лихорадке и что поэтому нет никакой возможности писать. Благодаря такой чепухе все мои надежды, которые я возлагал на пароходное путешествие, рухнули. Остается теперь только спать да есть.
Вчера из Горбицы послал Вам телеграмму*. Приветствую.
Ваш А. Чехов.
21 июнь.
На обороте:
г. Феодосия (Таврической губ.)
Алексею Сергеевичу Суворину.
Чеховым, 21 июня 1890*
842. ЧЕХОВЫМ
21 июня 1890 г. Амур под Покровской.
21-го, 6 часов вечера, недалеко от станицы Покровской.
Налетели на камень, сделали пробоину и теперь починяемся. Сидим на мели и качаем воду. Налево русский берег, направо китайский. Если бы я теперь вернулся домой, то имел бы право хвастать: «В Китае я не был, но видел его в 3-х саженях от себя». В Покровской будем ночевать. Учиним экскурсию.
Если бы я был миллионером, то непременно имел бы на Амуре свой пароход. Хороший, любопытный край. Советую Егору Михайловичу* ехать не в Туапсе, а сюда; кстати же здесь нет ни тарантулов, ни фаланг. На китайском берегу сторожевой пост: избушка, на берегу навалены мешки с мукой, оборванные китайцы таскают их на носилках в избушку. А за постом густой, бесконечный лес. Будьте здоровы.
С нами едут из Иркутска институтки — лица русские, но некрасивые.
На обороте:
г. Сумы (Харьковской губ.)
Марии Павловне Чеховой.
Чеховым, 23–26 июня 1890*
843. ЧЕХОВЫМ
23–26 июня 1890 г. От Покровской до Благовещенска.
23 июнь.
Я писал уже вам*, что мы сидим на мели. У Усть-Стрелки, где Шилка сливается с Аргунью (зри карту), пароход, сидящий в воде 2½ фута, налетел на камень, сделал несколько пробоин и, набрав в трюм воды, сел на дно. Стали выкачивать воду и класть латки; голый матрос лезет в трюм, стоит по шею в воде и нащупывает пятками дыры; всякую дыру покрывают извнутри сукном, вымазанным в сале, кладут сверху доску и ставят на последней подпорку, которая, подобно колонне, упирается в потолок, — вот и починка. Выкачивали с 5 часов вечера до ночи, но вода всё не убывала; пришлось отложить работу до утра. Утром нашли еще несколько новых пробоин и опять стали латать и качать. Матросы качают, а мы, публика, гуляем по палубам, судачим, едим, пьем, спим; капитан и его помощник делают то же, что и публика, и не спешат. Направо китайский берег, налево станица Покровская с амурскими казаками; хочешь — сиди в России, хочешь — поезжай в Китай, запрету нет. Днем жара невыносимая, так что приходится надевать шелковую рубаху.
Обедать дают в 12 часов, ужинать в 7 ч. вечера.
На беду к станице подходит встречный пароход «Вестник» с массою публики. «Вестнику» тоже нельзя идти дальше, и оба парохода сидят сиднем. На «Вестнике» военный оркестр. В результате целое торжество. Вчера весь день у нас на палубе играла музыка, развлекавшая капитана и матросов и, стало быть, мешавшая починять пароход. Женская половина пассажирства совсем повеселела: музыка, офицеры, моряки… ах! Особенно рады институтки. Вечером вчера гуляли по станице, где играла по найму казаков всё та же музыка. Сегодня продолжаем починяться. Обещает капитан, что пойдем после обеда, но обещает лениво, глядя куда-то в сторону, — очевидно, врет. Не спешим. Когда я спросил одного пассажира, когда же мы, наконец, пойдем дальше, то он спросил:
— А разве вам здесь плохо?
И то правда. Почему не стоять, коли не скучно?
Капитан, его помощник и агент — верх любезности. Китайцы, сидящие в III классе, добродушны и смешны. Вчера один китаец сидел на палубе и пел дискантом что-то очень грустное; в это время профиль у него был смешнее всяких карикатур. Все глядели на него и смеялись, а он — ноль внимания. Попел дискантом и стал петь тенором: боже, что за голос! Это овечье или телячье блеянье. Китайцы напоминают мне добрых, ручных животных. Косы у них черные, длинные, как у Натальи Михайловны*. Кстати о ручных животных; в уборной живет ручная лисица-щенок. Умываешься, а она сидит и смотрит. Если долго не видит людей, то начинает скулить.
