Е. Хамар-Дабанов - Проделки на Кавказе
Таким образом, составился отряд из пятисот казаков и двух орудий. Я велел устроить носилки для раненых, числом более тридцати человек; лошадей мы потеряли до сорока. Неприятель оставил до двадцати трупов, погибших большею частью от ядер и картечи; сверх того, моя сотня изрубила в лесу человек до десяти. Четыре черкеса, раненные, оставшиеся у нас в плену, показывают, что партия их состояла из восьмисот абазехов* и берзеков**, отделившихся от большого скопища.
*Самое сильное закубанское племя
*Тоже закубанское племя
Проводником их был беглый линейный казак; должно быть, Барышников.
Врач-черкес прислонил руку к щеке и, закрыв, глаза, сказал: «Твоя юклай», т. е. спи.
— Сейчас,—отвечал полковник,—но куда же дели вы отбитый плен?
- Забрав вновь раненых и всех казаков с присталыми лошадьми, я пошел со своею командою сюда, а Пшемафа со всем отрядом отправил за оставшимися в ауле пленными. Я опасался, чтобы неприятель не напал опять на него в лесу. Он мне отдал свою лошадь, потому что для раненого мой конь слишком горяч.
— Хорошо, очень хорошо! Славное дело! Теперь отдохните, Александр Петрович. Я буду вас навещать, покамест прощайте.
— Ослабевший Пустогородов тотчас заснул. Айшат сидела возле него по-турецки, т. е. сложив ноги под себя. Между тем крупные слезы выкатывались порою из ее глаз.
Вскоре Дыду тихо отворил дверь, подошел к Айшат, помог ей слезть с кровати, и оба вышли. После омовения по заповеди пророка они разостлали по коврику, и каждый на своем стал усердно молиться богу. Это была третья дневная молитва, которою правоверные должны призывать аллаха и единого истинного его пророка и которая означала четвертый час. Первый, называемый ирты-намаз, совершается на рассвете, второй —в полдень, третий —как сказано выше, четвертый — при захождении солнца, и, наконец, пятый когда вечерние сумерки обратятся в совершенную тьму. Омовение всегда предшествует молитве. Накануне дети молились в комнате Александра, который ежедневно напоминал им религиозную обязанность и наблюдал, чтобы они свято ее исполняли. В этот день они сами, без напоминания, усердно просили аллаха об облегчении страданий отца, дарованного им провидением. Чистые, юные души их нуждались в теплой молитве. Они клали намаз с полною верою, что молитва их будет услышана аллахом. Николаша, человек вовсе не набожный, был поражен благоговением, выражавшимся на лицах детей.
Когда они кончили и Дыду, обувшись, складывал, ковры, он спросил, у него:
- О чем вы молили бога?
- Мы не молимся богу,—отвечал ему Дыду,—мы призывали аллаха на Искандера (перевод Александра), чтобы он обратил на него свое внимание. Аллаха нечего молить. Он лучше нас знает, что нужно людям; но должно помнить аллаха, поклоняться ему и этим заслуживать его постоянное внимание. Да будет над нами его святая воля!
Айшат пробормотала: «Ла ил алла! Алла! Алла!», что значит: бог, един бог! Боже! Боже!—обыкновенное восклицание и песнь мюридов, одной из самых фанатических сект магометанства! Религиозное это общество водворилось недавно на Кавказ.
Николаша, отобедав один, сел писать свой дневник. Этот день был богат происшествиями и прервал однообразие памятной книжки светского модника. Само собой разумеется, он отметил, что во все время безотлучно находился при брате, поддержал его, когда он падал от раны, и давал ему полезные советы во время дела и пр. Таково сердце человеческое! Если нам некого обманывать, мы стараемся обмануть самих себя и радуемся своей хвастливости.
Александр еще не просыпался, когда Пшемаф возвратился. Долго разговаривал он на крыльце с черкесским врачом и, войдя в комнату, сказал Николаше:
- Слава богу! Александр Петрович выздоровеет и останется с рукою.
- Не знаю.
— Это верно. Черкесский врач мне сказал,
— Да полно, знает ли черкес что-нибудь?
— Как же! Он славно лечит, в тысячу раз лучше ваших лекарей.— Потом, обратись к Дыду, спросил:— Как бы мне сделать чаю?
Мальчик побежал.
Пшемаф предложил Николаше послать за полковым лекарем, чтобы втроем сесть играть в преферанс, но Пустогородов отказался.
— Ну, Николай Петрович!—воскликнул Пшемаф немного спустя,— какую славную черкешенку я видел сегодня; во что бы ни стало —она будет моею!
— Кто такая?
— Узденька владетеля аула, в котором оставались наши пленные.
— Как вы ее достанете?
Заплачу калым* владетелю или пошлю ее украсть. Как бы то ни было, да достану ее: она будет моею!
* Плата, которую горцы вносят за невест, составляющая и* приданое. В случае развода, если виновата жена, калым возвращается мужу; в противном случае калым остается у жены.
— А в станице есть хорошенькие казачки?
— Нет. В новых станицах еще кое-когда встречаются. Впрочем, из числа увезенных с хуторов ночью есть три девочки очень недурные собою, от тринадцати до пятнадцати лет: но они были во власти хищников, изнасильствованы ими.— И Пшемаф плюнул.
— Как, так молоды!
— Что за молоды! Черкесу не попадайся и десятилетняя! Однако и русские не отстают в этом отношении от черкесов— ведь на Кавказе все быстро поспевает; а в Персии, сказывают, еще скорее.
Николаша был очень доволен таким разговором, давно уже его помышления вертелись на этом предмете. Не станем повторять подробностей, все знают, какой оборот принимают такие беседы; заметим только мимоходом, что Николаша вскоре сблизился с Пшемафом, узнал, где молодой кабардинец стоит на квартире, и решился быть у него с визитом.
Александр Петрович проснулся. Айшат первая прибежала к нему и, взобравшись на кровать, стала нежно обнимать его. Черкесский врач пришел снять овчину и вложить в рану, которая очистилась от запекшейся крови, корпию с свежесбитым сливочным маслом; но раненый все был слаб и сильно страдал от ушибов.
Пшемаф весело вошел к больному и по черкесскому обычаю поздравил капитана с раною. Потом требовал непременно, чтобы при входе в его комнату положили топор острием к порогу, а на стол поставили тарелку с водою, в которую опустили бы сырое куриное яйцо. Черкесское суеверие! Врачи и родные во время лечения опасаются приближения к больному нечистого человека; под этим названием они разумеют чародеев и всех вообще злонамеренных людей. Народное поверье утверждает, что будто когда войдет подобный человек, яйцо в тарелке лопается; пришлеца тотчас выгоняют вон. Для развлечения своего пациента черкесский лекарь советовал послать в аул за певцами и музыкою, по его мнению, весьма изящною, но несносною и неблагозвучною для европейского уха.
— Александр Петрович, увидев Пшемафа, спросил, как он довел плен.
— Благополучно,—отвечал кабардинец,— да еще подшутил над неприятелем!
— Что такое?
- Пришел в аул, мы расположились на отдых. Только в это время один из моих кунаков вызывает меня и рассказывает, что житель той деревни, участвовавший в хищнической партии, сейчас возвратился домой. Я принял его за бока и узнаю, что все абазехи бежали без оглядки; но берзеки той же шайки, до 150 человек, отдыхают в лесу за речкой, лошади их пущены в поле на подножный корм. Трое пасут табун; не более десяти имеют лошадей в руках на всякий случай; зарядов почти ни у кого нет. Я отобрал двадцать казаков, посадил их на лучших коней и отправился на берзеков. На трех табунных мы наскочили внезапно и, сначала принятые за своих, изрубили их. Мы угоняли косяк, когда ца нас выскочило множество хищников. Конные преследовали нас довольно долго, наконец, отстали. Возвратись в аул, я велел переловить лошадей и позволил казакам обменять своих коней; на остальных посадил наших пленных и таким образом прибыл сюда.
— Хорошо, что так кончилось, а если б у вас убили несколько казаков, чем бы оправдались?
— Я не возвратился бы живым, заставил бы себя изрубить. Сделайте милость, Александр Петрович, узнайте, как кордонный начальник представит об этом деле?
— Стоит ли того! Пускай пишут, что хотят.
— Убедительно прошу вас, сделайте эту милость! Ведь захотите — все узнаете.
— Пожалуй, постараюсь.
Пшемаф взял ручонку Айшаты и сказал: «Напомни, джана*, Искендеру». Девочка приветливо улыбнулась, кивнув головкою; потом стала перебирать усы Александра.
Никого не было в комнате Пустогородова, когда вошел печально отец Иов. Несколько раз уже приходил он к приятелю, но тот все еще спал. Старец крепко пожал руку Александру и сказал:
— Я пришел к вам на всю ночь; все заснут, некому будет о вас побеспокоиться.
— Как некому?— воскликнул из-за двери кабардинец,— а я!
— Благодарю вас, Пшемаф!—отвечал Александр.— Нет, ступайте спать, вы устали, проведя всю ночь на коне —вам нужен отдых.
