Ирина Грекова - Перелом
Обиделась:
- Я, слава богу, работаю.
- Этого мало. Надо иметь перед собой цель. Впереди, а не позади. Не сокрушаться о прошлом, а думать о будущем.
- У меня будущего нет.
- Врете, простите за грубость! У каждого, пока он жив, есть будущее. Хватит вам размышлять да в себе копаться. Поставьте перед собой конкретную цель: перейти с костылей на палку.
- Это невозможно. Я и на костылях-то еле хожу.
- Возможно! И необходимо. Несколько месяцев упорства...
Упорство, само упорство в его желтом взгляде. В клюве волос, остро надвинутом на лоб. В руке, сжавшей наконечник палки. Палка тяжелая, массивная, как перекрученный корень...
- Неужели и мне - с такой? Да я ее не унесу...
- Нет, я подарю вам другую, легкую.
На другой день принес палку - чудо изящества. Какие-то инкрустации, перламутр. Даже слишком хороша для меня. Для моей убогой фигуры.
- А ну-ка, Кира Петровна, попробуем! Отставьте костыли вон туда, в сторону. В левую руку - палку. Встали, пошли.
- Не могу. Боюсь.
- Не вы боитесь. Боится кто-то другой поселившийся в вас. Временно.
- Вся жизнь временна. Кажется, так вы говорили.
- Нет, вечна.
- Вас ли я слышу, Глеб Евгеньевич? Неужели вы верите в загробный мир? В существование после смерти?
- В личный загробный мир - нет. В существование после смерти - да.
- Вы это серьезно?
- Куда серьезнее! Объясняю. Каждый человек оставляет след в мире. Кто-то о нем помнит. Даже не о нем самом, а о людях, событиях, которые были с ним связаны. Где-то я читал (боюсь спутать, не специалист), что кто-то из физиков в споре о "дальнодействии" и "близкодействии" выразил смелую мысль: физическое тело присутствует не только там, где его можно непосредственно ощупать, а везде, где только проявляется его влияние. Так и с людьми. Каждый человек существует в мире не в наивном смысле - там, где его можно потрогать, - а гораздо шире: в своих следах, делах, влияниях. Мы, например, с вами существуем в наших больных, и не только. Даже в наших ошибках. Безгранична людская преемственность. В ней, если хотите, бессмертие. Скольких когда-то живших, ныне физически не существующих, она сохранила! Человека как бы и нет, но тем не менее он существует. Случалось ли вам в этом убедиться?
Задумалась. Да, случалось. Например, папа. Прямое плечо, седые виски, глубокий голос... Нет, но существует.
Много раз потом вспоминала этот разговор с Чагиным. Повторяла: нет, но существует...
- Ладно, дивертисмент кончен, Кира Петровна. Палку в левую руку, правую - мне. Пошли.
- Не могу.
- Можете. Я рядом. В случае чего поддержу. Я сам с палкой, но не в левой руке, в правой. Отлично друг друга дополняем. Дайте мне вашу правую руку. Пошли!
Только два шага удалось мне сделать: закружилась голова, заходили стены. Чагин поддержал меня, усадил:
- Ну и нервишки! Я о вас был лучшего мнения.
- Голова закружилась.
- Ладно, отдохните. Некуда спешить, не правда ли?
И еще какая-то фраза. Я не поняла.
- Что вы сказали?
- Не имеет значения. Старинная легенда.
- Расскажите.
- Пожалуйста. В глубокой древности какой-то святой, великомученик, которому отрубили голову, взял ее под мышку и так, с головой под мышкой, прошел некое расстояние (может быть, сто лье) от одного города до другого. Кому-то рассказали об этом чуде, а тот резонно ответил: "Расстояние неважно, важен первый шаг". Вот это-то я вам и сказал по-французски.
- Я не поняла. Французского не знаю.
- Эх, вы! Словно гордитесь: французского не знаю. А надо знать. Есть старинная поговорка (опять старинная!): "Сколько языков вы знаете, столько раз вы человек".
- А вы сколько раз человек?
- Не так уж много, - стал загибать пальцы. - Если по-настоящему, пять. Если считать полузнакомые, то побольше. Остановимся на пяти.
Пять языков! Это подумать! Я перед ним просто неуч.
- Ну ладно, - сказал он. - Будьте хоть один раз, но человеком. Давайте руку. Еще раз - на побитие личного рекорда. Раз, два - встали! Пошли! Не бойтесь, я рядом.
Так начались наши уроки пешего хождения. Постепенно, не форсируя. Три, четыре, пять шагов. "Берите голову под мышку - и вперед!"
Он все еще держал меня за руку. Все слабее, все незаметнее, но держал. Одного его пальца порой было достаточно, чтобы, опираясь на палку, пересечь комнату. Без этого пальца - ну никак! Сердился: "Ну, что за ребячество! Вам ведь не год!" Но как-то не обидно сердился.
И вот наконец крупное завоевание - одна, без пальца, через всю комнату...
Он был терпелив. Строг, но снисходителен. Когда освоила ходьбу без пальца, начал ставить на моем пути препятствия: стопочки книг. По две, потом - по три и больше. Заставлял меня через них перешагивать, не волоча, а поднимая ногу. И опять: "Я не могу!" - "Можете!"
"Уроки пешего хождения" сблизили нас. Какая-то сухая дружба возникла между нами. Он был недосягаемо авторитетен, я робка и послушна. Никогда никого я так не слушалась... Вечерние чаепития вдвоем стали для меня маленькими праздниками. Ждала его из больницы, старалась что-то приготовить, даже испечь. Это я-то, всегда чуравшаяся бытового рабства. Умевшая и хотевшая уметь не больше Наташи Спириной! Как пользоваться духовкой? Никогда не знала. Постигла и это. С костылями (с ними все-таки было привычнее) заглядывала в черное чрево духовки, совала туда какой-то пирог... Чагин моего усердия специально не отмечал, но, кажется, был доволен. С ним все было на уровне "кажется". Непонятный человек!
На улицу без костылей я еще не выходила, но ему обещала: "В этом году выйду".
Скучала, подолгу его не видя. Когда в свои небольничные дни сидела одна дома, думала все больше о Валюне. Непонятный, отдалившийся, муж Наташи. Она называла его "Валериком", хотя он Валентин. Кривила рот, когда слышала мое к нему "Валюн". Я перестала при ней его так называть. А разве я когда-нибудь была с ним не "при ней"?
Пыталась ее понять. Смотреть на себя ее глазами. "Свекровь". Слово-то какое злобное.
Да, вечная проблема: свекровь и невестка. Вражда органична, почти неизбежна, вроде как у кошки с собакой. Исключения бывают, но редко. Свекровь обычно говорит: "Я не вмешиваюсь". А на самом деле вмешивается непрестанно. Одним своим присутствием, видом, молчаливым неодобрением. Как бы ни скрывать, оно чувствуется.
Я ведь тоже в свое время не любила "бабу Лаю". А была ей многим обязана. Тем, например, что стала (теперь-то уж чего скромничать!) хорошим специалистом...
Побывав по ту сторону преграды, я приобрела еще вредную привычку все время менять точку зрения. Мысленно смотрела на себя глазами Наташи. Чувствовала непрерывное, хотя и безмолвное, "вмешательство". Вместе с нею боялась, как бы я не стала настраивать против нее Валюна...
И все спрашивала себя: почему? Почему выросли в одной семье, у одних и тех же родителей, при одном и том же воспитании два таких разных сына? В чем тут дело? В случайной комбинации генов? Или все-таки в воспитании? Казавшееся одинаковым, оно на деле одинаковым не было? Не хочется думать, что причина - в редкостной красоте Валюна, в этой пленительной, плывущей черноглазости. Что красота - не дар природы, а вид проклятия. Ведь растут же другие, красивые, и вырастают не хуже других?
Упорно вспоминался Валюн маленьким. Он был прекрасен. Не только красив - он был добр безгранично. Отзывчив. Тот случай со стариком нищим на улице. Чуть не плакал: "Возьмем его к нам, мама! Почему нельзя?" Не умела объяснить, почему. До сих пор не умею. Куда же он делся, тот Валюн? С его пылкой жалостью к старику, с его желанием, чтобы всем немедленно стало хорошо? Исчез совершенно? Не верю! Где-то глубоко внутри теперешнего, спрятанный в джинсы, "балдеж", безответственность, тот мальчик еще существует...
Размышляя, глядела в окно. Все те же ивы, друг за другом, косо растущие, склоненные к домам. Фонарь, мотающийся на проволоке. Бегущие по тротуару тени.
С каким счастьем я слышала звук отпирающейся двери! Пришел он, мой руководитель, мой вожатый...
Постепенно, в беседах за чайным столом, я становилась с Чагиным все откровеннее. Есть у человека потребность в исповеди. Я ему рассказывала о себе почти все, без утайки.
Про свой брак. Про Бориса. Даже про ночные беседы с Милочкой. Про сыновей. Про их детство. И какие они у меня разные. Как меня беспокоит Валюн. Про нищего с затрепанной шапкой (как-то засел у меня в душе этот нищий!).
- Что-то вы здесь просмотрели, - сказал он. - Иметь детей - это ответственность, и немалая. А вы ее избегали. Шли по линии наименьшего сопротивления.
- Я же работала. Не избегала сопротивления. Я была вся в работе.
- Тогда не надо было иметь детей. Быть в работе целиком, без остатка значит закрыть глаза на все остальное. А остального много. И дети - самое главное.
Очень уж непреклонно он это сказал. Жестко, даже жестоко. Я знала, что и у него были дети. Были, погибли в войну. Но об этом у нас речь не заходила. Никогда.
"Почти все" я ему рассказала. Кроме одного - случая в вагоне.
