Николай Лесков - Обойденные
- Нет, я не брежу; я не спала. Откройте мне занавес,- сказала Даша, ударив рукой по пологу.
Долинский встал и откинул половину полога.
- Все, все отбросьте, вот так! - сказала больная.- Ну, говорите теперь,- добавила она, оправив на себе кофту.
- О чем прикажете говорить, Дарья Михайловна? - спросил Нестор Игнатьевич.
- Не умеете говорить! Ну, прочитайте мне что-нибудь Некрасова, я бы послушала, хоть: "гробик ребенку, ужин отцу" прочтите.
Долинский знал, что Даша любила в Некрасове, и знал, что чтение этих любимых вещей очень сильно ее волновало и вредило ее здоровью.
- Некрасова-то нет дома,- отвечал он.
- Куда же это он уехал?
- Я его дал одному знакомому.
- Все врет! Как вы все без меня изоврались! - говорила Даша, улыбаясь через силу,- а особенно вы и Анна. Что ни ступите, то солжете. Ну, вот читайте мне Лермонтова - я его никому не отдала,- и Даша, достав из-под подушки роскошно переплетенное издание стихотворений Лермонтова, подала его Долинскому.
- "Мцыри",- сказала Даша. Нестор Игнатьевич прочел "Мцыри".
- "Боярин Орша",- сказала больная снова, когда Долинский дочитал "Мцыри".
Он прочел "Боярина Оршу", а она ему заказывала новое чтение. Так прочли "Хаджи Абрека", "Молитву", "Сказку для детей" и, наконец, несколько глав из "Демона".
- Ну, довольно,- сказала Даша.- Хорошенького понемножку. Дайте-ка мне мою книгу.
Долинский подал ей книжку; она вложила ее в футляр и сунула под подушку. Долго-долго смотрела она, облокотясь своей исхудалой ручкой о подушку, то на сестру, то на Нестора Игнатьевича; кусала свои пересмяглые губки и вдруг совершенно спокойным голосом сказала:
- Поцелуйтесь, пожалуйста.
Анна Михайловна вспыхнула и с упреком сказала:
- Что ты это говоришь, Даша?
- Что ж я сказала? Я сказала: поцелуйтесь, пожалуйста.
Долинскому и Анне Михайловне было до крайности неловко, и они оба не находили слов.
- Что ты, с ума сошла, Дора! - могла только проронить Анна Михайловна.
- Какие вы смешные! - проговорила, улыбаясь, больная.- Ведь вы же любите друг друга!
- Что вы это говорите? Что вы говорите! - повторял с упреком переконфуженный Долинский, глядя на еще более сконфуженную Анну Михайловну.
Больная отвернулась к стене, не удостоив этих упреков ни малейшего внимания и, помолчав с минуту, опять сказала:
- Да поцелуйтесь, что ли! Мне так хочется видеть, как вы любите друг друга.
- Даша! Тебе верно хотелось видеть, как я плачу, так ты как нельзя лучше этого достигла,- сказала вполголоса Анна Михайловна - и, сбросив с колен работу, быстро вышла из комнаты. Слезы текли у нее по обеим щекам.
Долинский посмотрел ей вслед и остался молча на своем месте.
- Вот чудаки! - тихо заговорила Дора и начала досадливо кусать губки. Это означало, что Даша одинаково недовольна и другими, и сама собой.
- Смешно! - воскликнула она через минуту с тою же досадой и с явным желанием вызвать на разговор Долинского.
- Да, кошке игрушки, а мышке слезки,- ответил, не поднимая глаз от бумаги, Долинский.
Даша вспыхнула.
- Э! Уж хоть вы, по крайней мере, перестаньте, пожалуйста, комонничать! - крикнула она запальчиво на Долинского.
- Что такое значит комонничать? Извините, пожалуйста, я даже слова такого не знаю,- отвечал сухо Долинский.
- Русское слово.
- Никогда не слыхал в моей жизни.
- Мало ли чего вы еще не слыхали в вашей жизни! В это время в комнату снова вошла Анна Михайловна
и опять спокойно села за свою работу. Глаза у нее были заплаканы.
Дора посмотрела на сестру, слегка поморщила свой лоб и попросила ее переложить себе подушки.
- Ну, а теперь уйдите от меня,- сказала она не оправившимся от смущения голосом сестре и Долинскому.
- Я останусь с тобою,- отвечала ей Анна Михайловна.
- Нет, нет! Идите оба: "мне вид ваш ненавистен",- тихо улыбаясь, шутила Дора.- Нет, в самом деле, мне хочется быть одной... спать хочется. Идите себе с богом.
Глава пятнадцатая
ПРИСКАЗКА КОНЧАЕТСЯ И НАЧИНАЕТСЯ СКАЗКА
На третий день праздника приехал доктор, поговорил с больною и, прописав ей малиновый сироп с какой-то невинной примесью, сказал Анне Михайловне, что в этом климате Даше остается жить очень недолго и что как последнее средство продлить ее дни, он советует немедленно повезти ее на юг, в Италию, в Ниццу.
- Природа нередко делает чудеса,- утешал он Анну Михайловну.
- А для нее, доктор, возможно еще такое чудо?
- Отчего нет? Природа чародейка, ее аптека всем богата.
- Как же это сделать? - спрашивала Анна Михайловна Долинского.
- Надо ехать в Ниццу.
- Да не то, что надо. Об этом уж и говорить нечего, что надо; а как ее везть? Как ее уговорить ехать?
- В самом деле: кто же ее повезет? Кому с нею ехать?
- Или мне, или вам. Об этом после подумаем. Без меня тут все стало - да это бог с ними, пусть все пропадет; а как ее приготовить?
- Хотите, я попробую? - вызвался Долинский.
- Да. Очень хочу, но только надо осторожно, ловко, чтоб не перепугать ее. Она все-таки еще, может быть, не знает, что ей так худо.
- Лучше вместе, заведем разговор сегодня вечером.
- И прекрасно.
Но вечером они разговора не завели; не завели они этого разговора и на другой, и на третий, и на десятый вечер. Все смелости у них недоставало. Даше, между тем, стало как будто полегче. Она вставала с постели и ходила по комнате. Доктор был еще два раза, торопил отправлением больной в Италию и подтрунивал над нерешимостью Анны Михайловны. Приехав в третий раз, он сказал, что решительно весны упускать нельзя и, поговорив с больной в очень удобную минуту, сказал ей:
- Вы теперь, слава богу, уж гораздо крепче, m-lle Dorothee; вам бы очень хорошо было теперь проехаться на юг. Это бы вас совсем оживило и рассеяло.
Больная посмотрела на него долгим, пристальным взглядом и сказала:
- Что ж, я не против этого.
- Так и поезжайте.
- Это не от меня зависит, доктор. Надо знать, как сестра, или, лучше, как ее средства.
- Сестра ваша совершенно согласна на эту поездку.
- Вы с ней разве говорили?
- О! Да. Давно, несколько дней назад говорил.
- Что ж это они мне ни слова не сказали! Все боятся, что умру,-добавила она с грустной улыбкой.
- Они вас очень любят.
- Очень любят,- подтвердила задумчиво больная.
- Так вы поедете? - спросил ее снова доктор.
- Пусть везут, пусть везут. Пусть что хотят со мной делают: только пожить бы немножко.
- Поживете! - отвечал доктор спокойно, берясь за шляпу.
- Немножко?
Доктор протянул ей руку и, не отвечая на вопрос, сказал:
- Так до свидания, m-lle Dorothee!
Даша удержала его руку и опять спросила его:
- Так немножко?
- Что немножко?
- Поживу-то?
- Поживете, поживете,- отвечал доктор, чтобы что-нибудь отвечать.
- Ну, а не хотите сказать правды, так и бог с вами,- сказала Даша.-Заезжайте ж хоть проститься.
- Непременно.
- То-то; а то ведь, пожалуй, уж не увидимся до радостного утра.
Доктор ушел, а Даша позвала сестру, попеняла ей за нерешительность и объявила, что она с большим удовольствием готова ехать в Италию.
Поездка была отложена до первого дня, когда доктор найдет Дашу способной выдержать дорогу. Из аптеки ей приносили всякий день укрепляющие лекарства, а Анна Михайловна, собирая ее белье, платье, все осматривала, поправляла и укладывала в особый ящик.
- Золотая ты моя! Точно она меня замуж снаряжает,- говорила, глядя на сестру, Даша.
Дарья Михайловна обмогалась. Хотя она еще не выходила из своей комнаты, но доктор надеялся, что она на днях же будет в состоянии выехать за границу. Вечером в тот день, когда доктор высказал свое мнение, Анна Михайловна сидела у конца письменного стола в комнате Нестора Игнатьевича. Она сводила счеты и беспрестанно над ними задумывалась. Денег было мало. Дашина болезнь и зашедшие во время этой болезни беспорядки серьезно расстроили дела Анны Михайловны, державшиеся только ее неусыпными заботами и бережливостью.
- Ну, что? - спросил Долинский, видя, что рука Анны Михайловны провела черту и подписала итог.
- Плохо,- улыбаясь, ответила Анна Михайловна.
- Сколько же?
- Всего в сборе около тысячи рублей, около двух тысяч в долгах; тех теперь и думать нечего собрать. Из тысячи, четыреста сейчас надо отдать, рублей триста надо здесь на месяц...
В это время за дверью кто-то запел медведя, как поют его маленькие дети, когда они думают кого-нибудь испугать:
Я скрипу-скрипу медведь,
Я на липовой ноге,
В сафьяном сапоге.
- Кто бы это? - сказали в один голос оба, и Долинский пошел к двери.
Не успел он взяться за ручку, как дверь сама отворилась и ему предстала Дорушка, в белом пеньюаре и в больших теплых вязаных сапогах. В одной руке она держала свечку, а другою опиралась на палочку.
- Дарья Михайловна, что вы это делаете? - вскрикнул Нестор Игнатьевич.-Ведь вам еще не позволено выходить.
- Молчите, молчите,- запыхавшись и грозя пальчиком, отвечала Даша.-После будете рассуждать, а теперь давайте-ка мне поскорее кресло. Да не туда, а вон к камину. Ну, вот так. Теперь подбросьте побольше угля и оденьте меня чем-нибудь теплым - я все зябну.
