К Енко - Женские игры в Париже
- Да, зачем бы я это сделала? - вмешалась мадам Гароди, как бы исчерпав все свои силы при столь неожиданном для неё заявлении.
- Зачем? - спросил Серж. - Я вам скажу, мадам! Сначала ваше поведение диктовалось ненавистью к этой женщине, а затем стремлением ввести правосудие в заблуждение. Убийца - это вы!
- Он сошел с ума!
Этот отчаянный вопль мадам Гароди прозвучал в мертвой тишине в зале суда.
Что же касается Сержа, то он сохранял ледяное спокойствие. Он произнес:
- Сейчас я готов дать суду все необходимые показания!
С разрешения председательствующего он занял место для показаний.
Он начал с того, что стал разъяснять истинную подоплеку трагедии в домике в Пасси, которую он понял, когда были обнаружены в саду следы ног Теодоры Фарнезе.
- Случилось так, - рассказывал Серж, - что в тот день Иване, как главной ассистентке профессора Гароди, понадобилось, судя по всему, срочно посоветоваться о чем-то с профессором, придававшим огромное значение своим последним исследованиям. И случилось так, что шпиономанка, каковой оказалась в конечном счете сама мадам Гароди, неотступно следившая за малейшим шагом своего мужа, которого она продолжала страстно любить, при очередном "обходе" "павильона свиданий", заметила вошедшую на территорию виллы Ивану. И тогда-то она решила собственноручно расквитаться с профессором и с Иваной! Убив своего мужа, она потом в завязавшейся схватке убила и Ивану, а потом и ту глухонемую и слепую девушку. Ее маниакальность в вопросах любви привела к тому, что никто не остался в живых. Ведь она, мадам Гароди, страшно ревновала своего мужа.
- Этой женщине пришла в голову чудовищная мысль: убить всех, кто находился в это время на вилле, взвалив всю вину на Теодору Фарнезе. Это она сама, мадам Гароди, послала Теодоре Фарнезе записку с приглашением придти на свидание, подделав почерк мужа. И поскольку Теодора Фарнезе на свидание пришла позднее случившегося, все сложилось в угоду планам мадам Гароди.
Тут мадам Гароди испустила страшный вопль и упала в обморок. Председатель объявил перерыв в заседании суда.
Спустя четверть часа, когда заседание возобновилось, мадам Гароди предстала перед присутствующими в зале как бы окаменевшей в том состоянии ужаса, в которое её ввергли разоблачения Сержа. Ее глаза казались ещё глубже посаженными в глазные орбиты, двойная морщина горести на её щеках расширилась. Вся её зрелая красота буквально исчезла в какой-то миг. Многие из публики начинали понимать, что она больше замешана в этой трагедии, чем считалось прежде, но и в рассказ Сержа мало кто ещё верил.
После возобновления судебного процесса председательствующий сначала сделал выговор Сержу. Он напомнил ему, что тот находится на скамье подсудимых в меньшей степени не для обвинений, а в большей - чтоб защищать себя. И что в любом случае ему следует учитывать, что он нападает на женщину с незапятнанной репутацией и что свои обвинения он обязан выдвигать в выражениях не оскорбительных для общественного сознания и в особенности внести в свою неожиданную систему защиты больше доказательств.
Серж склонил голову в знак того, что понял и учтет сделанное ему замечание. Затем он возобновил свое выступление.
- Господа! - произнес он. - Мой адвокат Тессон во время перерыва напомнил мне, что в момент преступления, в половине шестого, мадам Гароди вместе с ним находились у меня в гостиной. Но я вспомнил, с какой настойчивостью, не подавая вида, мадам Гароди указывала нам с Тессоном на время, зафиксированное стенными часами в моей гостиной. Это мне показалось неестественным. Согласно словам моего друга Тессона, он первым пришел в мою гостиную и слышал, как мадам Гароди звонила у входной двери моей квартиры. Тессон потом все время был там.
- В принципе, - продолжал Серж, - я должен был бы отбросить мнение о том, что мадам Гароди могла сфабриковать себе "алиби", отведя назад на полчаса стрелку моих настенных часов, но фактически я установил, что это было вполне возможно. Расспросив своего секретаря, я узнал, что мадам Гароди приходила ко мне ещё за пять минут, до появления Тессона, была введена в гостиную, затем вышла из моей квартиры, заявив, что скоро вернется. Она, действительно, вернулась, застав в гостиной Тессона, опять вышла из неё и вновь поднялась в квартиру вместе со мной, встретив меня на лестнице. Отчего такая настойчивость, с какою мадам Гароди все время возвращалась ко мне в дом? Чтобы её там видели?.. Я утверждаю, что лицо, заинтересованное в фабрикации "алиби", действовало не иначе бы... С того момента, когда я установил, что мадам Гароди находилась одна в моей гостиной напротив моих настенных часов, время перестало быть для меня решающим фактором!
Я отправился в район Гавра.
- С тех пор я начал думать, что к злодеянию в Пасси имела какое-то отношение и сама мадам Гароди. Смутное подозрение об этом возникло у меня тогда, когда в домике в Пасси было найдено "кольцо рабства", не замеченное при первых двух обследованиях места злодеяния (и данное обстоятельство сразу же сделало мадам Гароди в моих глазах замешанной в происшедшей трагедии). До сего момента у меня было лишь моральное убеждение вмешательства мадам Гароди, но не было ни в какой степени интеллектуального и особенно же материального убеждения относительно такого вмешательства. Тогда-то, господа, я вновь посетил "Цветущую виллу" в районе Гавра, где имела место драма.
- Господа! - произнес Серж. - Присутствие в этой зале мадемуазель (и он указал при этом на Теодору Фарнезе), которая согласилась явиться сюда, чтобы помочь вам распутать по-настоящему эту запутанную криминальную историю, должно в ваших глазах быть надежной гарантией, что здесь не будет произнесено ни единого смущающего кого-либо слова, особенно близкого ей друга араба.
- Этот араб, - продолжал Серж, - ни в чем не был замешан при первой драме в Сент-Адресе, когда была ранена несколькими револьверными выстрелами мадам Гароди. Хочу сказать то, чего никто не знал об этой драме. Ни должностные лица, которые подозревали араба в разыгравшейся трагедии, ни моя жена, прибывшая на место происшествия спустя короткое время после того, как раздались выстрелы, хотя она и выслушивала фальшивые откровения раненой мадам Гароди, ни сам Ролан Гароди, ни Теодора Фарнезе, которая ничего не видела и могла лишь слышать револьверные выстрелы, раздававшиеся за дверью. Только мадам знает истину! Мадам и я!
- Во время моего возвращения в Париж, последовавшего за драмой в Сент-Адресе, когда была ранена мадам Гароди, я уже установил, что стрелявшим не мог быть араб по той причине - в числе прочих, - что револьвер, из которого стреляли по мадам Гароди, был куплен за несколько дней до происшедшего в Гавре самим Роланом Гароди. И я возвращался с мыслью, что, быть может, именно профессор стрелял в свою жену. Однако многие аспекты драмы оставались невыясненными, и когда, после трагедии в Пасси, я вернулся в Гавр, мысленно представляя себе иную мадам Гароди, чем та, которую до сих пор знали, я решил дополнить свое собственное расследование и одновременно занялся Теодорой Фарнезе в том, что касалось второй драмы, т. е. убийства трех человек на вилле в Пасси.
- Мне удалось, - продолжал Серж, - встретиться с секретарем Ролана Гароди, Бернаром. Я завел с ним разговор о драме в Сент-Адресе. Мне не давала покоя одна засевшая в голове фраза профессора, которую я случайно услышал в Довилле. Профессор говорил тогда Бернару: "Ничего не поделаешь, Бернар. Тем хуже, если револьвер потерян! Мне придется купить себе другой! И оставьте меня в покое с этой историей!"
- Отсюда, - проговорил Серж, - я заключил, что "эта история с револьвером" в высшей степени беспокоила Гароди и, следовательно, обвиняла его в нечто определенном. Из моего последнего разговора с Бернаром вытекало, что именно сам профессор первым выразил беспокойство в связи с пропажей оружия. Если Ролан Гароди стрелял из этого револьвера в свою жену, ему нисколько не было нужды привлекать к нему чье-либо внимание, (и в первую очередь, своего секретаря).
- Следовательно, - сказал Серж, - надо было установить, кто взял револьвер Ролана Гароди, да так, что он потом использовался на месте драмы? Кто, если не та единственная особа, возле которой и нашли револьвер. Револьвер этот быстро был спрятан, и поэтому полагали, что он принадлежал арабу! Кто же все это сделал, если то была не мадам Гароди? И я предлагаю, чтоб она публично доказала противоположное!
- Ну что ж, это - правда! - вскричала мадам Гароди. - Я тогда привезла этот револьвер, чтобы покончить с собой... И я стреляла в себя дважды! Это - правда! Я хотела умереть! Разве я была не вправе так поступить? Разве я недостаточно настрадалась для этого?
- Вы, мадам, - продолжал Серж, - подстроили все так, чтобы поверили: дескать, убивал вас ваш муж!
- Я обожала своего мужа.
- Бывают минуты, когда в сердце женщины, - проговорил Серж, - любовь становится ужасней ненависти и своеобразно сливается с ней... И вы познали такой момент! А я скажу, когда это произошло! Помните ли вы один вечер, когда на вилле в Довилле я едва не столкнулся с вами в конце коридора? Я не должен был бы вас спрашивать: помните ли вы это?! Ибо на самом деле я не могу утверждать, что вы меня заметили!.. Но я-то вас видел! Вы выходили, как взбешенная фурия, - из комнаты вашего мужа. Но в великолепном, привлекательнейшем для мужчин ночном белье. И есть ли что-либо более естественное для любящей женщины, чем стремление приукрасить себя, приподнять занавес над женскими тайнами и своими прелестями для обожаемого мужчины? Но клянусь вам: тогда я думал о другом! Видя, как вы выходили из комнаты своего мужа, я просто ужаснулся!
