Е. Хамар-Дабанов - Проделки на Кавказе
Едва Пшемаф кончил свой рассказ, как посланный им возвратился с вестью, что все готово. Собеседники вышли вместе из дому и расстались на улице. Проводник повел каждого под сарай, где ожидали их роскошные постели из вязанки сена, брошенного в телегу или сани.
V
Кавказский Фуше
На следующее утро, когда черкес перевязал рану, Александр послал за лавочником.
Скоро к раненому явился косой смуглый армянин, у которого из-за густых бакенбард, скрывавших полноту щек, и черных длинных усов, осенявших тонкие губы, вздымался огромный, багрово-синий нос; опухшее, вздувшееся лицо лавочника убедительно доказывало, что он горячо пил самые горячие напитки. Одежда армянина состояла из синей черкески, изукрашенной серебристым галуном; грудь и плечи испещрены были красным сафьяном.
— Ты принес счет?— спросил Александр.
— Как же, ваше благородие! Дай бог здоровья, право, очень надо деньги.
— Я призывал тебя вовсе не для получения денег, а для того, чтобы объявить тебе: ежели ты не захочешь исполнить одного моего приказания, так ни гроша от меня не получишь.
— Как же! Моя знает, ваш всегда шутит; а право, дел плохо, должник много, никто не платил — совсем разорение!
— Врешь, армяшка! Не должники разоряют вашего брата, а казачки — вы до них больно лакомы! Они-то, уверяя, что грех иметь дело с армянином, дерут с вас напропалую.
Знай же, если ты не исполнишь моего требования—я объявлю в сотне, что беда тому казаку, у которого, жена, сестра или дочь свяжется с тобою. . ...
— А что ваш благородие приказал будет?
— Вот что: возьми эти три червонца и отправляйся в штаб-квартиру кордона; там достань мне копию с донесения, сделанного начальником о деле, в котором я был ранен.
— Как можно, ваш благородие! Моя никак нельзя это сделал—ей-богу! Вот счет, пожалуйста, ваша мне деньги дай.
— Я тебе, мошенник, уже сказал и опять повторяю, ни копейки не получишь, покуда не сделаешь, чего желаю! Отопрусь от долга и отдам приказание в сотню.
Армянин, кладя счет на стол, молвил улыбаясь:
— Моя знает, ваш благородие всегда шутит.
— Что за шутки с подлым армяшкою!—гневно возразил Александр.—Берись сейчас за мое поручение или пошел вон, мерзавец!.
Армянин вышел.
Александр взял счет и прибавя: «Такого-то числа по сему счету уплачено мною четыреста рублей; остаюсь должен одиннадцать рублей»,— подписался внизу. После того он велел призвать к себе одного казака и приказал ему изведать непременно, с которою из казачек живет лавочник. Казак скоро возвратился с удовлетворительным ответом: армянин был в связи с Марковною. Пустогородов, наградив исполнителя поручения, запретил ему рассказывать, зачем был призван к капитану; между тем послал за казачкой.
Ежедневные посетители раненого сидели все у него, когда слуга доложил, что пришла Марковна. Александр просил своих гостей оставить его на несколько секунд наедине с нею. Отец Иов, выходя из комнаты, увидел краснощекую молодую женщину. Он возвратился к больному и стал уговаривать его не пускать кааачки ксебе, объясняя свои опасения; но Александр? успокоил доброго старца, заверив его, что свидание с казачкою имеет совсем иную цель, нежели думает священник. Отец Иов вышел. Марковну впустили.
— Здорово, Марковна!—сказал Александр, играя тремя червонцами. :
— Здравствуйте, ваше благородие!—отвечала казачка,—зачем изволили посылать за мною?
— Дело есть до тебя, молодушка! Посмотри-ка в той комнате, нет ли кого?
Глаза казачки засверкали, обращаясь то на Александра, то на червонцы. Скрывая радость под притворной стыдливостью, она взглянула в другую комнату и сказала:
— Никого нет-с.
— Ну так подойди поближе ко мне.
— Зачем мне ближе подходить!—молвила молодка, опустив глаза и подергивая платок.
— Взять вот эти деньги.
— За что же я возьму от вас деньги, ваше благородие? Нет, мне не нужно их: у меня муж беда как ревнив, до смерти заколотит!
Между тем глаза Марковны устремлены были на червонцы.
— Врешь, дура! Мне не станет ревновать, даже если б в самом деле был ревнив. Ну, иди же сюда; ведь я ранен, не могу встать.
Бочком, ломаясь и будто нехотя, казачка, подходила, спрашивая протяжно:
— Да зачем же пойду?
— А вот зачем!—отвечал Александр, когда она была уже возле него.— Выслушай меня: ты живешь с армянином- лавочником?
— Как можно! Право нет, ваше благородие! Вам напраслину на меня сказали.
— Слушай же, да молчи! Мне какое дело! Хоть бы с чертом жила.
— Напрасно, право напрасно.
— Слушай, говорю тебе1 Возьми вот эту бумагу и положи ее в ящик, где хранятся деньги лавочника.—И Александр подал ей счет армянина.— Если ты согласна исполнить это, в таком случае возьми себе три червонца; между тем скажи лавочнику, что тебе запрещено ходить к нему, под опасением строгого взыскания с твоего мужа; а тебе это будет выгоднее, он станет давать больше денег. Бери же червонцы!
— Слушаю, ваше благородие! Я скажу мужу, чтобы он исполнил ваше приказание: мой хозяин дружен с лавочником.
— Делай, как знаешь! Но разве ты не боишься, что муж тебя ко мне приревнует и побьет?
— Наши казаки вас чтут, словно отца: ничего для вас не пожалеют.
— Очень рад этому; только не думаю, чтобы они захотели меня в свояки.
— Э, ваше благородие! У казаков одна пословица: «паши хоть сохой, хоть плугом, урожай все-таки наш!» Ну, где казаку думать о жене? Он всегда или на посту, или в походе; лишь бы дома было, что поесть да выпить, когда отпустят; остальное все равно!
— Спасибо, Марковна! Когда выздоровлю, припомню тебе эти слова; что-то скажет армяшка?—сказал, улыбаясь, раненый.
— Право, напрасно, ваше благородие! Дай господь вам скорее оправиться! Прощения просим, ваше благородие!
— Прощай, Марковна! Когда исполнишь мое приказание, тогда принеси к человеку моему десяток яиц и вели подать их мне, а я вышлю деньги за них, только чур никому не болтать, иначе я точно рассержусь, пожалуюсь мужу твоему да научу его порядком тебя поколотить: уж прошу не прогневаться!
— Слушаю, ваше благородие! Никому ни слова не скажу, а бумага нынче же будет в ларце у армянина.
Казачка вышла. Пшемаф, поймав ее на дворе, стал с нею заигрывать, но Марковна вырвалась и убежала.
Александр, чувствуя себя легче, не хотел долго лежать, он встал с постели и играл даже в преферанс. Маленькая Айщат сидела у него на коленях и держала карты.
Привязанность к нему двух пленных детей удивляла присутствующих. Отец Иов, любуясь попечениями Александра Петровича о сиротах, спросил его, почему он не окрестит их?
— Когда они достигнут полного возраста,— отвечал Пустогородов,— и захотят сами принять христианскую веру,— прекрасно! Но принуждать их к этому, по моему мнению, не должно. Надобно по собственному убеждению быть христианином, а они в таких еще летах, что никакого суждения иметь не могут; притом я не желаю впослёдствии заслужить от них укора в том, что заставил покинуть веру отцов и прадедов.
На следующее утро Николаша еще спал, Александр ходил по двору с Айшатою и Дыду, когда казачка принесла яиц.
— Здорово, Марковна! Исполнила ли мое поручение?
— Здравствуйте, ваше благородие! Как же, исполнила; бумага лежит в ларце. Лавочник с ума сходит, от запрещения вашего бабам ходить к нему, хочет идти жаловдться полковнику.
— Пускай его идет.
Александр приказал заплатить за яйца и тотчас послал за Пшемафом. Когда последний пришел, Пустогородов просил его идти в лавку армянина, будто бы для поверки своих расходов, а сам послал туда же своего слугу с одиннадцатью рублями, следующими по счету, с требованием, чтобы получение этих денег было немедленно отмечено.
Пшемаф сидел в лавке, когда слуга принес одиннадцать рублей от капитана Пустогородова. Армянин удивился и спросил, что это за деньги. «Долг барина,— отвечал слуга,—отметь-ка, что получил». Тщетно клялся армянин, что счет находился у Александра Петровича, слуга не отставал от него. Пшемаф, свидетель спора, наконец, обратился к лавочнику и сказал:
— Да посмотри в своих бумагах!
Армянин открыл свой ларец.
— Извольте,— сказал он,—сам смотри, ваш благородие!—И развертывая сверху лежащую бумажку, подал ее кабардинцу.
— Ну вот —это оно самое и должно быть! Внизу отмечено капитаном, что им вчера тебе все заплачено, исключая одиннадцати рублей.
Лавочник открыл изумленные глаза.
— Когда заплатил?— спросил он.—Как эта счет сюда пришла?—и взглянув на бумагу, удостоверился в истине сказанного Пшемафом. Он отправил слугу с деньгами обратно к капитану и велел сказать, что придет тотчас сам объясниться. Слуга возвратился и рассказал все Александру. Вскоре явился и армянин, совершенно расстроенный.
