Юлий Крелин - Хирург
– Но он еще тяжел. – Это Банкин, травматолог. – Больному еще вытяжение надо делать, еще возиться много.
– Теперь, наверное, опасности для жизни нет.
Но вот уже и больного вывели из шока, и вытяжение наложили, и травматологи смогли уйти домой. Все ушли. Наступил вечер. Пока дежурство легкое. Все спокойно, Дежурные Мишкин и Наталья Максимовна решили поесть. Вытащили из холодильника свои припасы, притащенные из дома, объединили. Наташа подогрела на плитке, что было предназначено для еды в теплом виде, и, так сказать, еще не очень усталые сели за стол.
* * *МИШКИН:
Мы поели. Расселись в креслах. Стали ждать, отдыхать. Начали спокойный разговор дежурных, когда все в отделении сделали, а нового ничего не привезли.
Телефонный звонок.
Наташа взяла трубку.
– Алло… Сейчас нельзя. Она занята с больными. – Повесила трубку.
– Ну что такое, Наташа, трудно позвать сестру к телефону? А завтра ей придется звать тебя к телефону. Да и учти, уважения больше, доктор пошел звать к телефону сестру иль санитарку. Ты хоть посчитай – и увидишь, что выгоднее. И зачем это: «Сейчас нельзя. Она занята с больными». Фу. Мужики – те грубияны. Но ты не будь сукой.
Какой бы ты ни был резонер, но женщинам в такой тональности говорить нельзя. Конечно, она в слезы. Я уж и извинялся, и на бровях перед ней ползал. Дернул черт меня сукой ее назвать. Но, наверное, не в суке дело было. Просто самой неприятно, что так сказала. А все равно оправдываться стала:
– Виновата, Евгений Львович. Но так все надоели. Покоя хочется хоть какого. На дежурстве только и есть покой. Ну, привезут больного, так это нормально, работаешь, устанешь, но нормально устанешь. А дома! Дома нет покоя. Ведь уже скоро сорок лет мне. А до сих пор в кошмаре живем. Муж, родители мужа, ребенок и я. Вы же видели. Кресла кровати наши ставлю днем на родительскую тахту. От этой тесноты ругань все время. А с кем – со свекровью, конечно. Хотя я ей должна быть благодарна по гроб. Отношения с мужем портятся. Сын носится по комнате аж голова шумит. В коридор выгнать нельзя – сосед больной, ругаются. Да и действительно больной. Уже два года болен. И до конца жизни болеть будет. В сердцах пожелаешь… Уж не скажу что, а потом маешься, сердце болит от такого. Говорят, скоро дадут квартиру. Уж пять лет говорят. На кооперативную денег нет. А скоро сорок – жизнь-то кончается почти. Вот и бережешь покой ординаторской. Вы уж простите. Сама знаю, что плохо. Эх Евгений Львович, дадут квартиру, заведу собаку, как вы. А вы тоже хороши. В общей квартире собака. И главное, все на Галю бросили, она ведь с собакой возится. Да в общей квартире. А здесь вы деликатный, для других. А ей каково. Так и ходим мы, несчастливые, за счастливчиками.
Перешла в наступление. Да Бог с ней. К тому же и права!.
Опять телефонный звонок.
– Хирургическое отделение… Позвоните позже. – Бряк трубкой на рычаг. – Ой! Что же я! Вот так, Евгений Львович, а ведь решила сейчас всех подряд звать.
– Ох, кума, сглазишь ты наш покой. Его ведь заслужить надо. И расстроила ты меня. Все таки приятно думать, что тебе, то есть мне, очень плохо живется. Втроем в двадцатиметровой комнате. Но ведь есть же возможность собаку держать. А мне все мало. Скоро дадут тебе квартиру. На пятерых-то – трехкомнатную. Ох и заживешь ты. Буду приходить к тебе отдыхать. Пустишь?
Она засмеялась. Наталья Максимовна часто смеется. И сейчас. Белые волосы распушились. Под лампой сидит – волосы блестят, рот большой – я люблю, когда у женщины большой рот. Наташа такая молоденькая кажется! И не поверишь, что ей под сорок.
– А почему ты так молодо выглядишь?
– Какое молодо?! Я за последние годы полнеть очень стала. Вот все, кто занимается спортом, как бросят, так полнеют.
– Я и говорю, что от спорта больше плохого, чем хорошего. Ведь бросать-то всем приходится. И быстро развал.
– Если бы знала, что так себя буду плохо чувствовать, никогда бы не отдавала баскетболу столько времени. А молодо выглядеть – спасибо двадцатому веку, век косметики и парфюмерии. Мы не ждем милостей от природы – взять их наша задача.
– Тебе вроде и на милости жаловаться не приходится.
– Я уж все имею от нашей жизни, – она засмеялась. – Двадцатый век сломал извечную несправедливость для женщины – выглядеть такой, какой уродилась. В случае чего и операцию можно сделать.
Вошла санитарка:
– Больного тяжелого из-под машины привезли.
– Ну, вот тебе и покой.
Мы побежали в приемное отделение.
Больной тяжелый. Выяснить ничего нельзя – пьяный.
Возились с ним до утра. В пять я послал Наташу соснуть хоть часок. А потом сам же и разбудил. Картина была не совсем ясная, вроде бы операции и не нужно. Вывести из шока надо, а потом за переломанные ноги можно будет приняться. Сделали мы ему блокады, ноги в шины уложили, льем в него всякие жидкости, кровь, а дышит все равно плохо. Решил сделать ему пункцию грудной клетки слева. Потянул оттуда шприцем и получил прозрачную желтую жидкость. А что – не пойму. Позвал ее. Как говорится, одна голова хороша, а две лучше. Оказалось – один нос хорошо, а два лучше. Она подошла, понюхала лоток с жидкостью и спокойно сказала: «Вино. Сухое вино». Понюхал и я – точно. Мы посмеялись с нею. Благо, ей много не надо для этого. Поговорили о том, что она крупный знаток, а я себе все испортил, что в дегустаторы меня не возьмут. Ну посмеялись – и диагноз ясен: разрыв диафрагмы с выпадением желудка в грудную полость. Оперировать надо. А без вина бы не решили. И от вина бывает польза немалая иногда.
Соперировали. Желудок вытащили из груди назад, на свое место, в животе уложили, диафрагму зашили. К десяти больной уже немножко оклемался.
Я вспомнил, что в одной нашей хирургической книге, посвященной ранениям живота, приводится анекдот быль о поездке Бриана по французским госпиталям в первую мировую войну. В госпитале он увидел одного зуава, который был спасен во время штыкового боя от прямого удара в живот зашитыми в поясе золотыми монетами, – штык, соскользнув с монет, лишь оцарапал живот. Бриан сказал: «Видите, как полезно всегда иметь при себе немножко денег».
Как полезно всегда немножко выпить. Но, конечно, только сухое вино, а то женщины хирурги будут в затруднении. Впрочем, если бы были щи, было б еще яснее.
После удачной операции и сил как будто больше. Или радость, что ли, распирает?
Смотрю на Наташу – постарела за ночь маленько. Не вышло с покоем на дежурстве. Краски сошли немного, а какие они, естественные или искусственные, – не сказать. Мне не сказать. Вот Нина, наверное, моложе, а кто из них краше… Мне не сказать.
В три часа подкрасилась, посвежела и пошла домой. Отдыхать будет. И я тоже. Так и ходим, счастливые за несчастливыми. И все таки мы счастливчики. Радость у нас есть после действа нашего. А смотрю я на других, на Сергея Алексеевича к примеру, – хорошо нам. И работа хорошая, счастливая. И решать мало надо – жизнь сама решает и заставляет нас что-то делать. Почти всегда единственно возможное. Свобода выбора – может, это и хорошо, но очень трудно. Нам легче.
ЗАПИСЬ ДЕСЯТАЯ
– Саня, на птичий рынок поедем?
– Конечно. А мама?
– И маму возьмем. Собирайся. Галя, ты поедешь с нами на птичий рынок?
– Вестимо.
– Тогда собирайся быстрей.
– Пап, а Рэда возьмем?
– С ума сошел. Да он сбесится от обилия собак. А потом, из за него придется брать такси. А так на метро. Галь, а как насчет поесть? Успеешь?
– Будет сделано, мой капитан.
– Пап, а что там, кроме собак?
– Рынок-то птичий, – стало быть, птицы. А еще кошки. Корм для разной живности. Еще рыбы.
– Но собаки беспаспортные? Не через клуб, да? Нечистопородные?
– Это да. Но почему такое разочарование? Нечего в себе воспитывать собачий расизм. Кстати, дворняг некоторые считают самыми умными из собак.
– Нет, я не про это. А насчет умных – вчера Мишка принес в класс собачий журнал – ревю собачье – ему из Москвы привезли, – там написано, что самые умные таксы. Там сказано – Мишка переводил нам…
– А сам ты еще не научился, что ли? «Три мушкетера» вы переводите все, а собачий журнал…
– Он же на перемене, вслух, всем. Там так сказано, что, если вы хотите иметь дома тирана, заведите таксу, они очень хорошо ориентируются в характере каждого члена семьи и к каждому подбирают свой ключ, пользуются слабостями каждого индивидуально.
Вошла Галя:
– Сейчас уже все будет готово, а вы не одеты. Саша, почисть ботинки себе и папе. Женя, погладил бы брюки.
– Хлебом не корми – дай поруководить. И так сойдет.
– Кончится ведь тем, что мне придется.
– И правильно. Я тебя для какой должности взял?
– Пошел! Иди, Саша, чисти, чисти. Ну, хоть поставь тарелки на стол.
– Это можно.
Все занялись делами.
Наконец поели. Надели чистые ботинки. Галя достала пиджак из шкафа и подала Жене.
– Ну, сынок, по дороге проведешь курс ликвидации безграмотности среди нас по собачьей линии. К каким собакам как на сегодня мир относится. Как там в ваших ревю собачьих написано.
