Валериан Скворцов - Гольф с моджахедами
- Чтобы вы прокатились в Махачкалу, - сказала многозначительно мадам Зорро, - прогулялись по Кавказу, подышали горным воздухом в компании с одним человеком. Он в очках, с бородой, невысокого роста, с длинными руками... Суетливый, знаете ли, такой... Любит носить картуз "под Жириновского". Ваш работодатель. Верно?
Господи, подумал я, ощущая, как впервые за много лет работы со Шлайном предчувствие непоправимой беды парализует волю. И, чтобы оттянуть время, сказал:
- Он голосует тоже за жириновцев, не знаете?
Ефима Шлайна предали, вот что значил её вопрос.
А предать могли только в конторе, ибо в этом мире Шлайн и Шемякин не существовали и не могли существовать вместе во времени и пространстве и не имели то служебного и профессионального права. Знать обо мне в связи со Шлайном полагалось лишь его начальству и строго под кодовым обозначением, неизвестным даже мне самому. При этом начальство не имело на меня никаких выходов и зацепок, кроме, видимо, единственной. Моего "Форда". Безалаберный Ефим, я замечал, зевал контрольные "хвосты" контрразведчиков. Одним таким хвостом на контакте с Ефимом, скорее всего, и огладили мою машину. А как иначе? Выходили-то на нее, не на меня.
Способность соображать возвращалась.
- Вы эф-эс-бэ? - спросил я.
Ну, хорошо, я прикончу мадам Зорро и матерщинника Курбатова, увидевших меня, и - что дальше? Служебное расследование в отношении Шлайна, открытие уголовного преследования в отношении Шемякина... Вот бы эту парочку унесло ветром!
- Слава всем святым и нищим, - сказала мадам Зорро. - Дошло...
До меня, успокоившегося, теперь быстро доходило следом и кое-что еще: они не уверены, что я - это я, и берут разговорами, как говорят по фене, на понт. "Форд" замазан доверенностью. Его владелец - не я. Записку под дворником клочком бумаги подменил тоже не я, ума хватило на осторожность... Мелковатую, но она их тоже путала. Их - кого? Не эф-эс-бэ, конечно, уж больно жлобоваты и опереточны.
Мадам Зорро, пусть и начальник, в данный момент лишь птичка, под перышками которой - микрофон. Некто поважнее её и Курпатова, то ли постоянно пьяного, то ли дурака от рождения, слушает в данный момент и вникает в мои слова, внимательно рассматривает и уже взвешивает решение что со мной делать?
Арифметическая задачка решалась.
Парочка в "Москвиче" и парочка мадам Зорро плюс Курпатов появились по одному делу. Первая хотя и знала, где перехватывать Шемякина и как он выглядит, шла на сближение и держалась, я бы сказал, дипломатично. Вторая действует наобум, выламывается, лезет нахрапом, пугает пистолетом и городит про Махачкалу и Кавказ, имея в качестве зацепки дурацкий трюк с несуществующей вмятиной на "Форде". То есть, выстраивает ко мне ход, отдающий провинциальным дилетанством... Неужели все-таки московское управление эф-эс-бэ? Столица ведь тоже субъект федерации, провинция, как и другие...
В сумме выходило следующее.
Ефим Шлайн запиской, полученной в "Москвиче", предписывал скакать в Прагу. Специально ведь указал: тамошнему Тыбурцию звонить на месте...
Почему нужно скакать, и пришли объяснять эти представители охранного "бомонда", оставившие записочку на "Форде", - мадам Зорро и мсье Курпатов. А я наивно приволокся к ним по присущей мне алчности. Торопился заработать, клюнув на дешевку и наплевав на записку Ефима ценой в мою, а может быть, и его жизнь.
Вычисляя это, я продолжал валять Ваньку, будто не нагляделся раньше вволю с шестого этажа на просторную, насквозь просматриваемую сверху площадку, посредине которой меня тормозила мадам Зорро. Я явно испытывал судьбу под прицелом человека, возможно и по имени Сергей, который слушал в наушнике мой лепет и теперь решал: стрелять или нет?
Меня выставляли на убой, потому что, вне сомнения, я остался, по неизвестной мне причине, последней, политической надеждой Ефима Шлайна.
Я за кончик потащил на себя зонт, пропустил его под мышкой, и женщина Зорро, дернувшись за ручкой, упала, как говорится, в мои объятия. Приподняв мартышку, чтобы прикрыть ею свою голову от семиэтажки, я прислонился спиной к "Опелю". И вовремя.
Выламываясь под крутого, Курпатов выскочил из сарая и открыл огонь по-македонски, с двух рук, истребив несколько фар и ветровых стекол. Бил не прицельно. Осколки разлетелись во все стороны... Подошвы у него скользили, он не рассчитал, что, выпустив из-под резиновой занавески теплый воздух, окажется на морозце в клубах пара, к тому же не адаптировавшись к темноте после освещенного сарая. Приказ вмешаться ему отправил по связи просто дурак.
Идиота Курпатова я успокил из "Глока", тремя выстрелами срезав полчерепа.
Жуткая боль обожгла щеку. Мартышка рвала её зубами до кости и пальцами одной руки, выскользнувшей из захвата, подбиралась, сминая мой нос, к глазным яблокам. Я уже упирался "Глоком" в крестец женщины Зорро, когда её гладко причесанная головка, с которой свалилась шляпа, лопнула, будто передутый воздушный шарик. Красно-серого цвета. Во всяком случае, такого цвета оказались ошметки её мозга на боковом стекле "Опеля". Машинально, уже распластавшись на грязном льду между трупом и автомобилем, я стер с подбородка нечто липучее, отдававшее цинковым запахом. Наверное, все те же ошметки.
Дурак прикончил и мадам Зорро. Вместо меня. Вот уж, действительно, театр абсурда...
Боб Шпиган, незабвенный мэтр, любил Ионеско. И выставил на конкурсе постеров для буфетной Алексеевских курсов изречение классика драматургии, гласившее, что люди любят убийц, а жертвам сочувствуют только из признательности за предоставленную возможность их грохнуть...
Жизнь учила понимать творчество великого румына. Дурак со снайперкой располагал меня к себе все больше. Я жаждал воздать ему почести.
Просунувшись между машинами к проезду, я присел на корточки, чтобы определиться с путями отхода, и увидел, как по автомобильным крышам и бортам побежали отражения проблесковых сполохов милицейской мигалки. На стоянку въезжал зеленый УАЗ, высвечиваемый прожектором над воротами. Я услышал хлопки дверей и срывающийся торопливый голос, которым говорил старший наряда, прижимая рот к черному полену рации:
- Где? Вторая линия, темный "Опель"? Что? Да, возьмем... Да, возьмем. Сделаем!
Убивать, значит, не собирались. Хотели, скажем так, провести переговоры. И повесить на меня убийство. После чего, пока суд да дело пока российские суд и дело, - тормознуть на год-полтора в СИЗО... Если бы расчеты снайпера не были именно таковы, он не ухлопал бы женщину Зорро. Он стрелял именно в Зорро, попал в неё преднамеренно, а не случайно, не потому, что я ею прикрывался...
Однако лучше порасспросить об этом самого снайпера, когда я до него доберусь. А я решил добраться. Иначе охота на меня затянется навечно.
По моим прикидкам, снайпер на семиэтажке сейчас, отложив винтовку, приникал к биноклю ночного видения - прочесывал темные углы стоянки. Затем по рации выведет опергруппу на захват, обозначив подходы с нескольких сторон. Третий, мол, искомый, ещё живой, с полными штанишками ждет встречи там-то и там-то.
Власти, если это власти, сами вынуждали меня нарушить суверенитет Японии, в общем ничего плохого моей персоне не сделавшей.
Я перекатился через следующий проезд в тень джипа "Чероки", прополз, обдирая пуговицы у пальто, за мусорный контейнер. Выждал и повторил маневр в сторону осевшей на спущенных шинах "Волги".
О, Господи! Оказывается, я волок за собой зонтик Зорро. Но отшвыривать передумал. Он мог сгодиться в ближайшем будущем.
На освещенной, обмотанной поверху колючкой стене, от которой меня отделяла теперь только "Вольво", я попадал в зону видимости минуты на полторы. В таких случаях устраивается дымовая завеса. Материала на неё хватало.
Я насадил на безотказный, как кирпич, "Глок" глушилку и одним выстрелом запалил бензобак "Вольво". На высоте полутора метров пламя превращалось в вонючий густой дым, застилавший стоянку.
Я прыгнул на забор с трухлявой крыши автобусика "ЛАЗ". А когда, поднырнув под колючую проволоку, упал на японскую территорию, то уже истекал кровью в полном смысле этого выражения. Она лилась из щеки, прокушенной мартышкой, и правой щиколотки, ободранной рваной жестью, провалившейся под толчковой ногой.
- Как вы посмели сюда перелезть? - спросил пожилой господин в хорошей дубленке и шапочке типа жокейской, наставляя мне в плечо луч хромированного фонарика. Я бы светил в лицо, ослепляя. - Что вам угодно?
- Не политического убежища, - сказал я. - Спасаюсь от пожара. Разве не ясно? У меня машина взорвалась... Отогревал зажигалкой замок на бензобаке. Зажало пламенем у стены. Сгореть прикажете? Я и перепрыгнул. Сейчас уйду. Придержите собаку, я не вор...
Слюнявый ротвеллер возле мужичка поскуливал от вожделения.
- Вы ранены? - спросил японский пограничник.
- Если найдется аптечка, буду благодарен за гуманное отношение.
