Михаил Федотов - Богатый бедуин и Танька (книга романтических рассказов)
БЕЗ РУКИ
"Что я тут делаю на Крите?" - спросил я Таньку. "Ты хочешь крестить детей, ты хотел сам креститься, и ты ищешь религиозного учителя," - без запинки ответила Танька. Я немного посомневался в ее словах, но все-таки мы пошли по церквам. Первый же греческий священник, которого мы встретили, оказался без руки. По-английски он говорил совсем мало-мало, а в храме был ремонт. Я помог священнику перенести наверх из подвала большую бурую тумбочку. Было какое-то детское счастье, пока мы несли по подвальной лестнице эту тумбочку. Мелочь, но я вдруг понял, что меня куда-то приняли. Или принимают. Без руки был толстый мужчина с бородавкой на щеке. И окладистой шелковой бородой. Он так и не смог понять, чего же мы все-таки хотим, и дал Рут сто драхм. Почти доллар. Это, наверное, за тумбочку. Рут сто драхм куда-то задевала, потому что неудобно отнимать деньги у ребенка прямо на людях. Потом я ей говорю, ты лучше вспомни, куда ты "куда-то дела эту бумажечку"! Долларами раскидываться.
СУПЕРМАРКЕТ "ТИМОФЕЙ"
В супермаркете "Тимофей" я наткнулся на банку каспийских килек. Почему-то мне померещилось, что они пряного посола. Танька при виде килек расплакалась. Я объяснил ей, что человек, который плачет при виде каспийских килек, является клинической дурой. "Тебя должны взять обратно. Я им объясню, в посольстве, что ты плачешь от килек - они не могут не поверить". Интересно все-таки, чего нас занесло на Крит. - Здесь родился Зевс, - сказала Танька. Я посмотрел на нее очень подозрительно: "Ты, случайно, не того, а? Чего это ты вдруг о Зевсе заговорила?" Варю всю ночь рвало килькой.
ВАЙ "ВАЙ"?
Мы обошли шесть церквей. Мы встретили шесть толстых мужчин с окладистыми бородами. Я не могу сказать о них ничего плохого, но они совершенно не говорили по-английски. Один мне сказал, что у него тоже есть ван чилдрен, и спросил меня с интересом, почему я хочу креститься именно в ортодоксальной церкви. Вай ортодокс? Вай "вай"? Ты начал писать очень короткие рассказы, - сказала Танька, - если так пойдет дальше, ты скоро будешь писать пословицы.
ТАНЬКА СОМНЕВАЕТСЯ В ВЫБОРЕ ВЕРЫ
Танька не проявила твердости в выборе веры. Может быть, ее смутил последний с бородавкой, но, когда мы вышли из церкви, она мне очень осторожно говорит: "Чего мы, действительно, уцепились за эту ортодоксальность? Может, поищем чего-нибудь менее ортодоксального?" Это она для меня с детьми ищет менее ортодоксального, потому что лень ходить. Сама она - православная. У нее даже есть нательный медный крестик. Танька его забыла в Ленинграде. Она непрактикующий ортодокс. Я вообще подозреваю, что она в единого Бога не верит, я ее боюсь спрашивать. После шестой церкви Танька начала сдавать. Я ее постарался ободрить и сказал, что все равно и эту ночь, и следующую мы где-нибудь переночуем. Бывало и хуже. А тут неплохая комната. Без клопов. Четыре высокие кушетки. "Одры! - сказала Танька. - Между ними даже нет прохода. Ночью дети попадают на каменный пол и разобьются". На этом я ее и поймал, потому что если она допускает такую нелепую возможность, что дети должны попадать с постелей, то значит, проход все-таки есть! - Двоим из них по году, - сказала Танька. - Не уходи от разговора, - приостановил я ее,-и вообще. Утром пойдем к архиепископу Крита. И, ты знаешь, с тех пор, как я перевез тебя в христианский мир, я начал к тебе что-то такое испытывать. С большой буквы. - А как насчет "руки класть во сне?" - Ты не понимаешь! - закричал я, - это художественный прием. "Метафора". Слышала когда-нибудь про такое? Или "гипербола"! Какие руки? В каком сне? Я о ней думать забыл. - Между прочим, двое из этих детей от нее! - сказала Танька. - Где? Которые? Ты их попробуй отличить! - Вот эти беленькие, - сказала Танька не очень уверенно. - Чепуха! Это не беленькие, это выгоревшие. Это от солнца! Веди их домой, а я попробую поискать католиков.
ЕСТЬ ЛИ КАТОЛИКИ НА МАЛЬТЕ?
Если в Гераклионе дойти до плац Леоне, то напротив Греческого банка есть спуск вниз, к морю. Там вы найдете маленькую церковь, которой нет на городском плане. Я тихонечко приоткрыл дверь, и невысокий мягкий францисканец пригласил меня зайти и поманил пальцем. Был день рождения Франциска Ассизского, и я попал к самому началу службы. Выяснилось, что это был в высшей степени достойный человек, до этого я читал о нем только у Ярослава Гашека. Совершенно порочная система - изучать святых по этому автору. Я только нервничал, потому что не знал, сколько денег прилично будет положить в кружку, и, пока все пели, я мял в кармане бумажки, но они так и не понадобились. Даже наоборот. Я сначала встал в очередь и съел последним маленькую просвирку. А потом нас всех пригласили в маленький рыбный ресторанчик и всех угостили лимонадом и печеньем. За столом сидели оба священника, семь женщин-туристок и я. Когда мы сочлись национальностями, женщина с Мальты сказала, что не знала, что в России есть католики. Я развел руками. Насколько францисканские священники не похожи на греческих попов! Они не похожи, как мужики и голуби, как земное и небесное, как материя и дух! После угощения меня отвели к францисканцам на квартиру и очень внимательно выслушали. Я объяснил, что хочу креститься и хочу написать о жизни священника небольшой греческой деревушки. Францисканцы чуть-чуть покачали головами, и старший, отец Петрос, сказал, что лучше всего найти деревню около монастыря. В пятидесяти километрах от Гераклиона есть монастырь Бали с очень сильным настоятелем. Вот этот брат Антимос сможет быть моим наставником. А на жизнь я смогу зарабатывать сбором винограда. Потом подоспеют оливы. Кроме того, крестьяне смогут пользоваться моей медицинской помощью, а расплачиваться разными натуральными продуктами. Это мне понравилось. Только не было визы. Но францисканцы понажимали на телефонные кнопочки и нашли мне отца Майкла, который жил в Америке и говорил на хорошем английском языке. К вечеру наше положение начало улучшаться: мы договорились с отцом Майклом поехать на следующий день к комиссару таможни.
ШПРЕХЕН ЗИ ДОЙЧ
В приемной церкви сидел улыбающийся священник и читал свежую газету, пахнущую типографской краской. Утро. Благодать. Солнышко только что заглянуло в комнату и приветливо коснулось бюстика Бетховена и черной маркизетовой трубы церковного головного убора, стоящих на большом черно-белом телевизоре. Рядом на полке, за развевающейся занавеской, была еще вырезанная из дерева скульптурная группа 'Тайная вечеря" и картина "Прогулка Христа в Гефсиманском саду". Перевернутый вверх ногами головной убор сразу превращался в черный цилиндр, в которых чопорные кучера возят туристов по улочкам старой Вены. Но если взять черный цилиндр чопорного кучера, перевернуть его вверх ногами и поставить рядом с Бетховеном, то это снова будет маркизетовой трубой священника, который читает газету! Христос на картине очень оживленно жестикулировал. У нас такая же картина висела в номере гостиницы, и я провел многие часы, напряженно ее разглядывая. Минут через пятнадцать за мной прибежал бойкий мальчишка, сын отца Майкла, и повел меня за собой. Мне представлялась возможность сравнить жилье францисканцев с жилищем ортодоксов, хоть это не совсем правильно, потому что у католиков, скорее всего, квартира была казенной. Но мальчик поводил меня несколько минут по переулочкам и отвел в небольшую столярную мастерскую, где уже сидели отец Майкл и несколько других греков. Жена отца Майкла сидела на табурете и вязала крючком салфетку. Сам отец Майкл все время держал одну руку в кармане брюк под рясой, и было такое впечатление, что он собирался что-то такое вытащить, я предполагал, что нюхательный табак. Но отец Майкл извинился, обещал вернуться и так и ушел из мастерской - с рукой в кармане. С остальными людьми мы немного поболтали про жизнь в России и Израиле. Я не очень включаюсь в такие разговоры. У меня есть набор идиотских сведений на нескольких языках, который я машинально выкладываю: что врачебная зарплата равна половине пары джинс, молоко есть по утрам, и в таком духе. Потом толстенькая жена отца Майкла отправилась по магазинам за покупками, остальные заказчики, крякнув, разошлись, и со мной остался один только столяр. В мастерской пахло как надо - сосновый запах пробил туман в моем мозгу, с которым я с утра никак не мог справиться. Столяр крикнул в дверь, чтобы мне принесли кофе. Он неплохо говорил по-немецки. Это ужасно странно выглядит: греческий столяр, говорящий по-немецки. Немецкий язык это моя тайная мечта. Я его никогда не учил, и он мне кажется за семью печатями. Я знаю только айн, цвай и шпрехен зи дойч. Столяр объяснил мне знаками, что мастерская маленькая, а доски громадные, и нужно бы сделать полки вдоль стен, но какое-то немецкое слово ему эту операцию мешало произвести. Отец Майкл что-то задерживался. Я вдруг подумал, что он просто забыл, что я тут. То есть он помнит, что где-то меня оставил, но не может вспомнить где. Я представил, как он мечется по Гераклиону, нюхает табак, силится и не может вспомнить. Плотник, то есть столяр, начал нарезать доски для полок. Я их путаю. Я в Канаде некоторое время выдавал себя за плотника: мне удалось вступить даже в их профсоюз - в братство свободных плотников, и мне платили кучу денег, но дольше недели нигде не держали. Давали в пятницу чек, и я ехал в профсоюз брать новое направление. Они очень все удивлялись, что в Союзе такие плотники. Я очень быстро могу всему научиться, но они мне просто не давали времени научиться: я не успевал опомниться, как меня уже выгоняли. Они говорили, что за четырнадцать долларов в час не могут меня учить пользоваться электропилой. Напротив, в кофейнях, мужчины сидели за столиками и потягивали кофе из крошечных чашечек. Рядом стояли запотевшие стаканы с ледяной водой. Я в конце концов сел на незаконченный стул. Танька дала мне для этого визита свою ковбойку - вся моя одежда была уж слишком походной, а Танькин воротник сохранял ее слабый нежный запах. Я решил досидеть тут до перерыва - сколько я тут могу сидеть и нюхать Танькину ковбойку?! Но я зря сомневался в отце Майкле. Он меня отыскал. Он влетел в мастерскую, на ходу распахивая рясу и отправляясь в ватерклозет. Дальше все было как при ускоренной съемке. Через пять минут мы были в эмиграционной полиции. Три минуты отец Майкл с виноватым видом выслушивал наглого полицейского комиссара. Отцу Майклу не удалось убедить таможенные власти. Еще через двадцать минут мы снова были на борту "Вирджинии", которая стояла под парами и ждала, пока Танька соберет горшки и забросает в чемоданы детские тряпки и замоченные простыни: нас выдворяли на Кипр. - Черт с ними, - сказал я запыхавшейся Таньке, когда мы с ней снова сложили вещи под вентилятором. - Смотри, опять эта шведка в розовых трусах. - Это другая шведка, - ответила Танька. - Трусы тоже другие. Но знаешь, я даже привыкла к этому пароходу. Мне здесь начинает нравиться. Только бы еще подольше никуда не приезжать. Сделать тебе кофе?
